Звонок Воланда.
«-- Изумительно! -- воскликнул непрошеный собеседник и, почему-то
воровски оглянувшись и приглушив свой низкий голос, сказал: -- Простите мою
навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите
в Бога? -- он сделал испуганные глаза и прибавил: -- Клянусь, я никому не
скажу.
-- Да, мы не верим в бога, -- чуть улыбнувшись испугу интуриста,
ответил Берлиоз. -- Но об этом можно говорить совершенно свободно.»
Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита
Накануне, никак не удавалось заснуть. За окном лил проливной дождь, под который обычно так хорошо спится, но момент засыпания был пропущен, и теперь уже, несмотря на поздний час, и усталость, сон не шел. Перед внутренним взором, ярким пятном стоял только что просмотренный фильм. Устав бессмысленно ворочаться, включил настольную лампу, подтащив ее к кровати, пододвинул несколько книг, и включил без звука телевизор. Вот так, листая книги, щелкая каналами, и думая о чем-то увиденном в фильме, провел еще пару часов, и наконец-то забылся каким-то тревожным сном, постоянно просыпаясь, и вновь засыпая, и был совершенно измучен каскадом каких-то нелепых сновидений, то выныривая. то вновь погружаясь в сон, и переносясь во все новые и новые миры, примеряя на себя все новые и новые роли.
И конечно же, проснулся по утру какой-то совершенно несвежий, с мыслью что спал всего несколько часов, и ощущал себя внутри усталым и помятым, но пробившийся сквозь занавеску лучик солнечного света безоговорочно объявил, что новый день уже начался и назад в сон пути нет, так что надо непременно вставать, хотя и выходной.
Просто глупо, и даже бесполезно лежать, пытаясь уснуть, когда за окном такое буйство красок, и все живое так радуется солнцу, устав от бесконечного дождя, и какой-то хмурой серости, которая висела над миром несколько дней.
Птички, радуясь переменам, сушили на солнышке промокшие перья и громким хором пели оду солнцу, новому дню, и радости бытия.
Я понимал, что нужно как-то стряхнуть с себя эти остатки сна, эту несвежесть, вкус прогорклой полыни во рту, и разогнать кровь, чтобы все тело и душа запели в унисон с птичками. Захотелось испытать то самое ощущение телесной радости и удовлетворения от жизни, которое по слухам, испытывает обычно после утренней пробежки поклонник Лидьярдовского "бега ради жизни", стоящий под тугими струями, бьющими из душа воды, и довольно громко, но фальшиво напевая какую-нибудь бодрую, жизнеутверждающую песню, радуясь себе и солнечному утру.
Но честно поговорив с самим собой, понял, что мне такой метод пробуждения не подойдет, и я конечно, никуда не побегу, и даже зарядку никакую делать не буду, а просто, выпью хорошего крепкого кофе, который я пью крайне редко, и который вследствие этого не утратил для меня своего бодрящего действия.
Сняв с плиты кофейник, налил в большую прозрачную кружку крепчайшего кофе, кинул туда пару кусочков сахара и капнул чуточку козьего молока, и едва перемешав, сделал несколько больших глотков.
Через пару мгновений сердце застучало чаще, разгоняя кровь, и я начал ощущать некое подобие бодрости.
Отдернув занавеску, я стал наблюдать мир за окном, потихоньку начиная в душе присоединяться к поющим оду радости птичкам.
Едва зародившуюся гармонию моего внутреннего состояния со звуками внешнего мира прервал резкий телефонный звонок.
Добежав до телефона, схватил трубку и поднес ее к уху.
Из нее донеслось какое-то потрескивание, и голос, который показался смутно знакомым, произнес откуда-то издалека, сквозь треск:
- «Доброе ... утро,.. это Во... ланд»
-«Кто?» - спросил я дрогнувшим голосом?
-«...Во..ланд..»
-«Воланд?», - переспросил я, через мгновение, которое для меня показалось вечностью. За это время мою голову успел наполнить лихорадочный поток мыслей, ветвясь и развиваясь в нескольких, абсолютно несовместимых направлениях, и сообщая мне о своих версиях, как на каком-нибудь совещании директоров, все его помощники и заместители сообщают генеральному директору свои предложения о том, как решить внезапно возникшую проблему.
-«Это наверное какой-нибудь идиот балуется», - говорил мне здравый смысл. «Идиот, но с фантазией и претензией».
-«А чего такого гадостного ты успел сделать, что заслужил звонок Воланда?» - говорил мне другой голос, ответственный за совесть и мое эзотерическое развитие.
- «Ведь Воланд, он просто так в жизни людей не появлялся, для этого надо было какие-нибудь гадости начать делать, ну хотя бы взятки брать за прописку, или в буфете чай водой разбавлять, по телефону врать и хамить, а еще лучше писать безобразные, но политически- корректные, одобренные линией партии, стихи» - продолжал развивать он свою мысль.
- «Да не делал я вроде бы ничего такого» - слабо отбивался я.
- Но в чем же дело? Кто это мне звонит? Почему? Какое странное начало дня.
И я опять спросил, пробиваясь сквозь треск в телефонной трубке::
- «Воланд? Я правильно Вас услышал?»
- «Это Вова Ланда. Сергей, да ты не узнаешь меня что ли?»
Господи, да какой же это Воланд, это же просто Владимир Ланда, замечательный скрипач из оркестра датского Королевского Театра. И если бы сказал он мне, что это звонит Владимир Ланда, а не Вова Ланда, и не раздался бы треск на втором слоге в его имени, то и не услышал бы я ничего такого. И не унеслась бы моя мысль так далеко. И не перебирал бы я своих проступков.
Мы посмеялись с ним немного о том, как я умудрился услышать его имя, а он поразился, что его имя способно давать такие ассоциации, и повесил трубку.
А я, стряхнув с себя остатки сна, двинулся навстречу дню, ждущему меня в своей неповторимой удивительности.
