(no subject)
100 ЛЕТ БЕЗ Л.Н.ТОЛСТОГО
7 ноября 1910 г. случилась одна из самых значимых трагедий в русской культуре - на станции Астапово скончался Л.Н.Толстой. Личность Толстого - это личность человека трагического, человека типично русского, мятущегося и неспокойного, который всю жизнь искал заветную «землю на горизонте», но прошел мимо нее, хотя в самом конце решил окончательно уйти на ее поиски. И в этом он нам всем очень близок, ведь кто из нас в хоть раз в жизни не помышлял все бросить и уйти из дома далеко-далеко, куда-нибудь, где все будет иначе, по другому. Но…
Лев Николаевич, уже блестящий писатель, создавший всемирно известные произведения, в 1870-х годах, когда все общество было встревожено и взволновано, пережил глубокий религиозный кризис, из которого так и не смог выйти. «На меня стали находить минуты недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще, и все в той самой форме. Эти остановки выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом?» Ответ он находил всегда один: «Истина была та, что жизнь есть бессмыслица...»
У него возникла тяга к смерти: «Нельзя сказать, чтоб я хотел убить себя. Сила, которая влекла меня прочь от жизни, была сильнее, полнее, общее хотения. Это была сила, подобная прежнему стремлению к жизни, только в обратном отношении. Я всеми силами стремился прочь от жизни. Я сам не знал, чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от нее, и между тем чего-то еще надеялся от нее, - и, боясь смерти, должен был употреблять хитрости против себя, чтобы не лишить себя жизни.» Именно тогда Толстой пережил испуг оставленности и покинутости в мире. «Это было чувство страха сиротливости, одиночества среди всего чужого и надежда на чью-то помощь...»
Кризис разрешился, когда Толстой обнаружил, что «что та сила жизни, которая возратилась ко мне, была не новая, а самая старая, - та самая, которая влекла меня на первых порах моей жизни...» То есть Толстой признает, что сам он не переменился, просто стало вдруг ясно: «Знать Бога и жить одно и то же. Бог и есть жизнь. Живи, отыскивая Бога, и тогда не будет жизни без Бога…»
Однако подлинного Бога Толстой так и не нашел. Простота духовного наследия Серафима Саровского и Оптинских старцев для него осталась непостижимой. Он создал собственное «учение» и к нему начал приспосабливать Евангелие, которое для него было просто книгой, составленной много веков тому назад «людьми малообразованными и суеверными» и поэтому ее нельзя принимать всю целиком. Он считал, что собственный личный религиозный опыт и чувство являются главными и именно на них следует опираться. Не случайно он в одной из статей предлагал очень характерный метод. Пусть каждый читает Евангелие с карандашом в руке, и отмечает, что ему понятно, - красным слова Христа, синим другие места. И, таким образом, только отмеченное остается существенным. То, «что вполне просто и понятно». Неудивительно, что Толстой призывал «верить в разум», после чего «отбирать из писаний, - и еврейских, и христианских, и магометанских, и буддийских, и китайских, и светских современных, - все, что согласно с разумом, и откидывать все, что несогласно с ним...»
«У Толстого было несомненное искание духовной жизни, но отравленное сразу же и искаженное его безудержной рассудочностью, - писал Г.Флоровский, - Толстой умел угадать в «Невидимой брани» Никодима Святогорца «прекрасную книгу», но мерил ее насильственным мерилом «понятности» и решал, что нужно «выпустить лишнее и неверное». Толстой читал и жития святых, и творения святых отцов, но снова все отбирал и подбирал по себе, опуская то, что оказалось для него непостижимым. Это именно система переделанного христианства...» Поэтому то, что не понималось разумом, отвергалось Толстым, как несущественное. Не случайно еще в 1852 г. он писал в дневнике. «Верую во единого, непостижимого, доброго Бога, в бессмертие души и в вечное возмездие за дела наши. Не понимаю тайны Троицы и рождения Сына Божия, но уважаю и не отвергаю веру отцов моих».
Итогом этой духовной и душевной трагедии Толстого стало то, что сама мысль о Христе стала противна ему. Один из очевидцев вспоминает, как Толстому задали вопрос, с кем из великих людей он хотел бы встретиться. Он назвал многих, а когда собеседник удивился, что среди них не было Христа, Толстой резко ответил: «Вот уж с кем мне не хотелось бы встречаться. Пренеприятный был господин». После этого для него стала неизбежной идея об «основании новой религии». «Разговор о божестве и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение, я понимаю, что могут только поколения сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать эту мысль следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут ее в исполнение. Действовать сознательно к соблазнению людей религией, вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечет меня», - писал он в дневнике. То есть он мечтал о христианстве без Христа.
Однако в итоге вся грандиозная мораль «нового учения» Толстого свелась у него к простенькому «здравому смыслу» и к «житейскому благоразумию». «Христос учит нас именно тому, как нам избавиться от наших несчастий и жить счастливо». Именно этот смысл он разглядел в Евангелии. Поразительно, как такой человек как он, человек с трагическим и обширным жизненным опытом, глубокой культуры и огромного ума становится так беспомощен, когда прикасается к Евангелию. Отсюда его стремление в последние годы к опрощению или даже примитивизации, которая не только не спасала его, но, входя ежедневно в противоречие с окружающими понятиями и образами, делала его жизнь все более запутанной. Обменяв Церковь, Бога на здравый смысл, он в итоге не получил ничего, кроме, по словам М.Горького «бесконечного, ничем не устранимого отчаяния и одиночества...»
Под конец жизни Толстой, не видя выхода и застав свою жену роющейся у него в кабинете, ушел из Ясной Поляны. Куда? Он хотел уехать далеко, возможно, на юг и там начать новую жизнь, к которой, наверное, чувствовал силы. Но примечательно, что последний порыв его был сначала к сестре в Шамордино, а потом в Оптину, куда он приехал, был узнан и спокойно принят и поселился в монастырской гостинице. На следующий день он пошел в скит, к одному из старцев, Иосифу, стоял у двери его кельи, не решался войти, уходил и вновь возвращался и так и не сумев войти, вернулся в гостиницу и вскоре уехал, чтобы умереть через несколько дней на станции Астапово. Умереть в ужасном страхе смерти, умереть беспокойно, в отчаянии и нераскаянии. Один из Оптинских старцев прибыл к нему в надежде принять последнюю исповедь, но так и не был допущен к умирающему.
Крупнейшая, парадоксальная фигура, глубоко национальная, писатель, по которому, по точному выражению Ю.Лотмана, нельзя жить, но и без него нельзя жить. Его личность точно показывает, что русская литература не может быть без Православия и разрыв с ним - обязательно трагедия. Приближение ко Христу осмысляло и обогащало литературу, делало ее не просто литературой, но жизненной философией, руководством к действию. Книги не только читали и перечитывали - по ним жили, в них искали ответы на самые актуальные вопросы, заглушали боль и утешались в страдании. Сосредоточенные вокруг Единого, эти книги объединяли и объединяют всех. Их важно не просто читать - важно перечитывать. Можно заметить, что каждый раз очень многое будет словно впервые. То, что, раньше, несколько лет назад казалось неважным, несущественным, неинтересным, теперь приобретет совершенно иной смысл. Наш новый жизненный опыт точно выберет из текста то, что потребно, потому что Толстого, так же как и Гоголя и Достоевского и многих других невозможно перерасти. Поэтому они вечны. И стремятся и нас сделать причастниками этой вечности.