Ужесточение крепостного права в России: о чем умалчивают учебники
Газета "Точка.ру"
http://www.orossii.ru/content/view/136/10008/
Ужесточение крепостного права в России: о чем умалчивают учебники
Автор Игорь Чемоданов
27.01.2009 г.
Еще со школьных уроков истории мне не давал покоя вопрос: почему в нашей стране утвердилось столь жестокое, похожее на рабство крепостное право, причем не когда-нибудь, а именно в век Просвещения, при Екатерине Великой, в то время как Западная Европа сумела благополучно избежать сей горькой участи?
Вопрос этот - принципиальный, ибо дело касается не каких-то малозначительных деталей, а, ни много ни мало, - основных тенденций развития мировой цивилизации. Будучи преподавателем, я однажды решил выяснить, как данная проблема преподносится в современных учебниках.
Отобрав с десяток наиболее объемистых вузовских учебников, обнаружил, что в некоторых из них вопрос о причинах ужесточения с середины XVIII века крепостного права в России вообще обходится стороной. В разделах, посвященных эпохе дворцовых переворотов и правлению Екатерины II, содержится лишь более или менее подробное описание крепостнической политики самодержавия и ни слова не говорится о причинах ее проведения. Между тем, подобного рода умолчания отнюдь не безвредны, ибо оставляют широкий простор для всевозможных домыслов о глупости, лени, пьянстве и «рабской психологии» русских, коими грешат не только простые обыватели, но также и западнически ориентированные политики, журналисты, телеведущие, публицисты и даже историки. Подобные «черные мифы» отравляют и уродуют общественное сознание подрастающего поколения, вырабатывают у молодежи нигилистическое отношение к истории своей страны, мешают возродить национальное самоуважение и уверенность в собственных силах, порождают чувство безнадежности и исторической бесперспективности России.
Справедливости ради надо заметить, что в большинстве учебников все же предпринимаются попытки раскрыть причины указанного явления. Однако предложенные объяснения трудно признать внятными и исчерпывающими. Так, авторы одного учебника пишут, что реализация крепостнической политики была связана с необходимостью удовлетворения правительством сословных интересов дворянства. Цитирую: «В защите своей главной привилегии, составлявшей основу его экономического благосостояния, дворянство было готово идти до конца, и императрица (Екатерина II - И.Ч.) при попытке ограничить права помещиков могла легко потерять власть».
Вполне можно согласиться с тем, что вряд ли уместно предъявлять Екатерине II, пришедшей к власти в результате дворцового переворота и прекрасно осознающей непрочность своего положения на трон, претензии за то, что она не решилась отменить или хотя бы ограничить крепостное право. Однако проблема-то заключается в другом. Зачем, спрашивается, было не только сохранять, но еще и усиливать крепостничество, превращая владельческих крестьян из прикрепленных к земле тяглецов в «крещеную собственность» своих помещиков?
В предисловии к другому учебнику можно прочесть, что «усиление режима крепостничества… произошло отнюдь не в силу кровожадности помещиков-крепостников или безропотной пассивности крестьянства, а благодаря прежде всего объективным причинам, главной из которых стало бедственное положение громадной массы крестьянских хозяйств. Природные условия при тогдашнем уровне земледелия делали труд крестьян в основном убыточным. Поэтому все правительства XVIII в., создавая условия для торгово-промышленной деятельности крестьянства, одновременно тормозили слишком стремительное переключение огромной массы жителей Нечерноземья на истинно городские «занятия», так как это могло катастрофически подорвать интересы основной части землевладельцев - российского дворянства, бывшего со времен Петра I оплотом славы и мощи страны».
Здесь также возникает ряд вопросов. Во-первых, если речь идет об «огромной массе жителей Нечерноземья», то почему тогда крепостничество сильнее всего было развито как раз в хлебородных, черноземных губерниях? Именно там была сконцентрирована основная масса помещичьих земель и получила распространение наиболее обременительная для крестьян, барщинная форма эксплуатации. Во-вторых, если власть желала ограничить перемещение населения из деревни в город, достаточно было бы просто поддерживать крепостное право в том виде, в каком оно оформилось еще в прошлом, XVII столетии.
«Суровые природные условия», «бедственное положение крестьянских хозяйств» и т.д. - подобного рода суждения годятся в качестве объяснения причин введения крепостного права, но никак не его ужесточения. До XVIII века вся жизнь Русского государства была подчинена потребностям обороны, и прикрепление крестьян к своему месту жительства рассматривалось правительством в качестве средства повышения собираемости налогов и обеспечения служилого дворянства рабочими руками. Иными словами, введение крепостного права являлось вынужденной мерой, направленной на удовлетворение фискальных и военных нужд государства с целью укрепления его обороноспособности. Но в XVIII веке ситуация изменилась: Россия выбивается в число великих держав, получает выход к Балтийскому и Черному морям. В новых условиях, когда страна наконец-то избавилась от необходимости перенапрягать свои силы, крестьянство, казалось бы, могло рассчитывать на определенные послабления. В реальности, однако, мы наблюдаем дальнейшее закручивание гаек.
Так зачем же было все-таки превращать владельческих крестьян в «рабов»? К слову, следует заметить, что с правовой точки зрения даже в период «апогея крепостничества» помещики не считались полными собственниками своих крепостных (наподобие, скажем, плантаторов-рабовладельцев). Историк И.М. Супоницкая пишет: «…Между помещиком и крепостным стояло государство. Помещик выступал как посредник, ответственное лицо государства, контролирующее выполнение крестьянами государственных податей и повинностей, гарант общественного порядка. Он должен был следить за сохранностью налогоплательщиков, помогать крестьянам в несчастных случаях (неурожай, болезни, пожар), то есть обеспечивать их выживание».
В связи с этим некоторые авторы утверждают, что государство наделило дворян широкими полномочиями, чтобы облегчить им «опеку» над крестьянами.
Однако чтобы заставить землевладельцев-дворян добросовестно относиться к возложенным на них функциям, следовало бы не расширять, а, наоборот, ограничивать их права на распоряжение личностью крепостного, стремиться к упорядочиванию взаимоотношений между крестьянами и помещиками. Ведь именно бесконтрольная власть над крепостными крестьянами как раз и позволяла дворянам зачастую игнорировать выполнение их обязанностей перед государством. Вспомним хотя бы знаменитую Салтычиху. Не случайно в первой половине XIX в. императорами Александром I и Николаем I издается масса указов, направленных на смягчение крепостного права и ограничение произвола помещиков над их крепостными.
Итак, если оформление крепостного права в масштабах всей страны в XVII веке еще вполне можно объяснить интересами самого государства, то усиление крепостничества во второй половине XVIII в. диктовалось уже иными соображениями.
Существуют и другие попытки объяснить это явление: «Французский церемониал и правила «светского обхождения», принятые при дворе, уже к 60-м гг. XVIII в. становятся общепринятыми для дворянства в целом... По манере общения, поведения и стилю одежды елизаветинский вельможа - европеец. В то же время внутренняя, семейная и бытовая жизнь дворянства придерживалась совершенно иных, отличных от Европы основ - древнерусской традиции самодержавия, православия и крепостничества. За европейским фасадом скрывались восточный деспотизм и полуазиатский быт».
Перед нами типичный пример мышления либерала-западника, который склонен помещать рабство и крепостничество в один ассоциативный ряд с такими малоприятными для российского интеллигента социально-политическими реалиями, как «самодержавие», «деспотизм», «азиатчина» и т.д. Однако такие отождествления не выдерживают критики. Мировая история наглядно свидетельствует, что между политической системой и господствующей формой эксплуатации нет строгой зависимости. Монархические и авторитарные модели государственности вполне могут существовать и при отсутствии личной зависимости основной массы населения, и наоборот, развитые демократические институты способны гармонично уживаться с наиболее жесткими формами внеэкономического принуждения. В Древнем и средневековом Китае (вот где подлинная-то «азиатчина»!) почему-то преобладало вовсе не крепостничество, а феодальная аренда. Полисная демократия античной Греции допускала широкое распространение рабства. И стоит ли напоминать нынешним либералам, что в условиях одной из самых передовых, можно сказать, «эталонных» демократий длительное время процветало плантационное рабовладение.
Так что самодержавная монархия сама по себе здесь ни при чем. Хотя, в принципе, автор верно подмечает, что усиление крепостничества происходило по мере того, как российское дворянство из служилого сословия превращалось в привилегированное. Однако пока остается неясным, почему же большинство дворян было настроено столь активно крепостнически.
В ряде учебников, которые, на фоне прочих, отличаются более глубоким анализом рассматриваемых событий, стремление помещиков к усилению крепостного права вполне обоснованно увязывается с товаризацией помещичьего хозяйства, укреплением его связей с рынком. «Вовлечение помещичьего хозяйства в рыночные отношения повышало заинтересованность помещика в увеличении товарных излишков зерна, мяса, кожи, сала, шерсти и т.д. При рутинной технике сельскохозяйственного производства главным условием увеличения излишков, например, зерна, могло стать только экстенсивное использование труда крепостного крестьянина, достигавшееся либо увеличением числа дней его работы на барской пашне, либо увеличением продолжительности рабочего дня». А чтобы заставить крестьянина работать больше, нужно было усилить власть помещика над ним.
Иными словами, ужесточение крепостничества можно рассматривать как результат усиления феодальной эксплуатации крестьянства вследствие стремления помещиков повысить товарность своих хозяйств. Возникает странная на первый взгляд ситуация, когда одно и то же явление имеет прямо противоположные последствия. Вовлечение феодального хозяйства в товарно-денежные отношения в странах Западной Европы способствовало превращению его в капиталистическое, тогда как в России это вело к усилению феодальной эксплуатации и еще большему закрепощению крестьянства. Почему же, спрашивается, в XVIII веке английские лендлорды, стремясь повысить доходность своих владений, усиленно сгоняли крестьян с земли («огораживания»), тогда как русские помещики в аналогичной ситуации не только судорожно цеплялись за сохранение своего права владеть крестьянами, но и требовали от власти дальнейшего ужесточения крепостничества?
Расистские сказки об особом «менталитете» русских людей оставим на совести западных и доморощенных русофобов. Дело заключалось в разном уровне развития производительных сил. При относительно высоком агротехническом уровне товаризация феодального хозяйства сопровождалась освобождением крестьян от крепостной зависимости и создавала благоприятные условия для развития аграрного капитализма. Так, в странах Западной Европы на протяжении XVI-XVII вв. барщина и натуральный оброк постепенно заменялись денежной формой ренты. Это вело к освобождению крестьян от крепостной зависимости.
Иную картину мы наблюдаем в странах Центральной и Восточной Европы (в том числе и в России). Втягивание феодального хозяйства в товарно-денежные отношения при низком агротехническом уровне имело прямо противоположные результаты, а именно - консервацию и усиление докапиталистических форм эксплуатации (рабство, крепостничество). «Рутинное состояние техники и использование традиционных систем земледелия исключали получение излишков сельскохозяйственных продуктов за счет повышения производительности труда. Эти излишки феодал получал экстенсивным способом - увеличением в свою пользу трудовых затрат крестьянина», - пишет Н.И. Павленко.
Петровские преобразования представляли собой достойный и вполне адекватный ответ традиционного общества России на модернизационный вызов Запада. Однако составной частью и средством осуществления петровской «модернизации» стала европеизация, которая затронула, в основном, дворянскую элиту. Эпоха дворцовых переворотов была временем глубоких изменений в сознании российского дворянства. При Петре I новый образ жизни навязывался дворянам силой. При последующем правлении императриц, многие из которых были по происхождению или культуре немками, это стало насущной необходимостью. От придворного поведения дворянина зависела его карьера.
Процесс европеизации прогрессировал. На местах стремились подражать петербургскому двору, поэтому новые веяния моды быстро, без принуждения распространялись среди всего дворянства страны. Быстро менялись его привычки, язык. Придворные нравы и обычаи порождали новые материальные потребности, вводили моду на расточительство, не свойственное традиционному обществу. В результате этого хозяйство дворян из натурального превращалось в денежное.
Но далеко не всякое денежное хозяйство, основывающееся на эксплуатации чужого труда, является капиталистическим. Вся беда в том, что активное усвоение дворянством елизаветинской и екатерининской России западноевропейских стандартов жизни и соответствующее увеличение материальных и культурных запросов было явно неадекватно уровню развития производительных сил в сельском хозяйстве. Проще говоря, возможностей жить так, как на Западе, у русских дворян в XVIII веке еще не было, а потребности (спасибо петровскому «окну в Европу»!) - были уже западными. Поэтому повышение доходности помещичьих имений, соответствовавшее возросшим аппетитам их владельцев, могло быть осуществлено лишь крепостническими методами, что, естественно, делало основную массу дворянства заинтересованной в дальнейшем ужесточении крепостного права.
Личность конкретного правителя здесь существенной роли не играла. И Екатерина II, искренне разделяя прогрессивные идеи французских просветителей, вынуждена была проводить крепостническую политику, потому что это соответствовало интересам большей части господствующего сословия.
Таким образом, тесное соприкосновение феодально-крепостнической страны с обуржуазивающейся Западной Европой имело следствием усиление в России феодальной эксплуатации крестьянства и ужесточение крепостного права. Товарная продукция помещичьих хозяйств пользовалась спросом на европейском рынке ввиду ее низкой себестоимости. Ведь производилась она за счет использования почти дармового труда крепостных крестьян.
Наше понимание истории России XVII-XVIII вв. будет неадекватным, если мы будем рассматривать ее изолированно, в отрыве от общеевропейского и - шире - от общемирового контекста. В странах Западной Европы, раньше других вступивших на путь буржуазной модернизации, капитализм развивался преимущественно естественным путем, «снизу»: разложение традиционного общества способствовало формированию капиталистических отношений. Во всех странах Западной Европы промышленному перевороту предшествовал аграрный. В периферийных же и полупериферийных странах все было с точностью до наоборот. Надстраивающаяся искусственно, «сверху», буржуазная цивилизация проникала в организм традиционного общества и начинала разлагать его. Если в наиболее развитых странах Запада развитие капитализма происходило сравнительно легко благодаря эксплуатации ресурсов периферии, то на периферии формирование буржуазных отношений происходило мучительно, под деформирующим влиянием «капиталистического центра», при сохранении и укреплении докапиталистических форм эксплуатации.
В свете сказанного становится понятным, почему в середине XVIII века в России «первые симптомы разложения феодально-крепостнических порядков и начала развития капиталистических отношений» сопровождались усилением крепостничества».
Иными словами, динамичное развитие капитализма в группе передовых стран Западной Европы («капиталистический центр») требовало консервации и укрепления докапиталистических укладов в странах периферии (отсталые, зависимые, полуколониальные и колониальные страны в самых разных уголках земного шара), которые втягиваются в мировую капиталистическую систему в качестве поставщиков продовольствия и сырья. Подобная незавидная судьба была уготована и России. Капитализм как мировая система способен обеспечить высокий уровень жизни лишь немногим. И процветание «капиталистического центра» основывалось (и основывается!) на эксплуатации ресурсов периферии за счет неэквивалентного обмена с нею.
Похвально, что выявленная закономерность все же находит отражение и в некоторых наших учебниках по истории. Но их авторы далеко не всегда считают нужным напомнить читателям, что «вторичное закрепощение» в полной мере коснулось и крестьянства России.
Более того, складывается впечатление (покорнейше прошу простить, если я ошибаюсь!), что либеральные, евроцентристски ориентированные историки либо из соображений «политкорректности» (дабы затушевать неблаговидную роль западного капитализма в российской истории), либо просто по недомыслию предпочитают скорее допустить дальнейшее культивирование и тиражирование «черных мифов» о России и русских, нежели открыто заявить о том, по чьей вине у нас в свое время возникло то самое «барство дикое, без чувства, без закона», которое в свое время столь яростно критиковали классики русской литературы.