(no subject)
Я - трус. Я боюсь гипотетических вещей, боюсь не выдержать, не вынести, сломаться, когда они нагрянут и подомнут под себя, раздавят каблуком со шпорой, надругаются и посмеются. Мне просто хочется умереть до того, как это произойдет. Смерть - как побег. Такой многовыходовый побег: поднебесные крыши, бескрайнее море, безотказные таблетки, педаль газа.
Я - трус. Я крепко зажмуриваюсь, чтобы не дать пролиться слезам, когда уговариваю себя, что вина не моя, когда сбегаю от тех, кому нужнее всего, для кого весь мир, лучшая жизнь, единственный выход - это я: мои руки, мои глаза, моя забота, мое время. Я напиваюсь вдрызг, чтобы забыть, но в забвении себя я рассылаю smsы кому не повезло, а протрезвев на утро - с завидным упорством иду на попятный и молчу в ответ, и прячусь, и отстраняюсь.
Я - трус. Я отвожу глаза и затыкаюсь, когда нужно кричать и испепелять взглядом. Когда нужно бить - я отдергиваю руки, и прячу за спиной, и получаю по морде несправедливостью, укорами и совершенно не касающимися меня чужими проблемами и обидами.
С каждым днем меня становится все меньше и меньше: мой бывший стержень истончается под работой шестеренок обстоятельств, сплющивается под весом бесконечно увеличивающегося количества дней. Желейной массой я растекаюсь в прежних границах - желейной, смердящей слабостью массой, которая, чтобы избежать любой дрожи, ряби, зыби, нарушающих ее зеркальный покой, впечатала в память два правила: всегда уходить вовремя и - никогда никуда не возвращаться. Убегать, комкать грязным платком совесть, дрожать, бояться - но не-воз-вра-щать-ся, чтобы не видеть, не знать, не ворошить, не воскрешать, не жалеть, не рвать, не терзать, не умирать снова - забывая, как с этим жить.
Я - трус. Я крепко зажмуриваюсь, чтобы не дать пролиться слезам, когда уговариваю себя, что вина не моя, когда сбегаю от тех, кому нужнее всего, для кого весь мир, лучшая жизнь, единственный выход - это я: мои руки, мои глаза, моя забота, мое время. Я напиваюсь вдрызг, чтобы забыть, но в забвении себя я рассылаю smsы кому не повезло, а протрезвев на утро - с завидным упорством иду на попятный и молчу в ответ, и прячусь, и отстраняюсь.
Я - трус. Я отвожу глаза и затыкаюсь, когда нужно кричать и испепелять взглядом. Когда нужно бить - я отдергиваю руки, и прячу за спиной, и получаю по морде несправедливостью, укорами и совершенно не касающимися меня чужими проблемами и обидами.
С каждым днем меня становится все меньше и меньше: мой бывший стержень истончается под работой шестеренок обстоятельств, сплющивается под весом бесконечно увеличивающегося количества дней. Желейной массой я растекаюсь в прежних границах - желейной, смердящей слабостью массой, которая, чтобы избежать любой дрожи, ряби, зыби, нарушающих ее зеркальный покой, впечатала в память два правила: всегда уходить вовремя и - никогда никуда не возвращаться. Убегать, комкать грязным платком совесть, дрожать, бояться - но не-воз-вра-щать-ся, чтобы не видеть, не знать, не ворошить, не воскрешать, не жалеть, не рвать, не терзать, не умирать снова - забывая, как с этим жить.