Сельцо Михайловское и его окрестности
Идея навестить сельцо Михайловское созрела у меня месяц назад. Тогда в нашем «акваруиме» [компьютерная комната и неофициальная кают-компания у нас в приемном отделении] разгорелся спор, какое из двух поместий, Михайловское или Тригорское, принадлежали Пушкину. Я точно помнил, что Михайловское. Но меня так жарко убеждали в обратном, что я смалодушничал и усомнился. И побежал спрашивать коллег.
Боюсь, коллеги в очередной раз убедились в моей неадекватности: «Слушай, отстань, а? Не до тебя, извини. Выписки кто будет писать? Пушкин твой?» Им было не до поместий. Пряник исторической точности их не интересовал. Им важна была точность в историях болезней. Они пытались избежать кнута начальства. Которое, опережая желания своего начальства, профилактически пороло по субботам закручивало гайки.
Я не призываю писать истории плохо. Или заниматься на работе посторонним. Но работник достоин своего отдыха. Выкурить сигарету, решить кроссворд, вздрыхнуть полчаса в ординаторской или поговорить о высоком - дело выбора каждого. Я обычно предпочитаю вздрыхнуть. Но в тот день меня втянули в спор о Пушкине.
Самой незанятой оказалась логопед Наташа. Михайловское было поместьем Пушкиных, объяснила она. Точнее, Надежды Осиповны, урожденной Ганнибал, матери поэта. А Тригорское принадлежало Вульфам, друзьям Алексан Сергеича, в обществе которых он проводил целые дни, будучи в ссылке.
Ответ был найден. Однако заноза в голове засела накрепко. И тут нарисовался отпуск. Теперь надо было навести справки о работе Пушкинского Заповедника и забронировать номер в гостинице.
Решено. Сборы… зубная паста… свитера… сменная обувь… крепкий кофе в термосе… сколько ложек сахару?... Чёрт! где бутерброды?... Чертей помянуть - обычное дело. Герой «Повести о Ходже Насреддине» сетовал, что стоит ему заслышать звон караванного колокольчика, точно джинны в него вселяются. Знакомое чувство.
Но наступает минута, когда всё закончено. Багажник набит. Присели на дорожку. Ремни пристегнули. Первую передачу - и с Богом!
Заправка BP у Пулково. Шустро по новому Киевскому шоссе. Потом пробка. В районе Дони четыре ряда предательски сужаются до полутора. И дальше - 10 км/ч - до самой Гатчины.
Выра. Почтовая станция. Шлагбаум и полосатая будка. Пинакль верстового столба. Здесь хорошо нажать на тормоз и притулиться на обочину. Для отдыха нет места. Но есть время. Здесь, в Выре, ход времени замедляется.
Многое знает Киевский тракт. Многое видел. Многое помнит. Скрип полозьев по зимнику сменился шорохом резины по асфальту. Храп коней - ревом моторов. Запах навоза - запахом бензина. Щи с наваром - хот-догом с горчицей. Станции почтовые - заправочными. Станционные смотрители - Королевами бензоколонок. Мы летим вперед. Только вперед. Меняем одно на другое с бешеной скоростью. Нога задеревенела, и продолжает давить на газ.
Но мы мчимся по кругу. Сословия ушли, чтобы вернуться. Экономический факультет университета вырастает из экономического класса школы, а тот - из экономической группы детского сада, куда ребенка загодя записали родители-экономисты. Дворнический факультет университета вырастает из дворнического класса школы - и так далее.
Направления заданы. Этажи предопределены. Лестницы замурованы. Наш дом - Россия! А архитектор…
- Что архитектор? сволочь, дурак,или пьян? Нет! Благ и человеколюбец!
- ?
- Нельзя на верхний этаж! Нет его, понимаешь? Для тебя - нет.
- ??
- Храмы открыты! Прилавки полны! 101 программа по ТВ! IKEA! Нафига тебе Пушкин!
- ???
- Образование? Тебе? С какого бодуна?
- ????
- Реальность видеть? А мы тебе, пиплЪ, нарисуем реальность. Как два пальца. В фотошопе. Схаваешь только так.
- ?????
- Еще нарисуем. Реальнее прежнего. И это схаваешь. И еще нарисуем. И опять схаваешь. А когда завоешь с тоски по настоящей реальности. То поймешь. Что единственное реальное и неиллюзорное. Это смерть. Вот тогда сам себя и прикончишь. И снимешь всё это на видео. И выложишь В Контакте. За тебя выложат. Френды твои. Пофапают на твою кончину. И забудут. И чем скорее сдохнешь, тем лучше.
- ??????
- Правильно мыслишь. Гетто. А ты - пластилин, из которого лепить будем мы. Что захотим.
Народ безмолвствует. Задаётся кучей вопросов. Ищет ответы в прошлом. В истории. Круг замыкается. Ладони подросших внуков смахивают мусор с могильных плит победителей. И сидят у них, как у запертых дверей, надеясь дождаться ответа. Надеясь восстановить связь с теми, непокоренными, кто погиб или умер после. Надеясь приобщиться к их Победе, которая была оплевана: Дураки, дескать! Легли бы под немца, сейчас был бы немецкий порядок и пиво баварское!
Рождествено, усадьба Набокова. Вокруг Луги отличная объездная дорога. И так почти до самого Пскова. Там, на небольшом участке сняли грейдером старый асфальт и пока не положили новый. Но - терпимо.
На выезде из города фары выхватывают огромный белый парашют на подпорке вроде оргáнных труб, собранных в пучок. Это место дислокации знаменитой Псковской дивизии ВДВ. Плакаты с бойцами в голубых беретах, георгиевскими ленточками, девизом «Никто кроме нас!»
По опыту работы на городском сборном пункте, могу сказать: сюда рвутся служить. Я видел слезы парней, которым по состоянию здоровья приходится отказывать в службе в ВДВ. И мы часто закрываем глаза на их мелкие проблемы, давая им шанс и право на маленький, но подвиг.
Утром сюда придут стайки девчонок - искать простого женского счастья. Днем приедут лимузины. Фотограф достанет камеру, блеснет рыбий глаз объектива. И девчонки постарше в воздушных белых платьях будут пить шампанское и бить пустые бокалы. И вспоминать слова, которые летали прошлой осенью через ограду воинской части. Конечно, свой навесной замóк, символ неразрывных уз, они пристегнут на самом видном месте. А ключ от него кинут на дно Великой. Рано или поздно власти пришлют дядю Васю с болгаркой срезать замóк. Но попробуйте-ка, любезные, достать ключ со дна реки.
Девчонки обожают фотографироваться. Ищут своего фотографа, стоматолога, косметолога или педиатра для детей. Фотографа любят за то, что может сделать реальность лучше, чем на самом деле. Остановить время. Превратить праздник в вечность. «Остановись, мгновение!» - вскричал Фауст. И это были его последние слова. Ева, предлагая Адаму яблоко, наверняка сказала именно их.
Мы стали смертны, когда научились останавливать мгновения. Но продолжаем жить, потому что не разучились бросать ключи на дно, сжигать мосты и мечтать, видя барашков в нарисованных ящиках, если вы помните «Маленького Принца» Экзюпери.
Заправка ТНК, 289 км от Санкт-Петербурга. Домашний кофе из расчета три чайные ложки на чашку. Восемь порций сливок на термос - вкусно и бодрит. Тут же была куплена карта Псковской области. Она почти не понадобилась. Но если у вас на уровне рефлекса покупать карты мест, куда вы собираетесь или где уже побывали, мы друг друга поймём.
Город Остров. Уже ничего не видно. Опустилась ночь. Дождь, и небо в облаках. Если двигаться дальше на юг по Киевскому шоссе, по левую руку простираются поля и луга. Еще дальше петляет река Великая. Над Татищево облака рассеялись. Повисла яркая луна. Можно было ехать без света…
Наутро был завтрак: манка, кусок жареной свинины, свежие овощи, чай с лимоном. Затем тропинка до Бугрово через мокрые с ночи поля. Мост через Луговку и вход в заповедник. Чистота. Ни окурка, ни бумажки. Единичные группки школьников тоже удивили. Вроде рабочий день, а каникулы еще не начались. Дорога - гравий. Лес мокрый. Листья не земле двух цветов: желтые, только что упавшие. И лежалые, мокрые и синие от отраженного в них неба. И какое-то нашествие грибов. Мелких. На тоненьких ножках. Как бесконечные батальоны оловянных солдатиков в опочивальне молодого царя.
Усадьба Пушкиных. За 20 лет, что я здесь не был, ничего не изменилось. Еловая аллея. Пушечка у входа - встречали гостей холостым выстрелом. Барский дом и домик няни. Аллея Керн с древними облетевшими липами, закрытая для посетителей. Парк и белые мостики. Яблоневый сад. Урожай собран. Несколько яблок я нашел в траве. На вид с розовым бочком. На вкус приятны.
Довлатов, когда водил экскурсии по Заповеднику, вспоминал, как шокировали его вопросы вроде: Когда состоялась дуэль Пушкина с Лермонтовым? Сейчас легкая перемена декораций. Экскурсовод, указывая на портреты на стене, путает Дельвига с Пущиным. Решительный мужчина с тяжелым подбородком и здоровенной фотокамерой, невзирая на предупреждения«Съемка запрещена», самозабвенно щелкает затвором. Полагается на железную волю и карту памяти, похоронив надежду унести впечатления в сердце, как барашка в нарисованном ящике.
Экскурсовод цитирует 18-летноего Пушкина, впервые посетившего Михайловское: «Помню, как обрадовался я сельской жизни, русской бане, клубнике и проч.» Смешки в группе туристов. Пубертат. Всем понятно, что под «проч.» подразумеваются разбитные деревенские девки. Неспроста же упоминалась клубника! «Сергей Львович и Надежда Осиповна по приезде гостей, - продолжает экскурсовод, - отправлялись ночевать в баньку». Смешки в группе туристов. Пубертат. Они доподлинно знают, зачем уединялись родители Пушкина. Беседка в Михайловском парке изнутри пестрит надписями: Пушгоры RULEzzz, OFFline 60 rus, Люба Пыталово, Стас, тум2009, vk.id380986… и так далее.
Вечером того же дня, согревшись под душем, я уселся с ноутбуком в холле. Только там был свободный Wi-Fi. Невдалеке припарковались два или три автобуса. Снующие школьники наводнили гостиницу. Педагоги тщетно пытались загнать их в номера. Дети носились по коридору в моднявых штанах-обосрашках и поминутно выскакивали на улицу под моросящий дождь, оставляя двери открытыми. Октябрьский холод стелился по полу. Пришлось подобрать ноги и сесть на диван по-турецки. Хронический домашний недосып, свежий воздух и беготня по Заповеднику дали о себе знать. Я оторвался от ноута, вернулся в номер и провалился в сон.
Тригорское, в отличие от Михайловского, разбросано по большой территории. Огромный парк, сбегающий к Сороти, рукотворные пруды, огромный барский дом в здании бывшей полотняной мануфактуры. Там огромно всё. Место экспансии,требующее много людей. В тот день людей было мало, и Тригорское напоминало оратора, которого никто не пришел послушать.
Если подняться от Сороти вверх, мимо восстановленной баньки, обойти нижний пруд и идти дальше, оставляя пруды по левую руку, можно выйти к Ели-шатру, а затем к Солнечным часам. Двенадцать молодых дубков посажены кругом, по отметкам циферблата. Стрелкой служит огромный гномон, отбрасывающий тень в ясную погоду. Вся лужайка засажена цветами. Теперь, в середине осени, краски поблекли. И только воображение дорисовывало то буйство красок, которое царило здесь летом.
Полуденный меридиан, проходящий через гномон, уходит дорожкой на юг, где на холме возвышается Дуб Уединенный, размеров буквально исполинских. Холм огорожен короткими деревянными столбиками - не выше колена, - между которыми протянута тонкая золотистая цепочка.
У Лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…
Эти строки мы помним с детства. Они, словно метроном, задают нам нужное мистическое настроение. У славян Лукоморье было заповедное место где-то на краю Вселенной. Лукоморье значит лука моря, изгиб береговой полосы, бухта. Там, на берегу, рос дуб - мировое древо, ось мира - корнями уходивший в преисподнюю, а вершиной упиравшийся в небеса. Сакральное место, где встречаются вода и суша, свет и тьма, прошлое и будущее. Вертикальный мост и перепутье, где каждый может выбрать взлет или падение.
Между тем, откуда-то прибежал черный котенок-подросток и стал тереться о мою ногу. Затем принялся играть с цепочкой ограждения. Попытался на нее влезть, но тут же упал. Смутившись - кошки умело скрывают смущение, оказавшись в глупом положении, хотя опытный человеческий глаз обмануть сложно, - он вспрыгнул на столбик, присел на передние лапы, обернулся хвостом, зажмурил хитрые глаза и замурлыкал. Котенок-Баюн.
Экскурсию по дому Осиповых-Вульф пришлось подождать минут десять. Я стоял в вестибюле и глядел в окно, туда, где прежде на холме возвышалось городище Воронич, а теперь стоял отреставрированный храм вмч. Георгия. На звук шагов я обернулся. Вошла девушка лет 25. Белый свитер, черные бриджи и высокие сапоги. Представилась экскурсоводом и назвалась по имени-отчеству. Я не запомнил ничего из того, что она рассказывала. У нее была странная манера говорить: слова так плавно переходили одно в другое, что сознание не могло выделить основные смысловые фрагменты. Я стоял и смотрел на нее, силясь понять суть. Но не мог. Потом понял, почему. Она была потрясающе красива. Перечислять анатомические подробности банально. Я пялился на нее, как идиот. Пытался, но не мог найти даже малого изъяна ни в огромных синих глазах с широкими зрачками, ни в чертах лица, ни в манере двигаться, ни в естественности поведения. Поразительная внутренняя цельность и гармоничность во всём. И - верность какой-то удивительно чистой идее.
С ее внешностью вращаться бы среди властных циников и мерзавцев. Наслаждаясь властью над теми, у кого она уже есть. Ловить вожделенные взгляды и выслушивать двусмысленные комплименты. Войти в когорту избранных этого мира. Жечь авиакеросин, порхая на Gulfstream V с материка на материк. Водить пальчиком по стеклу иллюминатора и брезгливо морщить носик, глядя на копошащийся внизу человеческий муравейник. Двигать фишки голубые, править бал.
А она здесь. В Псковской глуши. Брильянт без оправы. Работает проводником, связующим настоящее и прошлое. Или она считает оправу золотой клеткой? Нелепо, смешно, безрассудно, безумно. Волшебно.
Красота спасет мир. Но конвертируйте ее в капитал, и бабло одолеет зло.
- Вот и всё, что я хотела вам рассказать. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы?
- Есть один, - ответил я. - Скажите, а вы не замужем? сами себя видите больше Татьяной или Ольгой?
Она улыбнулась и ничего не ответила. Будто зная, что я всё пойму без слов. И я понял, что нашел что-то очень-очень важное. Я всегда знал, что оно есть. Просто лишний раз убедился. Это можно ощутить внутри, но невозможно присвоить и положить в карман.
Как все сложно, и одновременно просто…
Боюсь, коллеги в очередной раз убедились в моей неадекватности: «Слушай, отстань, а? Не до тебя, извини. Выписки кто будет писать? Пушкин твой?» Им было не до поместий. Пряник исторической точности их не интересовал. Им важна была точность в историях болезней. Они пытались избежать кнута начальства. Которое, опережая желания своего начальства, профилактически пороло по субботам закручивало гайки.
Я не призываю писать истории плохо. Или заниматься на работе посторонним. Но работник достоин своего отдыха. Выкурить сигарету, решить кроссворд, вздрыхнуть полчаса в ординаторской или поговорить о высоком - дело выбора каждого. Я обычно предпочитаю вздрыхнуть. Но в тот день меня втянули в спор о Пушкине.
Самой незанятой оказалась логопед Наташа. Михайловское было поместьем Пушкиных, объяснила она. Точнее, Надежды Осиповны, урожденной Ганнибал, матери поэта. А Тригорское принадлежало Вульфам, друзьям Алексан Сергеича, в обществе которых он проводил целые дни, будучи в ссылке.
Ответ был найден. Однако заноза в голове засела накрепко. И тут нарисовался отпуск. Теперь надо было навести справки о работе Пушкинского Заповедника и забронировать номер в гостинице.
Решено. Сборы… зубная паста… свитера… сменная обувь… крепкий кофе в термосе… сколько ложек сахару?... Чёрт! где бутерброды?... Чертей помянуть - обычное дело. Герой «Повести о Ходже Насреддине» сетовал, что стоит ему заслышать звон караванного колокольчика, точно джинны в него вселяются. Знакомое чувство.
Но наступает минута, когда всё закончено. Багажник набит. Присели на дорожку. Ремни пристегнули. Первую передачу - и с Богом!
Заправка BP у Пулково. Шустро по новому Киевскому шоссе. Потом пробка. В районе Дони четыре ряда предательски сужаются до полутора. И дальше - 10 км/ч - до самой Гатчины.
Выра. Почтовая станция. Шлагбаум и полосатая будка. Пинакль верстового столба. Здесь хорошо нажать на тормоз и притулиться на обочину. Для отдыха нет места. Но есть время. Здесь, в Выре, ход времени замедляется.
Многое знает Киевский тракт. Многое видел. Многое помнит. Скрип полозьев по зимнику сменился шорохом резины по асфальту. Храп коней - ревом моторов. Запах навоза - запахом бензина. Щи с наваром - хот-догом с горчицей. Станции почтовые - заправочными. Станционные смотрители - Королевами бензоколонок. Мы летим вперед. Только вперед. Меняем одно на другое с бешеной скоростью. Нога задеревенела, и продолжает давить на газ.
Но мы мчимся по кругу. Сословия ушли, чтобы вернуться. Экономический факультет университета вырастает из экономического класса школы, а тот - из экономической группы детского сада, куда ребенка загодя записали родители-экономисты. Дворнический факультет университета вырастает из дворнического класса школы - и так далее.
Направления заданы. Этажи предопределены. Лестницы замурованы. Наш дом - Россия! А архитектор…
- Что архитектор? сволочь, дурак,или пьян? Нет! Благ и человеколюбец!
- ?
- Нельзя на верхний этаж! Нет его, понимаешь? Для тебя - нет.
- ??
- Храмы открыты! Прилавки полны! 101 программа по ТВ! IKEA! Нафига тебе Пушкин!
- ???
- Образование? Тебе? С какого бодуна?
- ????
- Реальность видеть? А мы тебе, пиплЪ, нарисуем реальность. Как два пальца. В фотошопе. Схаваешь только так.
- ?????
- Еще нарисуем. Реальнее прежнего. И это схаваешь. И еще нарисуем. И опять схаваешь. А когда завоешь с тоски по настоящей реальности. То поймешь. Что единственное реальное и неиллюзорное. Это смерть. Вот тогда сам себя и прикончишь. И снимешь всё это на видео. И выложишь В Контакте. За тебя выложат. Френды твои. Пофапают на твою кончину. И забудут. И чем скорее сдохнешь, тем лучше.
- ??????
- Правильно мыслишь. Гетто. А ты - пластилин, из которого лепить будем мы. Что захотим.
Народ безмолвствует. Задаётся кучей вопросов. Ищет ответы в прошлом. В истории. Круг замыкается. Ладони подросших внуков смахивают мусор с могильных плит победителей. И сидят у них, как у запертых дверей, надеясь дождаться ответа. Надеясь восстановить связь с теми, непокоренными, кто погиб или умер после. Надеясь приобщиться к их Победе, которая была оплевана: Дураки, дескать! Легли бы под немца, сейчас был бы немецкий порядок и пиво баварское!
Рождествено, усадьба Набокова. Вокруг Луги отличная объездная дорога. И так почти до самого Пскова. Там, на небольшом участке сняли грейдером старый асфальт и пока не положили новый. Но - терпимо.
На выезде из города фары выхватывают огромный белый парашют на подпорке вроде оргáнных труб, собранных в пучок. Это место дислокации знаменитой Псковской дивизии ВДВ. Плакаты с бойцами в голубых беретах, георгиевскими ленточками, девизом «Никто кроме нас!»
По опыту работы на городском сборном пункте, могу сказать: сюда рвутся служить. Я видел слезы парней, которым по состоянию здоровья приходится отказывать в службе в ВДВ. И мы часто закрываем глаза на их мелкие проблемы, давая им шанс и право на маленький, но подвиг.
Утром сюда придут стайки девчонок - искать простого женского счастья. Днем приедут лимузины. Фотограф достанет камеру, блеснет рыбий глаз объектива. И девчонки постарше в воздушных белых платьях будут пить шампанское и бить пустые бокалы. И вспоминать слова, которые летали прошлой осенью через ограду воинской части. Конечно, свой навесной замóк, символ неразрывных уз, они пристегнут на самом видном месте. А ключ от него кинут на дно Великой. Рано или поздно власти пришлют дядю Васю с болгаркой срезать замóк. Но попробуйте-ка, любезные, достать ключ со дна реки.
Девчонки обожают фотографироваться. Ищут своего фотографа, стоматолога, косметолога или педиатра для детей. Фотографа любят за то, что может сделать реальность лучше, чем на самом деле. Остановить время. Превратить праздник в вечность. «Остановись, мгновение!» - вскричал Фауст. И это были его последние слова. Ева, предлагая Адаму яблоко, наверняка сказала именно их.
Мы стали смертны, когда научились останавливать мгновения. Но продолжаем жить, потому что не разучились бросать ключи на дно, сжигать мосты и мечтать, видя барашков в нарисованных ящиках, если вы помните «Маленького Принца» Экзюпери.
Заправка ТНК, 289 км от Санкт-Петербурга. Домашний кофе из расчета три чайные ложки на чашку. Восемь порций сливок на термос - вкусно и бодрит. Тут же была куплена карта Псковской области. Она почти не понадобилась. Но если у вас на уровне рефлекса покупать карты мест, куда вы собираетесь или где уже побывали, мы друг друга поймём.
Город Остров. Уже ничего не видно. Опустилась ночь. Дождь, и небо в облаках. Если двигаться дальше на юг по Киевскому шоссе, по левую руку простираются поля и луга. Еще дальше петляет река Великая. Над Татищево облака рассеялись. Повисла яркая луна. Можно было ехать без света…
Наутро был завтрак: манка, кусок жареной свинины, свежие овощи, чай с лимоном. Затем тропинка до Бугрово через мокрые с ночи поля. Мост через Луговку и вход в заповедник. Чистота. Ни окурка, ни бумажки. Единичные группки школьников тоже удивили. Вроде рабочий день, а каникулы еще не начались. Дорога - гравий. Лес мокрый. Листья не земле двух цветов: желтые, только что упавшие. И лежалые, мокрые и синие от отраженного в них неба. И какое-то нашествие грибов. Мелких. На тоненьких ножках. Как бесконечные батальоны оловянных солдатиков в опочивальне молодого царя.
Усадьба Пушкиных. За 20 лет, что я здесь не был, ничего не изменилось. Еловая аллея. Пушечка у входа - встречали гостей холостым выстрелом. Барский дом и домик няни. Аллея Керн с древними облетевшими липами, закрытая для посетителей. Парк и белые мостики. Яблоневый сад. Урожай собран. Несколько яблок я нашел в траве. На вид с розовым бочком. На вкус приятны.
Довлатов, когда водил экскурсии по Заповеднику, вспоминал, как шокировали его вопросы вроде: Когда состоялась дуэль Пушкина с Лермонтовым? Сейчас легкая перемена декораций. Экскурсовод, указывая на портреты на стене, путает Дельвига с Пущиным. Решительный мужчина с тяжелым подбородком и здоровенной фотокамерой, невзирая на предупреждения«Съемка запрещена», самозабвенно щелкает затвором. Полагается на железную волю и карту памяти, похоронив надежду унести впечатления в сердце, как барашка в нарисованном ящике.
Экскурсовод цитирует 18-летноего Пушкина, впервые посетившего Михайловское: «Помню, как обрадовался я сельской жизни, русской бане, клубнике и проч.» Смешки в группе туристов. Пубертат. Всем понятно, что под «проч.» подразумеваются разбитные деревенские девки. Неспроста же упоминалась клубника! «Сергей Львович и Надежда Осиповна по приезде гостей, - продолжает экскурсовод, - отправлялись ночевать в баньку». Смешки в группе туристов. Пубертат. Они доподлинно знают, зачем уединялись родители Пушкина. Беседка в Михайловском парке изнутри пестрит надписями: Пушгоры RULEzzz, OFFline 60 rus, Люба Пыталово, Стас, тум2009, vk.id380986… и так далее.
Вечером того же дня, согревшись под душем, я уселся с ноутбуком в холле. Только там был свободный Wi-Fi. Невдалеке припарковались два или три автобуса. Снующие школьники наводнили гостиницу. Педагоги тщетно пытались загнать их в номера. Дети носились по коридору в моднявых штанах-обосрашках и поминутно выскакивали на улицу под моросящий дождь, оставляя двери открытыми. Октябрьский холод стелился по полу. Пришлось подобрать ноги и сесть на диван по-турецки. Хронический домашний недосып, свежий воздух и беготня по Заповеднику дали о себе знать. Я оторвался от ноута, вернулся в номер и провалился в сон.
Тригорское, в отличие от Михайловского, разбросано по большой территории. Огромный парк, сбегающий к Сороти, рукотворные пруды, огромный барский дом в здании бывшей полотняной мануфактуры. Там огромно всё. Место экспансии,требующее много людей. В тот день людей было мало, и Тригорское напоминало оратора, которого никто не пришел послушать.
Если подняться от Сороти вверх, мимо восстановленной баньки, обойти нижний пруд и идти дальше, оставляя пруды по левую руку, можно выйти к Ели-шатру, а затем к Солнечным часам. Двенадцать молодых дубков посажены кругом, по отметкам циферблата. Стрелкой служит огромный гномон, отбрасывающий тень в ясную погоду. Вся лужайка засажена цветами. Теперь, в середине осени, краски поблекли. И только воображение дорисовывало то буйство красок, которое царило здесь летом.
Полуденный меридиан, проходящий через гномон, уходит дорожкой на юг, где на холме возвышается Дуб Уединенный, размеров буквально исполинских. Холм огорожен короткими деревянными столбиками - не выше колена, - между которыми протянута тонкая золотистая цепочка.
У Лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том…
Эти строки мы помним с детства. Они, словно метроном, задают нам нужное мистическое настроение. У славян Лукоморье было заповедное место где-то на краю Вселенной. Лукоморье значит лука моря, изгиб береговой полосы, бухта. Там, на берегу, рос дуб - мировое древо, ось мира - корнями уходивший в преисподнюю, а вершиной упиравшийся в небеса. Сакральное место, где встречаются вода и суша, свет и тьма, прошлое и будущее. Вертикальный мост и перепутье, где каждый может выбрать взлет или падение.
Между тем, откуда-то прибежал черный котенок-подросток и стал тереться о мою ногу. Затем принялся играть с цепочкой ограждения. Попытался на нее влезть, но тут же упал. Смутившись - кошки умело скрывают смущение, оказавшись в глупом положении, хотя опытный человеческий глаз обмануть сложно, - он вспрыгнул на столбик, присел на передние лапы, обернулся хвостом, зажмурил хитрые глаза и замурлыкал. Котенок-Баюн.
Экскурсию по дому Осиповых-Вульф пришлось подождать минут десять. Я стоял в вестибюле и глядел в окно, туда, где прежде на холме возвышалось городище Воронич, а теперь стоял отреставрированный храм вмч. Георгия. На звук шагов я обернулся. Вошла девушка лет 25. Белый свитер, черные бриджи и высокие сапоги. Представилась экскурсоводом и назвалась по имени-отчеству. Я не запомнил ничего из того, что она рассказывала. У нее была странная манера говорить: слова так плавно переходили одно в другое, что сознание не могло выделить основные смысловые фрагменты. Я стоял и смотрел на нее, силясь понять суть. Но не мог. Потом понял, почему. Она была потрясающе красива. Перечислять анатомические подробности банально. Я пялился на нее, как идиот. Пытался, но не мог найти даже малого изъяна ни в огромных синих глазах с широкими зрачками, ни в чертах лица, ни в манере двигаться, ни в естественности поведения. Поразительная внутренняя цельность и гармоничность во всём. И - верность какой-то удивительно чистой идее.
С ее внешностью вращаться бы среди властных циников и мерзавцев. Наслаждаясь властью над теми, у кого она уже есть. Ловить вожделенные взгляды и выслушивать двусмысленные комплименты. Войти в когорту избранных этого мира. Жечь авиакеросин, порхая на Gulfstream V с материка на материк. Водить пальчиком по стеклу иллюминатора и брезгливо морщить носик, глядя на копошащийся внизу человеческий муравейник. Двигать фишки голубые, править бал.
А она здесь. В Псковской глуши. Брильянт без оправы. Работает проводником, связующим настоящее и прошлое. Или она считает оправу золотой клеткой? Нелепо, смешно, безрассудно, безумно. Волшебно.
Красота спасет мир. Но конвертируйте ее в капитал, и бабло одолеет зло.
- Вот и всё, что я хотела вам рассказать. Есть ли у вас какие-нибудь вопросы?
- Есть один, - ответил я. - Скажите, а вы не замужем? сами себя видите больше Татьяной или Ольгой?
Она улыбнулась и ничего не ответила. Будто зная, что я всё пойму без слов. И я понял, что нашел что-то очень-очень важное. Я всегда знал, что оно есть. Просто лишний раз убедился. Это можно ощутить внутри, но невозможно присвоить и положить в карман.
Как все сложно, и одновременно просто…