Мечта
Отрывок из романа "Баблия. Книга о бабле и Боге" Александра Староверова, выходящего в издательстве "Эксмо" в марте 2014 года.
Роман Александра Староверова - редчайшее явление для современной литературы. Литературная составляющая книги безупречна, при этом автор книги далеко не профессиональный писатель. Много лет Александр Староверов занимается бизнесом и достиг в нем высоких позиций, он прекрасно знаком с реалиями современной деловой жизни в России. Именно поэтому события, характеры, типажи романа - не плод изысканий оторванного от этой стороны жизни писателя, а самая что ни на есть правда, жестокая и беспощадная.
Больше всего район компактного проживания местных низов напоминал Крылатское, как ни странно. Нарядные панельные многоэтажки, раскрашенные в веселенькие цвета, стояли по обе стороны широкого зеленого бульвара. Пестрые вывески магазинчиков на первых этажах домов радовали глаз и создавали ощущение жизни вполне сносной. Разве что сами жители района смущали. На московские рожи их лица походили сильно. Потухшие такие же, серенькие. Идет мужик навстречу, издалека видно - устал. Пивка ему бы сейчас, диван да телевизор с диагональю побольше. Проходящие мимо женщины удручали еще сильнее. Все как на подбор коротенькие, прямоугольные, с мощным низом и плохо прокрашенными волосами. Идут, смотрят в землю, ничего вокруг замечать не желают. Безнадегой от баб веяло и смирением. Прямо на Алика шла подобная среднестатистическая тетка. Полными руками она толкала перед собой коляску с грудным младенцем. Рядом с ней семенили два подростка: мальчик и девочка. Мальчик высокий, но нескладный, дрищ, что называется. Девочка по местному стандарту красоты коротенькая, с кривыми кавалерийскими ножками, обтянутыми лосинами безумного канареечного цвета. Прыщавые оба, страшненькие, на мать забитую похожие. Не испытывал к ним Алик жалости ничуть, наоборот, бесили они его. Раздражали своим уродством, обреченностью и покорностью судьбе. Захотелось подбежать к женщине, взять ее за грудки, тряхануть хорошенечко. Крикнуть:
- Харэ, тетка, завязывай, кончай рожать. Ты что, не видишь, какие дети у тебя получаются? На стерилизацию давай срочно!
Идущая рядом Ая, как всегда, чутко уловила его настроение.
- Да, да, такие, - шепнула в ухо. - Неприятные, мягко сказать.
- Мне тоже так показалось. Видеть их противно. Даже стыдно немного.
- А чего ты стыдишься?
- Ну как, бедные вроде, несчастные. У нас таким помогать принято. То есть, конечно, не помогают, но в литературе жалеют неимоверно. Тонны книг написали о том, какие они хорошие внутри. Мол, в них вся правда жизни и сосредоточена.
- Да брось ты, я здесь родилась, неподалеку. До восемнадцати в этом районе жила. Уроды конченые. Не комплексуй.
- Ты? Здесь? Но как? Ты же такая… а они такие…
- Не бери в голову, флуктуация я случайная. Стечение обстоятельств, ошибка природы. У меня семья один в один этот выводок. Страшные, прыщавые ублюдки. Быдло, одним словом.
- А ты… ты их любишь? - Он задал вопрос и тут же спохватился. Обидно, поди, ей такой вопрос слышать. - Не обижайся, - добавил быстро. - Глупость я сморозил. Не отвечай. Не надо.
- Да ладно, - беззаботно отмахнулась она. - Чего ты переживаешь? Никаких проблем. Конечно, я их люблю. Они же моя семья.
- А они тебя любят?
- Не знаю… Любят, наверное. Как могут, так и любят. По-своему. Завидуют, гаденыши, не без этого, но зависть у миниумов в крови.
Она погрузилась в себя. В мысли невеселые. На ее подвижном лице мгновенно отразилась грусть. Долго печалиться не стала. Тряхнула головой, отгоняя черные думы. Сказала уверенно:
- Да нет, любят, любят точно. Они как зверьки привязчивые. За своих горло перегрызут. А теперь ты мне про них расскажи, пожалуйста. Какие они, сам видишь. Я вот, например, считаю, что лучше бы их не было. Хотя и сама из этой шайки-лейки. Но все равно, лучше бы им не рождаться. Для них прежде всего лучше. А вот ты? Ты зачем их такими создал?
Вопрос поставил Алика в тупик. Не знал он, как на него ответить. Отшутиться решил.
- Все просто, - сказал бодро. - Если из миллиарда миниумов одна ты получишься, и то смысл имеется. Стоишь ты одна их всех. Из нормальных людей чудо такое не выскакивает. Только из глубин. Из-под глыб, так сказать.
- Это понятно. А если серьезно?
- Если серьезно, не знаю. Я тебе рассказывал, не помню я, как вас создал. Я о вашем существовании пару месяцев назад узнал всего. Может, не в настроении был, может, с похмелья. Не знаю… хотя одна гипотеза есть. В полиграфии термин есть специальный. «Приладка» называется. Это когда печатают тираж чего-нибудь, календарей, к примеру, то пять десять процентов от тиража заранее на брак списывают. Цвета поймать нужно, резкость, контрастность. На каждый тираж своя приладка. Может, и здесь также?
- Приладка, говоришь? Может быть, вполне может быть… - Ая опять ушла в себя, но вдруг засмеялась озорно, округлила и так не маленькие глазищи. Сказала торопясь: - Слушай, а сегодня ведь воскресенье! Полдень скоро. Побежали, я тебе такое покажу. Умора, обхохочешься.
Она схватила его за руку и потащила за собой в обратную сторону. Впереди них тяжко брела тетка с двумя уродливыми детишками и третьим, неизвестно каким, лежащим в коляске, толкаемой ее полными некрасивыми руками.
Протискиваться сквозь толпу было неприятно. Не то чтобы сложно, а неприятно именно. Большинство собравшихся на небольшой площади людей едва доставали до носа Алика. Растолкать не проблема. Но запахи… По полной он впитал в себя запахи их. Пища, пиво, застиранная старая одежда, волосы плохо промытые. И пот. Бедность так пахнет. Бедность и безнадега. Подъемы в 6.30 утра, долгая дорога на работу, тяжелый физический труд. Сон короткий и скандалы пьяные пахнут так. Убежать захотелось на набержную, к морю поближе. Но Ая зачем-то тащила его сквозь унылую толпу. В глубину, в самый центр, к небольшому возвышению вроде сцены или лобного места. Там вокруг странной, похожей на столярный верстак конструкции стояло несколько человек. Четверо из них напоминали любимую группу «Битлз» - хипповские волосы, стоячие воротники, сюртуки длинные и расклешенные брюки. Гитар не хватало, а так вылитые рок-идолы. Один даже на Элвиса смахивал, и сюртук у него был расшит стразами. И микрофон в руке золотой. Зато пятый был абсолютно голый. Его срам прикрывал подвешенный на тощей шее черный прямоугольник. Цензура вроде как.
«Могли и не стараться», - подумал Алик.
Удивительно стыдно выглядел голый мужик на фоне разодетой четверки. Костлявый и понурый, он пытался ни с кем не встречаться взглядом. Рассматривал свое синюшное, покрытое мурашками тело, инстинктивно скрещивал руки в районе черной таблички. Символ срама, позор оживший. Невозможно смотреть на взрослого мужика в таком виде. Алик отвернулся и встретился глазами с Аей.
- Ты что, любимый, загрустил? - спросила она. - Смотри, весело же. Вон как народ радуется.
То ли издевалась, то ли… Народ на площади действительно был в радостном предвкушении. Пробегали по толпе смешки, кое-где свист раздавался. Рок-концерт в «Олимпийском» за пять минут до начала. Один в один. Когда напряжение достигло предела, Элвис поднес золотой микрофон к губам, щелкнул по нему пальцами и сказал:
- Раз… раз… раз, два, три, раз.
Толпа взревела.
- Здравствуйте, друзья, здравствуйте, братья. Мужчины и женщины. Здравствуйте, дети - наше будущее. Здравствуйте все!
- А-а-а-а-а-а-а!!! - завопила толпа, засвистела, заулюлюкала, руки вверх вскинула.
- Мы собрались здесь, - продолжил он, - в этот прекрасный воскресный полдень ради очень важной вещи. Для чего мы здесь собрались?
- Для справедливости! - нестройно ответила площадь.
- Для чего, я не слышу?
- Для спра-вед-ли-вос-ти! - проскандировала толпа оглушительно.
- Да. Хвала Великому Нечто. Да! Для справедливости. Справедливость - это очень важное понятие. А для вас, миниумов, - самое важное. Чем меньше ум, тем больше он жаждет справедливости. И я вам дам ее. Вы хотите справедливости?
- Да-а-а-а!
- Я не слышу. Вы хотите справедливости?
- Да-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
- Теперь слышу. И вы правы. Справедливость - это круто. Но что такое справедливость? Когда-то давно люди думали, что все равны. Что, когда поровну, тогда и справедливость. Хвала Великому Нечто, те времена прошли. Братья, посмотрите друг на друга. Посмотрите внимательно. Вы похожи, но вы не одинаковы. Один выше, другой ниже, один старый, другой молодой, один сильный, а другой немощный. Даже вы не одинаковы. Посмотрите и на меня, братья. Я не похож на вас. Я умный, успешный, здоровый. Я среднеклассик, в конце концов, и имею все шансы стать пробабленным. А вы… вы сами знаете, кто вы… Вы знаете, кто вы?
- Да-а-а!
- Скажите мне, кто вы?
- Ми-ни-у-мы!
- Я не слышу, кто?
- Ми-ни-у-мы, мы ми-ни-у-мы, ми-ни-у-мы, ни-у-мы-ни-у-мы мы-ы-ы-ы!!!!!!!!!!
Толпа зашлась в припадке коллективного оргазма. Лица людей покраснели от натуги. У некоторых из глаз хлынули слезы. Элвис опустил золотой микрофон, выждал полминуты, пока люди не выдохлись, и продолжил:
- Да, вы минумы. Так распрядилась судьба и Великое Нечто. Любой может стать миниумом. Даже пробабленный. И вы знаете такие случаи. Быть минумом это неприятно. Согласен. Это трудно. Это не почетно. Я согласен, я не спорю. Но в этом нет ничего зазорного. Быть травой или деревом - тоже не сахар. Но деревья не ропщут, трава не шумит и не требует справедливости. А мы требуем! Потому что мы - люди. Даже вы люди, и у вас есть… у вас есть… Что у вас есть?
- Шансы, - выдохнула толпа.
- Я не слышу, что?
- Шансы!!!
- Правильно. Я люблю вас! Я так люблю вас, братья! Вы молодцы. Вы понимаете. Это круто. Хвала Великому Нечто. Это нереально! Это божественно… Равны не люди, равны шансы. Это и есть самая справедливая справедливость на свете. Единственная, одинокая и поэтому истинная. Вы можете много и тяжело работать. Вам будет трудно. Но вы сможете. Вы преодолеете, вы прорветесь. И тогда… Кем вы станете тогда?
- Сре-дне-клас-си-ка-ми, сре-дне-клас-си-ка-ми!!!
- Да, вы ими станете, я верю, я знаю. У вас плохой старт, но вы станете! Я твердо это знаю. Хвала Великому Нечто. Это божественно, черт меня подери! Вы станете?
- Да-а-а-а-а-а!!!
- Вот теперь слышу с первого раза. Молодцы, братья. Вы молодцы. Но есть среди вас одна паршивая овца. И не одна есть, а много. Есть те, кто не хочет трудиться. Есть те, кто сдались. Кто опустил руки. Кто не хочет бороться. Я не против. Я не кину им упрека. Я им сочувствую и жалею их. Потому что и они братья наши. Заблудшие, но братья. Мой, наш долг помочь им. У нас свободная страна, слава богу. Не хочешь бороться, не борись. Опустил руки, поднимать насильно никто не будет. Но не мешай другим биться за их трудное счастье. Не гадь, не искушай малых сих альтернативой ложной. Ибо только в битве побеждает человек. Даже если проигрывает, все равно побеждает…
Парень с золотым микрофоном вошел в раж. На проповедника телевизионного стал похож. Казалось, еще чуть-чуть и деньги собирать начнет. Обычно этим все у проповедников и заканчивается. На этот раз случилось по-другому. Красавчик Элвис побалансировал минутку на самой высокой ноте пафоса, насладился гробовым молчанием тысячной толпы и резко съехал в пронзительную задушевность:
- Посмотрите на это существо, - сказал он тихо. - Правда, он похож на человека? Смотрите, у него есть руки. - Элвис подошел к несчастному мужику и поднял его безвольно висящую руку. - Смотрите, у него есть ноги, - он похлопал мужика по тощим ляжкам. - У него даже голова есть. - Элвис схватил мужика за волосы и оттянул голову назад. Только острый подбородок виднелся и еще кадык дрожащий на шее… - Человек вроде бы. Да? Точно, братья, похож на человека. У него все есть. Даже жена и дети. Они, кстати, сегодня среди нас. Поприветствуем их и по старой доброй традиции попросим подняться на сцену.
- Же-на, же-на, же-на, же-на!!! - проскандировала несколько раз толпа и захлопала, засвистела, засмеялась счастливо.
На помост по крутой деревянной лесенке тяжело поднялась женщина, а за ней двое подростков. Мальчик и девочка. Следом втащили коляску с грудным младенцем. Алик узнал семейство. Те самые, которые так взбесили его на бульваре. Женщина стояла на сцене, низко опустив голову. Небольшая плешь блестела на голове, и корни волос непрокрашенные чернели. Девочка с кривыми кавалерийскими ножками судорожно всхлипывала. Анемичный парень покусывал тонкие губы и сжимал игрушечные кулачки. Увидев семью, голый мужик дернулся, склонил голову набок и попытался грохнуться в обморок. Его успели поймать два молодца в битловских сюртуках, а третий сунул ему под нос маленький коричневый пузырек. Мужик снова дернулся, устоял на ногах, сморщил блеклое лицо и расплакался. Толпа взревела. Элвис подошел к мужику, приподнял его за волосы и обратился к людям на площади:
- Это человек?
- Нет!
- Я не слышу вас. Это человек?
- Неееееееееееет!!!
Девочка на сцене испуганно прижалась к брату. Женщина с полными руками рухнула на колени и начала молиться. Алик услышал ее молитву.
- Господи! Он, конечно, тварь, скотина пьяная. Но он добрый, я знаю, он добрый, просто слабый очень. Как мне стыдно, Господи. Столько людей вокруг. И детки бедные стоят, видят это. Они же любят его, и он их. Меня бьет, а их любит. Как стыдно, Господи. Мы же люди. Пускай глупые, кривые, неудачные. Но люди. Пожалей нас, Господи. Перестань, смилуйся...
Толпа корчилась в экстазе. Ревела, пускала слюни и топала ногами. Алик обалдело смотрел то на сцену, то на беснующихся людей.
«Боже мой, - думал он. - Как я мог сделать их такими? Уроды, правда. Но зачем я им оставил стыд и достоинства щепотку? И любви крупицу?.. Сволочь я и садист. Невыносимо так жить. Невозможно. Все во мне, все из меня. А я их еще презираю. Сноб зажравшийся. Вот кто я».
Лились из Алика на асфальт стыд пылающий и жалость горячая. И показалось ему на секунду, что прожгут стыд и жалость землю и провалится он в тартарары. Он всплеснул руками, как будто падал уже. В последний момент руки поймала Ая.
- Подожди, - сказала. - Не горячись, не делай поспешных выводов. До конца досмотри. Сейчас самое интересное начнется.
Он успокоился послушно. Поцеловал ее благодарно в щеку и повернулся к сцене. Там продолжалось фантасмагорическое действо. Персонажи на возвышении замерли, а площадь на грани взрыва балансировала от восторга. Ведущий резко вскинул руку вверх. Все мгновенно заткнулись. Тишина наступила.
- Да, братья, - сказал Элвис. - Он не человек. Был когда-то человеком, а сейчас перестал. У нас свободная страна, братья. Мы добрые люди. Добрые и терпимые. Мы молчали, когда он плохо учился. Мы молчали, когда он плохо работал. Мы не сказали ни слова, когда он бил свою жену. Мы не проронили ни звука, когда он стал алкоголиком. Мы дали ему бабалайков, когда он не пожелал трудиться. Свобода, братья, это наша высшая ценность. Он просрал свои шансы. Он волен был так поступить. Это его шансы и жизнь его. Но когда он стал спускать в унитаз шансы окружающих, наши с вами, братья, шансы… Можем мы с вами промолчать?
- Неееееет!
- Будем мы с вами молчать?
- Нееееееет!!!
- Не можем. Никак не можем. - Элвис достал из расшитого стразами кармана сюртука бумажку и начал быстро читать: - На прошлой неделе этот, с позволения сказать, человек в нетрезвом виде приставал к прохожим на набережной и клянчил у них деньги на выпивку. Получив отказ от гражданки N (сословная принадлежность среднеклассик, тридцать два года, работает аудитором в банке), он стал угрожать женщине убийством, незаконным половым сношением и схватил ее за руку. В процессе завязавшийся борьбы он сломал потерпевшей нарощенный ноготь стоимостью в четыре с половиной бабалайка и порвал блузку на рукаве. После чего он был схвачен подоспевшим нарядом полиции.
Простите меня, братья, за эти сухие строчки протокола. Но представьте, пожалуйста, что за ними стоит. …Конец долгого рабочего дня. Усталая женщина идет на набережную, чтобы немного отдохнуть. Она достойный член общества. Она работает, борется за свое счастье и счастье своих детей. Завтра снова тяжелый день. Но она выдержит, она сможет. И вдруг выскакивает это пьяное ничтожество и… Я не хочу, я не могу говорить. - Ведущий опустил микрофон и повернулся спиной к мрачно молчавшей толпе. Элвис замер на полминуты, снова повернулся к людям и сказал проникновенно, как бы глотая комок в горле: - Он покусился на самое дорогое, что есть у человека. На шансы. У этой женщины был шанс на спокойный отдых, на крепкий сон. Он лишил ее шанса. И, может быть, на следующий день ее выгнали с работы. Я не знаю. Может быть, она переживала сильно и не смогла сосредоточиться. Может, она стоит сейчас здесь, среди вас. Я ничего не знаю. Но я знаю одно. Я знаю, чего заслужил этот человек. И я спрашиваю вас. Чего он заслужил?
- Пор-ки, пор-ки, пор-ки… - несколько раз единодушно прокричала толпа, а потом в тишине одинокий голос выкрикнул: - Яйца ему надо оторвать!
- И оторвем, - поддержал голос Элвис. - В следующий раз оторвем, если не поймет. А пока будем соблюдать формальности. У нас здесь суд все-таки. Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?
- Я в первый раз, я не привлекался, - залепетал голый мужик. - Я ее только чуть-чуть тронул, совсем чуть-чуть.
- Спасибо, подсудимый. Мне лично все ясно. Ну что, миниумы, сколько этот ублюдок заслужил ударов? Пять? Десять? Двадцать?
Площадь зашумела. В толпе послышались разрозненные крики.
- Всыпь ему горяченьких.
- Пятьдесят! Давай пятьдесят.
- Много пятьдесят. Двадцать пять давай.
- Сто. Пускай гаду неповадно будет.
- Яйца оторвать. Даешь яйца!
На последнем крике площадь беззлобно рассмеялась. Все понимали, что яйца все-таки чересчур. Элвис снова резко вскинул руку и объявил в установившейся тишине наказание:
- Дюжина ударов палкой по жопе.
- Ууууууу… - разочарованно загудела площадь. - Мало… недостаточно… пожалели сволочь.
Помощники судьи скрутили мужика и начали прилаживать его на деревянную конструкцию. Мужик брыкался и истошно вопил.
- Произвол, несправедливость. Пробабленным убивать можно безнаказанно, а меня за ерунду палкой…
Элвис подскочил к нему, распятому уже на верстаке, склонился к зажатой ремнями голове и быстро сказал в золотой микрофон.
- Во-первых, не безнаказанно, а за полбабла. А во-вторых… двадцать ударов!
Площадь взорвалась аплодисментами и свистом. Судья поднес микрофон к лицу мужика.
- Все равно несправедливо, - заорал он. - То бабло, а то жизнь человеческая. А меня, меня… за безделицу и по жопе.
- А ты заработай это бабло сначала, урод! - повысил голос Элвис. - А потом пасть разевай. Может, в процессе зарабатывания человеком наконец станешь. Пробабаленная элита совершает одну тысячную процента от всех убийств. А вы, миниумы, больше восьмидесяти. Вам это ни о чем не говорит? - Площадь понуро молчала. - Я вас спрашиваю, говорит вам это о чем-то или нет?
- Говорит, говорит, говорит... - нестройно ответила толпа.
- Вот и отлично. И… и двадцать пять ударов.
Опять возликовала площадь. Скандировать начала радостно.
- Двадцать пять, двадцать пять, двадцать пять!
Мужик пытался перекричать толпу, но у него не вышло. Добрый Элвис сунул ему в зубы микрофон. Он, задыхаясь, словно мокроту выплевывая, проорал:
- Вы рабы. Так вам и надо. Правильно вас по жопе палкой бьют!
- Уууууу, - растворились его слова в угрожающем вое.
- Глупый ты человек, - прокомментировал Элвис. - Даже для миниума глупый. Не их сегодня бьют, а тебя. Короче, тридцать ударов и… Начали!
Деревянный верстак подняли в вертикальное положение. Людям стала видна отвисшая, желтоватого цвета, в мелких красных прыщах и пупырышках задница мужика. Вой толпы достиг пика. Словно реактивный аэробус садился на площадь. Женщина с полными руками завизжала и повисла на руках одного из помощников судьи, а двое других вытащили откуда-то длинные тонкие палки и встали по бокам от верстака.
- Дорогие друзья, - объявил ведущий. - Братья. Именем Великого Нечто. Именем Свободы, Равенства и Справедливости. Во славу Разума… Давай!
…Один из помощников поднимает палку, а потом неуловимым движением кисти, не изменяя положение руки и плеча, хлестко бьет мужика по заднице. Мужик дергается, как препарированная лягушка под действием электрического тока. Площадь единодушно и протяжно выдыхает.
- Ррааааааазз!
На пятой точке мужика вспыхивает малиновая полоска. Она багровеет на глазах, в черту красную превращается. Второй помощник резко замахивается. В тишине раздается щелчок. Толпа завороженно отсчитывает.
- Дваааааа!
- Смотрите, смотрите, миниумы, - вкрадчиво шепчет Элвис. - Так будет с каждым, кто посягнет на самое святое, что есть у человека. На шансы. Смотрите внимательно…
Снова палка свистит в воздухе. Вышибает на этот раз рык утробный из мужика. Площадь гудит низко.
- Трррииии!
- Люди добрые, - визжит упавшая на колени женщина с полными, некрасивыми руками. - Помогите, пожалейте, смилуйтесь…
А люди добрые не обращают на нее внимания. Счет продолжают вести.
- Чееетыырееее!
- Не надо! - орет потерявший самообладание мужик. - Я все понял. Я не буду, больше не буду. Отпустите, развяжите…
- Пяяяяяять! - воет толпа, начиная заводиться.
Громче свистят палки, короче, но злее становятся щелчки. Мужик орет не переставая. Женщина ничего не просит у людей. Бьется головой об эшафот и при каждом ударе о доски мычит. Натурально мычит, как корова. Площадь уже не растягивает слова, вскрикивает отрывисто, с каждым разом все оглушительнее. Похотливо, как баба перезрелая, до члена дорвавшаяся.
- Шесть… семь… восемь… девять…!!!!!!!!!!!
Маленькая кривоногая девочка подбегает к палачу в битловском сюртуке. Виснет у него на локте, бьет его в живот ножками в смешных канареечных лосинах. Орет в истерике.
- Отпустите, развяжите, он же живой, ему больно, больно!
Ей на помощь бросается мальчик-дрищ. Тычет игрушечными кулачками в палача. Кричит тонким ломающимся голосом:
- Суки, гады, отстаньте, не убивайте. Не убивайте его!
Алик давится воздухом. Точкой себя ощущает из плоскости, в объем выпрыгнувшей. Ужас, пережитый на обыске, Сашкины слова страшные давят его. А с другой стороны, давит ужас нынешний. Другие, но очень похожие детские слова. Нельзя точке с плоскости соскакивать. Вреден объем для точек. Непереносим.
«Это я все устроил, - думает он. - Это мой мир. И то мой мир. Невозможно вертухаям тюремным миры создавать. Все равно тюрьма получается, даже если сад эдемский в проекте был. Но я же не такой? Такой, оказывается. Точно такой».
Понимает он про себя все. До донышка понимает. Не отличается он ничем от миниумов несчастных. И достоинства в нем щепотка. И любви в нем крупица. А злости, садизма, сладострастия черного - миллиарды тонн. Гнев душит. Ненависть к себе разрывает на кусочки, прорывается в окружающий мир и затапливает его.
«Я ладно, со мной кончено, - думает Алик. - Но они… они! Они тоже жить недостойны. Сейчас они узнают, что значит гнев божий. Сейчас, сейчас…»
Он видит невменяемую толпу. Лица покрасневшие, глаза обезумевшие и рты с гниющими зубами, кричащие по-бабьи сладко и жалобно.
- Одинадцать… двенадцать… тринадцать… чеееетыыыырррнааадцаттть!!!!!!!!!!!
Дети ошалело ползают на четвереньках по полу. Их вяло пинает Элвис с золотым микрофоном в руках. У мальчика из носа капает кровь. Алик простирает руки к небу и втягивает в легкие, кажется, весь воздух планеты.
- Остановись, не надо, - слышит он знакомый голос. - Хватит. Ты не понял ничего. Не разобрался. Хватит, любимый, пошли домой.
Он видит Аю. Удивительно нормальную на фоне полулюдей, стоящих рядом. Она не просто красива в эту секунду. Она единственная, кто имеет право существовать. Одним взмахом ресниц она дает искупление этому миру.
Роман Александра Староверова - редчайшее явление для современной литературы. Литературная составляющая книги безупречна, при этом автор книги далеко не профессиональный писатель. Много лет Александр Староверов занимается бизнесом и достиг в нем высоких позиций, он прекрасно знаком с реалиями современной деловой жизни в России. Именно поэтому события, характеры, типажи романа - не плод изысканий оторванного от этой стороны жизни писателя, а самая что ни на есть правда, жестокая и беспощадная.
Больше всего район компактного проживания местных низов напоминал Крылатское, как ни странно. Нарядные панельные многоэтажки, раскрашенные в веселенькие цвета, стояли по обе стороны широкого зеленого бульвара. Пестрые вывески магазинчиков на первых этажах домов радовали глаз и создавали ощущение жизни вполне сносной. Разве что сами жители района смущали. На московские рожи их лица походили сильно. Потухшие такие же, серенькие. Идет мужик навстречу, издалека видно - устал. Пивка ему бы сейчас, диван да телевизор с диагональю побольше. Проходящие мимо женщины удручали еще сильнее. Все как на подбор коротенькие, прямоугольные, с мощным низом и плохо прокрашенными волосами. Идут, смотрят в землю, ничего вокруг замечать не желают. Безнадегой от баб веяло и смирением. Прямо на Алика шла подобная среднестатистическая тетка. Полными руками она толкала перед собой коляску с грудным младенцем. Рядом с ней семенили два подростка: мальчик и девочка. Мальчик высокий, но нескладный, дрищ, что называется. Девочка по местному стандарту красоты коротенькая, с кривыми кавалерийскими ножками, обтянутыми лосинами безумного канареечного цвета. Прыщавые оба, страшненькие, на мать забитую похожие. Не испытывал к ним Алик жалости ничуть, наоборот, бесили они его. Раздражали своим уродством, обреченностью и покорностью судьбе. Захотелось подбежать к женщине, взять ее за грудки, тряхануть хорошенечко. Крикнуть:
- Харэ, тетка, завязывай, кончай рожать. Ты что, не видишь, какие дети у тебя получаются? На стерилизацию давай срочно!
Идущая рядом Ая, как всегда, чутко уловила его настроение.
- Да, да, такие, - шепнула в ухо. - Неприятные, мягко сказать.
- Мне тоже так показалось. Видеть их противно. Даже стыдно немного.
- А чего ты стыдишься?
- Ну как, бедные вроде, несчастные. У нас таким помогать принято. То есть, конечно, не помогают, но в литературе жалеют неимоверно. Тонны книг написали о том, какие они хорошие внутри. Мол, в них вся правда жизни и сосредоточена.
- Да брось ты, я здесь родилась, неподалеку. До восемнадцати в этом районе жила. Уроды конченые. Не комплексуй.
- Ты? Здесь? Но как? Ты же такая… а они такие…
- Не бери в голову, флуктуация я случайная. Стечение обстоятельств, ошибка природы. У меня семья один в один этот выводок. Страшные, прыщавые ублюдки. Быдло, одним словом.
- А ты… ты их любишь? - Он задал вопрос и тут же спохватился. Обидно, поди, ей такой вопрос слышать. - Не обижайся, - добавил быстро. - Глупость я сморозил. Не отвечай. Не надо.
- Да ладно, - беззаботно отмахнулась она. - Чего ты переживаешь? Никаких проблем. Конечно, я их люблю. Они же моя семья.
- А они тебя любят?
- Не знаю… Любят, наверное. Как могут, так и любят. По-своему. Завидуют, гаденыши, не без этого, но зависть у миниумов в крови.
Она погрузилась в себя. В мысли невеселые. На ее подвижном лице мгновенно отразилась грусть. Долго печалиться не стала. Тряхнула головой, отгоняя черные думы. Сказала уверенно:
- Да нет, любят, любят точно. Они как зверьки привязчивые. За своих горло перегрызут. А теперь ты мне про них расскажи, пожалуйста. Какие они, сам видишь. Я вот, например, считаю, что лучше бы их не было. Хотя и сама из этой шайки-лейки. Но все равно, лучше бы им не рождаться. Для них прежде всего лучше. А вот ты? Ты зачем их такими создал?
Вопрос поставил Алика в тупик. Не знал он, как на него ответить. Отшутиться решил.
- Все просто, - сказал бодро. - Если из миллиарда миниумов одна ты получишься, и то смысл имеется. Стоишь ты одна их всех. Из нормальных людей чудо такое не выскакивает. Только из глубин. Из-под глыб, так сказать.
- Это понятно. А если серьезно?
- Если серьезно, не знаю. Я тебе рассказывал, не помню я, как вас создал. Я о вашем существовании пару месяцев назад узнал всего. Может, не в настроении был, может, с похмелья. Не знаю… хотя одна гипотеза есть. В полиграфии термин есть специальный. «Приладка» называется. Это когда печатают тираж чего-нибудь, календарей, к примеру, то пять десять процентов от тиража заранее на брак списывают. Цвета поймать нужно, резкость, контрастность. На каждый тираж своя приладка. Может, и здесь также?
- Приладка, говоришь? Может быть, вполне может быть… - Ая опять ушла в себя, но вдруг засмеялась озорно, округлила и так не маленькие глазищи. Сказала торопясь: - Слушай, а сегодня ведь воскресенье! Полдень скоро. Побежали, я тебе такое покажу. Умора, обхохочешься.
Она схватила его за руку и потащила за собой в обратную сторону. Впереди них тяжко брела тетка с двумя уродливыми детишками и третьим, неизвестно каким, лежащим в коляске, толкаемой ее полными некрасивыми руками.
Протискиваться сквозь толпу было неприятно. Не то чтобы сложно, а неприятно именно. Большинство собравшихся на небольшой площади людей едва доставали до носа Алика. Растолкать не проблема. Но запахи… По полной он впитал в себя запахи их. Пища, пиво, застиранная старая одежда, волосы плохо промытые. И пот. Бедность так пахнет. Бедность и безнадега. Подъемы в 6.30 утра, долгая дорога на работу, тяжелый физический труд. Сон короткий и скандалы пьяные пахнут так. Убежать захотелось на набержную, к морю поближе. Но Ая зачем-то тащила его сквозь унылую толпу. В глубину, в самый центр, к небольшому возвышению вроде сцены или лобного места. Там вокруг странной, похожей на столярный верстак конструкции стояло несколько человек. Четверо из них напоминали любимую группу «Битлз» - хипповские волосы, стоячие воротники, сюртуки длинные и расклешенные брюки. Гитар не хватало, а так вылитые рок-идолы. Один даже на Элвиса смахивал, и сюртук у него был расшит стразами. И микрофон в руке золотой. Зато пятый был абсолютно голый. Его срам прикрывал подвешенный на тощей шее черный прямоугольник. Цензура вроде как.
«Могли и не стараться», - подумал Алик.
Удивительно стыдно выглядел голый мужик на фоне разодетой четверки. Костлявый и понурый, он пытался ни с кем не встречаться взглядом. Рассматривал свое синюшное, покрытое мурашками тело, инстинктивно скрещивал руки в районе черной таблички. Символ срама, позор оживший. Невозможно смотреть на взрослого мужика в таком виде. Алик отвернулся и встретился глазами с Аей.
- Ты что, любимый, загрустил? - спросила она. - Смотри, весело же. Вон как народ радуется.
То ли издевалась, то ли… Народ на площади действительно был в радостном предвкушении. Пробегали по толпе смешки, кое-где свист раздавался. Рок-концерт в «Олимпийском» за пять минут до начала. Один в один. Когда напряжение достигло предела, Элвис поднес золотой микрофон к губам, щелкнул по нему пальцами и сказал:
- Раз… раз… раз, два, три, раз.
Толпа взревела.
- Здравствуйте, друзья, здравствуйте, братья. Мужчины и женщины. Здравствуйте, дети - наше будущее. Здравствуйте все!
- А-а-а-а-а-а-а!!! - завопила толпа, засвистела, заулюлюкала, руки вверх вскинула.
- Мы собрались здесь, - продолжил он, - в этот прекрасный воскресный полдень ради очень важной вещи. Для чего мы здесь собрались?
- Для справедливости! - нестройно ответила площадь.
- Для чего, я не слышу?
- Для спра-вед-ли-вос-ти! - проскандировала толпа оглушительно.
- Да. Хвала Великому Нечто. Да! Для справедливости. Справедливость - это очень важное понятие. А для вас, миниумов, - самое важное. Чем меньше ум, тем больше он жаждет справедливости. И я вам дам ее. Вы хотите справедливости?
- Да-а-а-а!
- Я не слышу. Вы хотите справедливости?
- Да-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
- Теперь слышу. И вы правы. Справедливость - это круто. Но что такое справедливость? Когда-то давно люди думали, что все равны. Что, когда поровну, тогда и справедливость. Хвала Великому Нечто, те времена прошли. Братья, посмотрите друг на друга. Посмотрите внимательно. Вы похожи, но вы не одинаковы. Один выше, другой ниже, один старый, другой молодой, один сильный, а другой немощный. Даже вы не одинаковы. Посмотрите и на меня, братья. Я не похож на вас. Я умный, успешный, здоровый. Я среднеклассик, в конце концов, и имею все шансы стать пробабленным. А вы… вы сами знаете, кто вы… Вы знаете, кто вы?
- Да-а-а!
- Скажите мне, кто вы?
- Ми-ни-у-мы!
- Я не слышу, кто?
- Ми-ни-у-мы, мы ми-ни-у-мы, ми-ни-у-мы, ни-у-мы-ни-у-мы мы-ы-ы-ы!!!!!!!!!!
Толпа зашлась в припадке коллективного оргазма. Лица людей покраснели от натуги. У некоторых из глаз хлынули слезы. Элвис опустил золотой микрофон, выждал полминуты, пока люди не выдохлись, и продолжил:
- Да, вы минумы. Так распрядилась судьба и Великое Нечто. Любой может стать миниумом. Даже пробабленный. И вы знаете такие случаи. Быть минумом это неприятно. Согласен. Это трудно. Это не почетно. Я согласен, я не спорю. Но в этом нет ничего зазорного. Быть травой или деревом - тоже не сахар. Но деревья не ропщут, трава не шумит и не требует справедливости. А мы требуем! Потому что мы - люди. Даже вы люди, и у вас есть… у вас есть… Что у вас есть?
- Шансы, - выдохнула толпа.
- Я не слышу, что?
- Шансы!!!
- Правильно. Я люблю вас! Я так люблю вас, братья! Вы молодцы. Вы понимаете. Это круто. Хвала Великому Нечто. Это нереально! Это божественно… Равны не люди, равны шансы. Это и есть самая справедливая справедливость на свете. Единственная, одинокая и поэтому истинная. Вы можете много и тяжело работать. Вам будет трудно. Но вы сможете. Вы преодолеете, вы прорветесь. И тогда… Кем вы станете тогда?
- Сре-дне-клас-си-ка-ми, сре-дне-клас-си-ка-ми!!!
- Да, вы ими станете, я верю, я знаю. У вас плохой старт, но вы станете! Я твердо это знаю. Хвала Великому Нечто. Это божественно, черт меня подери! Вы станете?
- Да-а-а-а-а-а!!!
- Вот теперь слышу с первого раза. Молодцы, братья. Вы молодцы. Но есть среди вас одна паршивая овца. И не одна есть, а много. Есть те, кто не хочет трудиться. Есть те, кто сдались. Кто опустил руки. Кто не хочет бороться. Я не против. Я не кину им упрека. Я им сочувствую и жалею их. Потому что и они братья наши. Заблудшие, но братья. Мой, наш долг помочь им. У нас свободная страна, слава богу. Не хочешь бороться, не борись. Опустил руки, поднимать насильно никто не будет. Но не мешай другим биться за их трудное счастье. Не гадь, не искушай малых сих альтернативой ложной. Ибо только в битве побеждает человек. Даже если проигрывает, все равно побеждает…
Парень с золотым микрофоном вошел в раж. На проповедника телевизионного стал похож. Казалось, еще чуть-чуть и деньги собирать начнет. Обычно этим все у проповедников и заканчивается. На этот раз случилось по-другому. Красавчик Элвис побалансировал минутку на самой высокой ноте пафоса, насладился гробовым молчанием тысячной толпы и резко съехал в пронзительную задушевность:
- Посмотрите на это существо, - сказал он тихо. - Правда, он похож на человека? Смотрите, у него есть руки. - Элвис подошел к несчастному мужику и поднял его безвольно висящую руку. - Смотрите, у него есть ноги, - он похлопал мужика по тощим ляжкам. - У него даже голова есть. - Элвис схватил мужика за волосы и оттянул голову назад. Только острый подбородок виднелся и еще кадык дрожащий на шее… - Человек вроде бы. Да? Точно, братья, похож на человека. У него все есть. Даже жена и дети. Они, кстати, сегодня среди нас. Поприветствуем их и по старой доброй традиции попросим подняться на сцену.
- Же-на, же-на, же-на, же-на!!! - проскандировала несколько раз толпа и захлопала, засвистела, засмеялась счастливо.
На помост по крутой деревянной лесенке тяжело поднялась женщина, а за ней двое подростков. Мальчик и девочка. Следом втащили коляску с грудным младенцем. Алик узнал семейство. Те самые, которые так взбесили его на бульваре. Женщина стояла на сцене, низко опустив голову. Небольшая плешь блестела на голове, и корни волос непрокрашенные чернели. Девочка с кривыми кавалерийскими ножками судорожно всхлипывала. Анемичный парень покусывал тонкие губы и сжимал игрушечные кулачки. Увидев семью, голый мужик дернулся, склонил голову набок и попытался грохнуться в обморок. Его успели поймать два молодца в битловских сюртуках, а третий сунул ему под нос маленький коричневый пузырек. Мужик снова дернулся, устоял на ногах, сморщил блеклое лицо и расплакался. Толпа взревела. Элвис подошел к мужику, приподнял его за волосы и обратился к людям на площади:
- Это человек?
- Нет!
- Я не слышу вас. Это человек?
- Неееееееееееет!!!
Девочка на сцене испуганно прижалась к брату. Женщина с полными руками рухнула на колени и начала молиться. Алик услышал ее молитву.
- Господи! Он, конечно, тварь, скотина пьяная. Но он добрый, я знаю, он добрый, просто слабый очень. Как мне стыдно, Господи. Столько людей вокруг. И детки бедные стоят, видят это. Они же любят его, и он их. Меня бьет, а их любит. Как стыдно, Господи. Мы же люди. Пускай глупые, кривые, неудачные. Но люди. Пожалей нас, Господи. Перестань, смилуйся...
Толпа корчилась в экстазе. Ревела, пускала слюни и топала ногами. Алик обалдело смотрел то на сцену, то на беснующихся людей.
«Боже мой, - думал он. - Как я мог сделать их такими? Уроды, правда. Но зачем я им оставил стыд и достоинства щепотку? И любви крупицу?.. Сволочь я и садист. Невыносимо так жить. Невозможно. Все во мне, все из меня. А я их еще презираю. Сноб зажравшийся. Вот кто я».
Лились из Алика на асфальт стыд пылающий и жалость горячая. И показалось ему на секунду, что прожгут стыд и жалость землю и провалится он в тартарары. Он всплеснул руками, как будто падал уже. В последний момент руки поймала Ая.
- Подожди, - сказала. - Не горячись, не делай поспешных выводов. До конца досмотри. Сейчас самое интересное начнется.
Он успокоился послушно. Поцеловал ее благодарно в щеку и повернулся к сцене. Там продолжалось фантасмагорическое действо. Персонажи на возвышении замерли, а площадь на грани взрыва балансировала от восторга. Ведущий резко вскинул руку вверх. Все мгновенно заткнулись. Тишина наступила.
- Да, братья, - сказал Элвис. - Он не человек. Был когда-то человеком, а сейчас перестал. У нас свободная страна, братья. Мы добрые люди. Добрые и терпимые. Мы молчали, когда он плохо учился. Мы молчали, когда он плохо работал. Мы не сказали ни слова, когда он бил свою жену. Мы не проронили ни звука, когда он стал алкоголиком. Мы дали ему бабалайков, когда он не пожелал трудиться. Свобода, братья, это наша высшая ценность. Он просрал свои шансы. Он волен был так поступить. Это его шансы и жизнь его. Но когда он стал спускать в унитаз шансы окружающих, наши с вами, братья, шансы… Можем мы с вами промолчать?
- Неееееет!
- Будем мы с вами молчать?
- Нееееееет!!!
- Не можем. Никак не можем. - Элвис достал из расшитого стразами кармана сюртука бумажку и начал быстро читать: - На прошлой неделе этот, с позволения сказать, человек в нетрезвом виде приставал к прохожим на набережной и клянчил у них деньги на выпивку. Получив отказ от гражданки N (сословная принадлежность среднеклассик, тридцать два года, работает аудитором в банке), он стал угрожать женщине убийством, незаконным половым сношением и схватил ее за руку. В процессе завязавшийся борьбы он сломал потерпевшей нарощенный ноготь стоимостью в четыре с половиной бабалайка и порвал блузку на рукаве. После чего он был схвачен подоспевшим нарядом полиции.
Простите меня, братья, за эти сухие строчки протокола. Но представьте, пожалуйста, что за ними стоит. …Конец долгого рабочего дня. Усталая женщина идет на набережную, чтобы немного отдохнуть. Она достойный член общества. Она работает, борется за свое счастье и счастье своих детей. Завтра снова тяжелый день. Но она выдержит, она сможет. И вдруг выскакивает это пьяное ничтожество и… Я не хочу, я не могу говорить. - Ведущий опустил микрофон и повернулся спиной к мрачно молчавшей толпе. Элвис замер на полминуты, снова повернулся к людям и сказал проникновенно, как бы глотая комок в горле: - Он покусился на самое дорогое, что есть у человека. На шансы. У этой женщины был шанс на спокойный отдых, на крепкий сон. Он лишил ее шанса. И, может быть, на следующий день ее выгнали с работы. Я не знаю. Может быть, она переживала сильно и не смогла сосредоточиться. Может, она стоит сейчас здесь, среди вас. Я ничего не знаю. Но я знаю одно. Я знаю, чего заслужил этот человек. И я спрашиваю вас. Чего он заслужил?
- Пор-ки, пор-ки, пор-ки… - несколько раз единодушно прокричала толпа, а потом в тишине одинокий голос выкрикнул: - Яйца ему надо оторвать!
- И оторвем, - поддержал голос Элвис. - В следующий раз оторвем, если не поймет. А пока будем соблюдать формальности. У нас здесь суд все-таки. Подсудимый, что вы можете сказать в свое оправдание?
- Я в первый раз, я не привлекался, - залепетал голый мужик. - Я ее только чуть-чуть тронул, совсем чуть-чуть.
- Спасибо, подсудимый. Мне лично все ясно. Ну что, миниумы, сколько этот ублюдок заслужил ударов? Пять? Десять? Двадцать?
Площадь зашумела. В толпе послышались разрозненные крики.
- Всыпь ему горяченьких.
- Пятьдесят! Давай пятьдесят.
- Много пятьдесят. Двадцать пять давай.
- Сто. Пускай гаду неповадно будет.
- Яйца оторвать. Даешь яйца!
На последнем крике площадь беззлобно рассмеялась. Все понимали, что яйца все-таки чересчур. Элвис снова резко вскинул руку и объявил в установившейся тишине наказание:
- Дюжина ударов палкой по жопе.
- Ууууууу… - разочарованно загудела площадь. - Мало… недостаточно… пожалели сволочь.
Помощники судьи скрутили мужика и начали прилаживать его на деревянную конструкцию. Мужик брыкался и истошно вопил.
- Произвол, несправедливость. Пробабленным убивать можно безнаказанно, а меня за ерунду палкой…
Элвис подскочил к нему, распятому уже на верстаке, склонился к зажатой ремнями голове и быстро сказал в золотой микрофон.
- Во-первых, не безнаказанно, а за полбабла. А во-вторых… двадцать ударов!
Площадь взорвалась аплодисментами и свистом. Судья поднес микрофон к лицу мужика.
- Все равно несправедливо, - заорал он. - То бабло, а то жизнь человеческая. А меня, меня… за безделицу и по жопе.
- А ты заработай это бабло сначала, урод! - повысил голос Элвис. - А потом пасть разевай. Может, в процессе зарабатывания человеком наконец станешь. Пробабаленная элита совершает одну тысячную процента от всех убийств. А вы, миниумы, больше восьмидесяти. Вам это ни о чем не говорит? - Площадь понуро молчала. - Я вас спрашиваю, говорит вам это о чем-то или нет?
- Говорит, говорит, говорит... - нестройно ответила толпа.
- Вот и отлично. И… и двадцать пять ударов.
Опять возликовала площадь. Скандировать начала радостно.
- Двадцать пять, двадцать пять, двадцать пять!
Мужик пытался перекричать толпу, но у него не вышло. Добрый Элвис сунул ему в зубы микрофон. Он, задыхаясь, словно мокроту выплевывая, проорал:
- Вы рабы. Так вам и надо. Правильно вас по жопе палкой бьют!
- Уууууу, - растворились его слова в угрожающем вое.
- Глупый ты человек, - прокомментировал Элвис. - Даже для миниума глупый. Не их сегодня бьют, а тебя. Короче, тридцать ударов и… Начали!
Деревянный верстак подняли в вертикальное положение. Людям стала видна отвисшая, желтоватого цвета, в мелких красных прыщах и пупырышках задница мужика. Вой толпы достиг пика. Словно реактивный аэробус садился на площадь. Женщина с полными руками завизжала и повисла на руках одного из помощников судьи, а двое других вытащили откуда-то длинные тонкие палки и встали по бокам от верстака.
- Дорогие друзья, - объявил ведущий. - Братья. Именем Великого Нечто. Именем Свободы, Равенства и Справедливости. Во славу Разума… Давай!
…Один из помощников поднимает палку, а потом неуловимым движением кисти, не изменяя положение руки и плеча, хлестко бьет мужика по заднице. Мужик дергается, как препарированная лягушка под действием электрического тока. Площадь единодушно и протяжно выдыхает.
- Ррааааааазз!
На пятой точке мужика вспыхивает малиновая полоска. Она багровеет на глазах, в черту красную превращается. Второй помощник резко замахивается. В тишине раздается щелчок. Толпа завороженно отсчитывает.
- Дваааааа!
- Смотрите, смотрите, миниумы, - вкрадчиво шепчет Элвис. - Так будет с каждым, кто посягнет на самое святое, что есть у человека. На шансы. Смотрите внимательно…
Снова палка свистит в воздухе. Вышибает на этот раз рык утробный из мужика. Площадь гудит низко.
- Трррииии!
- Люди добрые, - визжит упавшая на колени женщина с полными, некрасивыми руками. - Помогите, пожалейте, смилуйтесь…
А люди добрые не обращают на нее внимания. Счет продолжают вести.
- Чееетыырееее!
- Не надо! - орет потерявший самообладание мужик. - Я все понял. Я не буду, больше не буду. Отпустите, развяжите…
- Пяяяяяять! - воет толпа, начиная заводиться.
Громче свистят палки, короче, но злее становятся щелчки. Мужик орет не переставая. Женщина ничего не просит у людей. Бьется головой об эшафот и при каждом ударе о доски мычит. Натурально мычит, как корова. Площадь уже не растягивает слова, вскрикивает отрывисто, с каждым разом все оглушительнее. Похотливо, как баба перезрелая, до члена дорвавшаяся.
- Шесть… семь… восемь… девять…!!!!!!!!!!!
Маленькая кривоногая девочка подбегает к палачу в битловском сюртуке. Виснет у него на локте, бьет его в живот ножками в смешных канареечных лосинах. Орет в истерике.
- Отпустите, развяжите, он же живой, ему больно, больно!
Ей на помощь бросается мальчик-дрищ. Тычет игрушечными кулачками в палача. Кричит тонким ломающимся голосом:
- Суки, гады, отстаньте, не убивайте. Не убивайте его!
Алик давится воздухом. Точкой себя ощущает из плоскости, в объем выпрыгнувшей. Ужас, пережитый на обыске, Сашкины слова страшные давят его. А с другой стороны, давит ужас нынешний. Другие, но очень похожие детские слова. Нельзя точке с плоскости соскакивать. Вреден объем для точек. Непереносим.
«Это я все устроил, - думает он. - Это мой мир. И то мой мир. Невозможно вертухаям тюремным миры создавать. Все равно тюрьма получается, даже если сад эдемский в проекте был. Но я же не такой? Такой, оказывается. Точно такой».
Понимает он про себя все. До донышка понимает. Не отличается он ничем от миниумов несчастных. И достоинства в нем щепотка. И любви в нем крупица. А злости, садизма, сладострастия черного - миллиарды тонн. Гнев душит. Ненависть к себе разрывает на кусочки, прорывается в окружающий мир и затапливает его.
«Я ладно, со мной кончено, - думает Алик. - Но они… они! Они тоже жить недостойны. Сейчас они узнают, что значит гнев божий. Сейчас, сейчас…»
Он видит невменяемую толпу. Лица покрасневшие, глаза обезумевшие и рты с гниющими зубами, кричащие по-бабьи сладко и жалобно.
- Одинадцать… двенадцать… тринадцать… чеееетыыыырррнааадцаттть!!!!!!!!!!!
Дети ошалело ползают на четвереньках по полу. Их вяло пинает Элвис с золотым микрофоном в руках. У мальчика из носа капает кровь. Алик простирает руки к небу и втягивает в легкие, кажется, весь воздух планеты.
- Остановись, не надо, - слышит он знакомый голос. - Хватит. Ты не понял ничего. Не разобрался. Хватит, любимый, пошли домой.
Он видит Аю. Удивительно нормальную на фоне полулюдей, стоящих рядом. Она не просто красива в эту секунду. Она единственная, кто имеет право существовать. Одним взмахом ресниц она дает искупление этому миру.