Есть ответ от Евгения Чижова
На самом деле Евгений Львович прав, - ответы эти готовы уже месяц как, и целый месяц ушастый пытается дописать к ним один традиционный информативный абзац, изо всех сил отбиваясь от обступающих со всех сторон (даже с той стороны, которая, казалось бы, должна принадлежать здоровому сну) дедлайнов Внешнего Мира.
Я надеюсь, автор и читатели простят нас за столь длительное ожидание. Иногда работа забирает 136% времени и ничего с этим поделать совершенно невозможно.
Прежде чем мы все перейдем к самому важному, я хочу поблагодарить Редакцию Елены Шубиной и Евгения Львовича за такие подробные и интересные ответы. Спасибо!
Итак, ответы от автора « Перевода с подстрочника». Узнали много нового, в том числе по поводу нашей с вами дискуссии в коментах.
1. Что вы сейчас читаете?
Только что закончил большое частично автобиографическое эссе Джулиана Барнса «Нечего бояться» - о сметри и страхе перед ней. Так увлекся, что не мог оторваться, хотя оно и написано с неблизких мне позиций последовательного рационализма, пожалуй, еще позапрошлого, 19-ого века, лишь немного подправленного новейшими научными сведениями. Неожиданная искренность в сочетании с напряженностью вглядывания в сторону, от которой большинство предпочитает отворачиваться, легкость перехода от личного материала - рассказа о смерти родителей - к литературному, а затем к научному и философскому обсуждению вопроса, и даже юмор, не покидающий его, несмотря на тяжесть темы - все это делает книгу одной из лучших вещей Барнса, какие мне приходилось читать.
2. Назовите, пожалуйста, три имени из современного литературного пространства России, на которые стоит обратить внимание?
Назову, если не возражаете, два: первоклассного поэта и эссеиста Владимира Ермакова, живущего в Орле и почти неизвестного не только широкой публике, как, увы, большинство ныне пишущих поэтов, но, кажется, даже и тем немногим, кто еще читает сегодня современные стихи. И отличного, на мой вкус, питерского прозаика Сергея Носова, который, конечно, более известен, но все же, мне представляется, недостаточно. Аудитория этого замечательного писателя, одновременно легкого и глубокого, могла бы быть шире.
3. Самое, по вашему мнению, важное событие последних месяцев?
Не буду пытаться оригинальничать, самое важное сейчас происходит на юго-востоке Украины, где разворачивается полномасштабная война. На фоне этих событий мне, честно говоря, даже удивительно, что находятся люди, которым, судя по поступившим вопросам, интересна моя персона и мои достаточно далекие от актуальности книги…
И Ушастый не могу удержаться от вопроса-бонуса со спойлером =)
4. Был ли Народный Вожатый Гулимов на самом деле великим поэтом?
И значит ли смерть Печигина то, что он (Гулимов) на самом деле был убит?
На второй вопрос ответить легко, поэтому с него и начну: в одной из последних глав Народный Вожатый, целый и невредимый, приходит в камеру к Печигину - здесь, кажется, все совершенно очевидно и недвусмысленно. Видимо, я до такой степени заморочил голову автору этого вопроса, что он уже совсем ничему в романе не верит. Кроме того, у него очень странная, я бы сказал, обратная логика, согласно которой казнь заведомо невиновного служит доказательством факта преступления. Этот ход мысли для меня непостижим.
Теперь - был ли Гулимов великим поэтом? Подмывает ответить так: его стихи перед вами, сочинил их я, если вы находите их великими - что ж, я польщен. А если более серьезно, то ведь величие - не такая уж и безусловная вещь. Мы со школы вынесли мысль об абсолютном величии Пушкина, но для иностранцев - наблюдение не мое, а Лидии Гинзбург - это не только не очевидно, но и не слишком убедительно. Для Печигина качество переводимых им стихов напрямую зависит от их авторства: когда он перестает верить, что их написал Народный Вожатый, они теряют для него всякую привлекательность, а когда вера возвращается, вместе с ней возвращается и красота стихов. Первична, таким образом, вера, факты никогда не бывают исчерпывающими, напротив, любые факты интерпретируются в зависимости от исходной веры (или неверия). Мы вынуждены жить и действовать, никогда не имея неопровержимых оснований для наших решений. В этом смысле ситуация чужестранца в непонятной стране лишь заостряет наше обычное положение, в котором мы не всегда отдаем себе отчет. В романе действительность Коштырбастана последовательно интерпретируется с противоположных позиций, и герой вынужден делать выбор, а вместе с ним приходится выбирать и читателю, с той лишь разницей, что для него это вопрос не жизни и смерти, а лишь понимания текста. Всё живое допускает различные возможности понимания, только смерть совершенно однозначна. Собственно, и название «Перевод с подстрочника» подразумевает работу с недостижимым первоисточником, с исходным текстом, не поддающимся пониманию, - как недостижима непротиворечивая реальность чужой страны, да, по правде говоря, и своей собственной.
И, тадааам, вопросы читателей.
1. Идея «Перевода с подстрочника» как-то вдохновлена британскими колониальными и руританскими романами?
Если вы относите к числу авторов колониальной прозы Грэма Грина, то это один из моих любимых писателей, я перечитал чуть ли не все его романы и это, без сомнения, повлияло на замысел самому написать роман-путешествие. Другим британским, точнее, англоязычным писателем-путешественником, которого я читал уже во время работы над «Переводом…» был Найпол, его «Islamic Journey» и замечательная книга об Индии «Тhe Territory of Darkness».
2. Хотели бы вы, чтобы «Перевод с подстрочника» экранизировали? Если да, то кто из ныне живущих режиссёров, по-вашему, мог бы это достойно сделать?
Конечно, я б не отказался увидеть своих персонажей на экране. Несколько лет назад режиссер Владимир Тумаев хотел экранизировать мой первый роман «Темное прошлое человека будущего», сам написал сценарий, но не смог собрать нужной суммы. Я был поражен, когда узнал, сколько нужно денег. Что до режиссера, который смог бы снять «Перевод с подстрочника»… Не знаю, может быть, Федорченко? Его фильм «Овсянки» по повести Дениса Осокина, тоже описывающей крайне необычное путешествие поэта и его друга, понравился мне едва ли не больше самой повести. Очень неожиданный для нашего времени пример поэтического кинематографа.
3. Назовите, пожалуйста, ваши любимые зарубежные романы, отдельно - любимые романы русской литературы до 1990 года, и отдельно - наиболее интересных, с вашей точки зрения, авторов современной русской литературы.
Давайте по пунктам.
1. Зарубежные романы: Грэма Грина я уже назвал, не стану перечислять его лучшие книги, их множество и это займет слишком много места, они все хорошо известны. Дальше: «Человек без свойств» Музиля - когда-то он очень меня впечатлил, правда, теперь, перечитывая, я мог бы сказать, как Бунин об «Анне Карениной», что сократил бы его в два раза, по крайней мере. Все-таки писать одну книгу целую жизнь - сомнительная затея. «Процесс» Кафки - всю жизнь стремлюсь от него освободиться и всю жизнь к нему возвращаюсь: Кафка неисчерпаем. Петер Хандке - такие его вещи как «Короткое письмо к долгому прощанию», «Час подлинного восприятия», некоторые другие. Из французов назову «Лесного царя» Мишеля Турнье - грандиозный по силе и необычности роман.
2. Любимые романы русской литературы до 1990 года: «Школа для дураков» Соколова, «Чевенгур» и «Счастливая Москва» Платонова. Из классиков чаще всего перечитываю Чехова - но он так ни одного романа и не написал.
3. Наиболее интересные, с моей точки зрения, авторы современной русской литературы: Владимир Маканин, Владимир Шаров («Репетиции»), Роман Сенчин («Елтышевы»), Валерий Попов, Сергей Носов, Леонид Юзефович, Денис Осокин. Прилепин в моей рекомендации не нуждается, скажу только, что его первый, военный роман «Патологии» произвел на меня все-таки более сильное впечатление, чем тоже, конечно, по-своему замечательная «Обитель». Ну и, наконец, Саша Соколов, которого мне, правда, трудно осознать в качестве современника, поскольку он видится обитателем какого-то заоблачного литературного Олимпа, пребывающим уже, скорее, в вечности, чем во времени, и изредка присылающим оттуда короткие сообщения о том, как ему там живется.
4. Расскажите, если возможно, о любимой поэзии, живописи, музыке и кино
Ну, это разговор не на один час! Поскольку «Перевод с подстрочника» - роман в значительной степени о поэзии, ограничусь тем, что перечислю важных для этой книги, а потом уже для меня лично поэтов. Подстрочники стихов Народного Вожатого, конечно, стилизация, ее источник - поэзия Уитмена и сюрреалистическая поэма Сен-Жон Перса о путешествии по Востоку «Анабазис», а из восточных авторов - Джалалладин Руми в переводах Радия Фиша.
Теперь те, кого я люблю (придется ограничиться самыми важными русскими авторами, иначе список получится уж очень длинным): Тютчев, Вяземский, Заболоцкий, Иванов, Межиров, Рейн, Бобышев, Русаков, Цветков, Генделев, Быков и, наконец, умерший в прошлом году прекрасный поэт исключительно трагической судьбы Игорь Меламед. Вообще, я согласен с Надеждой Мандельштам, писавшей, что духовный уровень общества определяется интересом широкого читателя к поэзии. Когда он отсутствует, ни о какой «духовности» говорить не приходится, даже если в церквях не протолкнуться.
5. В интервью «Российской газете» вы упомянули, что продолжаете модернистскую линию русской литературы; как, по-вашему: кто ещё из современных авторов русскоязычной прозы занимается этим принципиально и успешно? Каковы вообще, в целом, слабые и сильные стороны русской литературы последних 25 лет? Уместно ли называть этот период Бронзовым веком?
Говоря о продолжении модернистской линии русской литературы, я, пожалуй, взял на себя лишнее. Если под модернизмом понимать непременное и обязательное обновление приемов, то для меня это не так уж принципиально. Наиболее «модернистским» с этой точки зрения является мой первый роман «Темное прошлое человека будущего», но и в нем, я думаю, модернизм «с человеческим лицом», то есть приемы не заслоняют ни персонажей, ни сюжета. Другое дело, что для меня литература интересна прежде всего своим стремлением к открытию нового - новых персонажей, возможностей, смыслов, наконец, в «Переводе с подстрочника» дело доходит даже до новой страны. Музиль писал, что его герой, Ульрих из «Человека без свойств», смотрел на жизнь как на опытную станцию, где испытываются разные возможности быть человеком и открываются новые. Но у жизни для этого довольно ограниченный диапазон, литература в качестве испытательной станции подходит гораздо лучше. Это не единственное назначение литературы, но как раз для него модернизм более уместен, чем реализм или постмодернизм.
Кто еще из современных авторов продолжает модернистскую линию? На ум сразу приходят двое: необыкновенно последовательный, радикальный и в то же время удивительным образом естественный в своих экспериментах Дмитрий Данилов и, конечно же, Денис Осокин. Кроме того, многие тексты Маканина, включая великолепный роман «Андерграунд», сильны прежде всего своим экспериментальным началом. Я говорю сейчас о тех, чьи эксперименты мне видятся удавшимися. Наверняка есть и много других интересных авторов, движущихся в этом направлении, которых я просто не знаю.
Слабые и сильные стороны русской литературы последних 25 лет? Это тема для объемистой диссертации! Скажу только, что нынешнее время представляется мне замечательно разнообразным и интересным благодаря тому, что сейчас одновременно работают писатели трех, кажется, разных поколений, каждое из которых имело отличающуюся систему ценностей. Это и авторы последнего советского поколения, такие как Маканин или Битов, и писатели, начинавшие в андерграунде (Лимонов, Сорокин), и те, чьи вкусы сформировались в 90-е - к ним я отнесу себя, и новое, но уже полностью сложившееся и сильно заявившее о себе поколение «новых реалистов».
6. Что думаете о борьбе с матом в литературе?
Ничего не думаю. Совершенно эта борьба меня не интересует. И у раннего Лимонова, и у Сорокина, и, скажем, у Яркевича мат несет отчетливую эстетическую нагрузку, без этих слов их экстремальные тексты просто не могли бы состояться. Другое дело возрастные ограничения для читателей. Некоторые вещи Владимира Сорокина даже и в 18 лет, по-моему, еще рано читать.
7. Уже можете рассказать что-то о своём следующем романе?
Не хотел бы. Кроме того, может быть получится не роман, а повесть. А может и ничего не получиться…
8. Действие всех ваших романов разворачивается либо в настоящем, либо в совсем недавнем прошлом. Планируете обратиться в следующих работах к более далёкому прошлому или будущему?
Одна читательница мне как-то сказала, что даже когда я не даю отчетливых примет времени, все равно кажется, что действие у меня происходит в 90-е. Очевидно, это потому, что во всех моих книгах есть личный, автобиографический элемент, а самые яркие события происходили со мной в то «смутное время». К тому опыту я, вероятно, буду обращаться и дальше, там есть все, что мне необходимо для работы фантазии. Так что путешествий в далекое прошлое или будущее я пока не планирую.
Я надеюсь, автор и читатели простят нас за столь длительное ожидание. Иногда работа забирает 136% времени и ничего с этим поделать совершенно невозможно.
Прежде чем мы все перейдем к самому важному, я хочу поблагодарить Редакцию Елены Шубиной и Евгения Львовича за такие подробные и интересные ответы. Спасибо!
Итак, ответы от автора « Перевода с подстрочника». Узнали много нового, в том числе по поводу нашей с вами дискуссии в коментах.
1. Что вы сейчас читаете?
Только что закончил большое частично автобиографическое эссе Джулиана Барнса «Нечего бояться» - о сметри и страхе перед ней. Так увлекся, что не мог оторваться, хотя оно и написано с неблизких мне позиций последовательного рационализма, пожалуй, еще позапрошлого, 19-ого века, лишь немного подправленного новейшими научными сведениями. Неожиданная искренность в сочетании с напряженностью вглядывания в сторону, от которой большинство предпочитает отворачиваться, легкость перехода от личного материала - рассказа о смерти родителей - к литературному, а затем к научному и философскому обсуждению вопроса, и даже юмор, не покидающий его, несмотря на тяжесть темы - все это делает книгу одной из лучших вещей Барнса, какие мне приходилось читать.
2. Назовите, пожалуйста, три имени из современного литературного пространства России, на которые стоит обратить внимание?
Назову, если не возражаете, два: первоклассного поэта и эссеиста Владимира Ермакова, живущего в Орле и почти неизвестного не только широкой публике, как, увы, большинство ныне пишущих поэтов, но, кажется, даже и тем немногим, кто еще читает сегодня современные стихи. И отличного, на мой вкус, питерского прозаика Сергея Носова, который, конечно, более известен, но все же, мне представляется, недостаточно. Аудитория этого замечательного писателя, одновременно легкого и глубокого, могла бы быть шире.
3. Самое, по вашему мнению, важное событие последних месяцев?
Не буду пытаться оригинальничать, самое важное сейчас происходит на юго-востоке Украины, где разворачивается полномасштабная война. На фоне этих событий мне, честно говоря, даже удивительно, что находятся люди, которым, судя по поступившим вопросам, интересна моя персона и мои достаточно далекие от актуальности книги…
И Ушастый не могу удержаться от вопроса-бонуса со спойлером =)
4. Был ли Народный Вожатый Гулимов на самом деле великим поэтом?
И значит ли смерть Печигина то, что он (Гулимов) на самом деле был убит?
На второй вопрос ответить легко, поэтому с него и начну: в одной из последних глав Народный Вожатый, целый и невредимый, приходит в камеру к Печигину - здесь, кажется, все совершенно очевидно и недвусмысленно. Видимо, я до такой степени заморочил голову автору этого вопроса, что он уже совсем ничему в романе не верит. Кроме того, у него очень странная, я бы сказал, обратная логика, согласно которой казнь заведомо невиновного служит доказательством факта преступления. Этот ход мысли для меня непостижим.
Теперь - был ли Гулимов великим поэтом? Подмывает ответить так: его стихи перед вами, сочинил их я, если вы находите их великими - что ж, я польщен. А если более серьезно, то ведь величие - не такая уж и безусловная вещь. Мы со школы вынесли мысль об абсолютном величии Пушкина, но для иностранцев - наблюдение не мое, а Лидии Гинзбург - это не только не очевидно, но и не слишком убедительно. Для Печигина качество переводимых им стихов напрямую зависит от их авторства: когда он перестает верить, что их написал Народный Вожатый, они теряют для него всякую привлекательность, а когда вера возвращается, вместе с ней возвращается и красота стихов. Первична, таким образом, вера, факты никогда не бывают исчерпывающими, напротив, любые факты интерпретируются в зависимости от исходной веры (или неверия). Мы вынуждены жить и действовать, никогда не имея неопровержимых оснований для наших решений. В этом смысле ситуация чужестранца в непонятной стране лишь заостряет наше обычное положение, в котором мы не всегда отдаем себе отчет. В романе действительность Коштырбастана последовательно интерпретируется с противоположных позиций, и герой вынужден делать выбор, а вместе с ним приходится выбирать и читателю, с той лишь разницей, что для него это вопрос не жизни и смерти, а лишь понимания текста. Всё живое допускает различные возможности понимания, только смерть совершенно однозначна. Собственно, и название «Перевод с подстрочника» подразумевает работу с недостижимым первоисточником, с исходным текстом, не поддающимся пониманию, - как недостижима непротиворечивая реальность чужой страны, да, по правде говоря, и своей собственной.
И, тадааам, вопросы читателей.
1. Идея «Перевода с подстрочника» как-то вдохновлена британскими колониальными и руританскими романами?
Если вы относите к числу авторов колониальной прозы Грэма Грина, то это один из моих любимых писателей, я перечитал чуть ли не все его романы и это, без сомнения, повлияло на замысел самому написать роман-путешествие. Другим британским, точнее, англоязычным писателем-путешественником, которого я читал уже во время работы над «Переводом…» был Найпол, его «Islamic Journey» и замечательная книга об Индии «Тhe Territory of Darkness».
2. Хотели бы вы, чтобы «Перевод с подстрочника» экранизировали? Если да, то кто из ныне живущих режиссёров, по-вашему, мог бы это достойно сделать?
Конечно, я б не отказался увидеть своих персонажей на экране. Несколько лет назад режиссер Владимир Тумаев хотел экранизировать мой первый роман «Темное прошлое человека будущего», сам написал сценарий, но не смог собрать нужной суммы. Я был поражен, когда узнал, сколько нужно денег. Что до режиссера, который смог бы снять «Перевод с подстрочника»… Не знаю, может быть, Федорченко? Его фильм «Овсянки» по повести Дениса Осокина, тоже описывающей крайне необычное путешествие поэта и его друга, понравился мне едва ли не больше самой повести. Очень неожиданный для нашего времени пример поэтического кинематографа.
3. Назовите, пожалуйста, ваши любимые зарубежные романы, отдельно - любимые романы русской литературы до 1990 года, и отдельно - наиболее интересных, с вашей точки зрения, авторов современной русской литературы.
Давайте по пунктам.
1. Зарубежные романы: Грэма Грина я уже назвал, не стану перечислять его лучшие книги, их множество и это займет слишком много места, они все хорошо известны. Дальше: «Человек без свойств» Музиля - когда-то он очень меня впечатлил, правда, теперь, перечитывая, я мог бы сказать, как Бунин об «Анне Карениной», что сократил бы его в два раза, по крайней мере. Все-таки писать одну книгу целую жизнь - сомнительная затея. «Процесс» Кафки - всю жизнь стремлюсь от него освободиться и всю жизнь к нему возвращаюсь: Кафка неисчерпаем. Петер Хандке - такие его вещи как «Короткое письмо к долгому прощанию», «Час подлинного восприятия», некоторые другие. Из французов назову «Лесного царя» Мишеля Турнье - грандиозный по силе и необычности роман.
2. Любимые романы русской литературы до 1990 года: «Школа для дураков» Соколова, «Чевенгур» и «Счастливая Москва» Платонова. Из классиков чаще всего перечитываю Чехова - но он так ни одного романа и не написал.
3. Наиболее интересные, с моей точки зрения, авторы современной русской литературы: Владимир Маканин, Владимир Шаров («Репетиции»), Роман Сенчин («Елтышевы»), Валерий Попов, Сергей Носов, Леонид Юзефович, Денис Осокин. Прилепин в моей рекомендации не нуждается, скажу только, что его первый, военный роман «Патологии» произвел на меня все-таки более сильное впечатление, чем тоже, конечно, по-своему замечательная «Обитель». Ну и, наконец, Саша Соколов, которого мне, правда, трудно осознать в качестве современника, поскольку он видится обитателем какого-то заоблачного литературного Олимпа, пребывающим уже, скорее, в вечности, чем во времени, и изредка присылающим оттуда короткие сообщения о том, как ему там живется.
4. Расскажите, если возможно, о любимой поэзии, живописи, музыке и кино
Ну, это разговор не на один час! Поскольку «Перевод с подстрочника» - роман в значительной степени о поэзии, ограничусь тем, что перечислю важных для этой книги, а потом уже для меня лично поэтов. Подстрочники стихов Народного Вожатого, конечно, стилизация, ее источник - поэзия Уитмена и сюрреалистическая поэма Сен-Жон Перса о путешествии по Востоку «Анабазис», а из восточных авторов - Джалалладин Руми в переводах Радия Фиша.
Теперь те, кого я люблю (придется ограничиться самыми важными русскими авторами, иначе список получится уж очень длинным): Тютчев, Вяземский, Заболоцкий, Иванов, Межиров, Рейн, Бобышев, Русаков, Цветков, Генделев, Быков и, наконец, умерший в прошлом году прекрасный поэт исключительно трагической судьбы Игорь Меламед. Вообще, я согласен с Надеждой Мандельштам, писавшей, что духовный уровень общества определяется интересом широкого читателя к поэзии. Когда он отсутствует, ни о какой «духовности» говорить не приходится, даже если в церквях не протолкнуться.
5. В интервью «Российской газете» вы упомянули, что продолжаете модернистскую линию русской литературы; как, по-вашему: кто ещё из современных авторов русскоязычной прозы занимается этим принципиально и успешно? Каковы вообще, в целом, слабые и сильные стороны русской литературы последних 25 лет? Уместно ли называть этот период Бронзовым веком?
Говоря о продолжении модернистской линии русской литературы, я, пожалуй, взял на себя лишнее. Если под модернизмом понимать непременное и обязательное обновление приемов, то для меня это не так уж принципиально. Наиболее «модернистским» с этой точки зрения является мой первый роман «Темное прошлое человека будущего», но и в нем, я думаю, модернизм «с человеческим лицом», то есть приемы не заслоняют ни персонажей, ни сюжета. Другое дело, что для меня литература интересна прежде всего своим стремлением к открытию нового - новых персонажей, возможностей, смыслов, наконец, в «Переводе с подстрочника» дело доходит даже до новой страны. Музиль писал, что его герой, Ульрих из «Человека без свойств», смотрел на жизнь как на опытную станцию, где испытываются разные возможности быть человеком и открываются новые. Но у жизни для этого довольно ограниченный диапазон, литература в качестве испытательной станции подходит гораздо лучше. Это не единственное назначение литературы, но как раз для него модернизм более уместен, чем реализм или постмодернизм.
Кто еще из современных авторов продолжает модернистскую линию? На ум сразу приходят двое: необыкновенно последовательный, радикальный и в то же время удивительным образом естественный в своих экспериментах Дмитрий Данилов и, конечно же, Денис Осокин. Кроме того, многие тексты Маканина, включая великолепный роман «Андерграунд», сильны прежде всего своим экспериментальным началом. Я говорю сейчас о тех, чьи эксперименты мне видятся удавшимися. Наверняка есть и много других интересных авторов, движущихся в этом направлении, которых я просто не знаю.
Слабые и сильные стороны русской литературы последних 25 лет? Это тема для объемистой диссертации! Скажу только, что нынешнее время представляется мне замечательно разнообразным и интересным благодаря тому, что сейчас одновременно работают писатели трех, кажется, разных поколений, каждое из которых имело отличающуюся систему ценностей. Это и авторы последнего советского поколения, такие как Маканин или Битов, и писатели, начинавшие в андерграунде (Лимонов, Сорокин), и те, чьи вкусы сформировались в 90-е - к ним я отнесу себя, и новое, но уже полностью сложившееся и сильно заявившее о себе поколение «новых реалистов».
6. Что думаете о борьбе с матом в литературе?
Ничего не думаю. Совершенно эта борьба меня не интересует. И у раннего Лимонова, и у Сорокина, и, скажем, у Яркевича мат несет отчетливую эстетическую нагрузку, без этих слов их экстремальные тексты просто не могли бы состояться. Другое дело возрастные ограничения для читателей. Некоторые вещи Владимира Сорокина даже и в 18 лет, по-моему, еще рано читать.
7. Уже можете рассказать что-то о своём следующем романе?
Не хотел бы. Кроме того, может быть получится не роман, а повесть. А может и ничего не получиться…
8. Действие всех ваших романов разворачивается либо в настоящем, либо в совсем недавнем прошлом. Планируете обратиться в следующих работах к более далёкому прошлому или будущему?
Одна читательница мне как-то сказала, что даже когда я не даю отчетливых примет времени, все равно кажется, что действие у меня происходит в 90-е. Очевидно, это потому, что во всех моих книгах есть личный, автобиографический элемент, а самые яркие события происходили со мной в то «смутное время». К тому опыту я, вероятно, буду обращаться и дальше, там есть все, что мне необходимо для работы фантазии. Так что путешествий в далекое прошлое или будущее я пока не планирую.