По волнам моей памяти. Ч.9. Баба Катя
Я уже писала, что Чашинск расположился вдоль реки Ик,
в основном, на одном берегу и только в последней части,
за мостом, по обе стороны.
Бабушкин домик находился за Экспортом, напротив клуба.
Сам клуб представлял из себя большое деревянное здание с высоким крыльцом и,
как мне кажется, даже с колоннами.
Смутно помню, но, вроде, они были и я даже за ними пряталась...
Вокруг клуба раскинулся регулярный парк, с ровными аллеями и клумбами, а также памятником Сталину.
Он был большим, тенистым и у меня в нем были тайные, любимые места.
Причем если идти по главной аллее ,
то дорога через парк к бабе Кате была длиннее,
чем по диагонали, или по периметру.
Чашинск просто утопал в песках,
летом это было бедствие какое-то,
сухой горячий песок попадал в любую обувь и вызывал дискомфорт.
Поэтому там, где песка было больше всего, существовали деревянные тротуары,
которые очень выручали жителей поселка и в жару,
и в весеннюю слякоть.
Мы летом предпочитали бегать босиком, или же в сандалиях,
из которых приходилось постоянно вытряхивать песок, зато ноги не жгло!
В знойные дни, а в нашем климате +40 на протяжении июня,
июля и начала августа нормальное явление,
песок раскалялся до такой степени, что напоминал пустыню Сахару,
в нем можно было запекать вкрутую яйца,
а уж передвигаться босиком- сущая пытка!
Тротуары шли вдоль завода, мебельной фабрики,
потом через дорогу начинался парк с главным входом почти как на ВДНХ,
только выполненном из дерева, и оградой из штакетника,
но тем не менее без единой дыры, вдоль которой тоже были тротуары.
Но там не было тени, а в парке уютно и красиво,
поэтому я заходила через ворота в тенистые кущи и по диагонали пересекала его,
ориентиром служил памятник, но был риск нарваться на парочки,
которые уединялись на скамейках или на пьяную компанию гуляющих из Дома отдыха,
в отличие от местных жителей,
ходивших в парк только по выходным.
Безопасней идти по тротуарам за забором, но там такая жара...
В начале шестидесятых годов я, как обычно,
нырнула в гущу деревьев и побежала к памятнику Сталину,
а там какая-то суета, люди, лестница и голову вождя тянут вниз!
Поглазеть мне дяденьки не дали, велели идти, куда шла и не задерживаться.
Прибежала к бабушке, рассказываю ей, что там творится,
а она тихо так:" Давно пора. Ирод окаянный, сколько народу погубил..."
Я еще в школе тогда не училась,
в политике не разбиралась, но бабушке верила,
раз она так говорит, значит и правда "ирод окаянный" и поделом ему!
Тогда она мне рассказала, что много лет,
начиная с конца тридцатых годов и до самой смерти Сталина,
люди жили в постоянном страхе.
По ночам в поселок приезжал "черный ворон",
военные в кожанках забирали мужчин, а иногда и женщин,
увозили и почти никто из них не возвращался.
Люди боялись друг друга,
потому что кто угодно мог написать донос и по нему невинных людей объявляли "врагами народа",
а семьи подвергались гонениям со стороны властей.
Почему-то я запомнила то время, когда развенчивали Сталина,
помню даже передачи по радио на эту тему.
Но не помню, что потом стало с памятником,
поставили ли на пьедестал другую голову...
С годами парк хирел и превращался в заброшенный и неухоженный,
но я уже там не жила.
Так отпечаталась в моем сознании "хрущевская оттепель".
И появился сам Никита Сергеевич.
Вместе со своей кукурузой!
У нас тут никогда ее не сеяли, и не ели.
А пришлось!
Вместо пшеницы было приказано культивировать "царицу полей",
что привело к огромным потерям на продовольственном рынке,
начались перебои с хлебом.
Может быть, и неурожай случился,
только хлеб стал продаваться исключительно кукурузный,
который не мог соперничать с пшеничным и ржаным, а их просто не было!
Да и за таким почему-то надо было стоять в огромной очереди,
которую занимали с раннего утра и стояли иногда до вечера,
пока машина с хлебом не приедет из Кургана.
Людям, имеющим заболевания желудочно-кишечного тракта,
давали по талонам белый пшеничный хлеб, буханку в руки, но не каждый день.
Мы жили в другом конце Чашинска, и магазин у нас был не тот,
в который ходила баба Катя, хотя в списке желудочников она была,
и иногда просила маму взять за нее белый хлеб, для нас с братом.
А мама послала однажды меня в эту очередь,
которую я и простояла на жаре чуть не весь день,
правда, иногда отлучаясь через дорогу в другой парк,
который находился рядом с нашим домом и напротив магазина.
Нужно было следить, чтобы не проворонить машину с хлебом,
и я внимательно поглядывала на дорогу из-под деревьев,
под которыми любила играть в то время.
Там были и "секреты" со стеклышками и фантиками и много всего интересного,
а уж пупсенок с одежками всегда находился при мне.
Но вот приехала "хлебовозка" и я побежала в свою очередь.
Отстояла в жаре и духоте, подошла к прилавку,
подаю талон продавщице:" Меня баба Катя попросила за нее купить белый хлеб!",
а в ответ грубо, так, что слезы сами закапали из моих глаз,
продавщица бросила:"Пусть сама приходит и стоит тут, по списку только лично в руки даем!"
и ушла я ни с чем, вся в слезах прибежала домой,
мама возмутилась и пошла сама.
Ее все уважали и любили,
поэтому пропустили и она вернулась домой с белым хлебом,
но, никогда не ворчавшая раньше, долго возмущалась наглостью продавщицы,
а меня совсем не ругала, чего я, собственно,
и боялась, возвращаясь с пустыми руками из магазина.
А было ребенку в ту пору всего 6 лет!
И я была очень стеснительной,
а после этого случая и вовсе стала бояться нарваться на грубость,
особенно в магазине.
А уж от бабы Кати в адрес той продавщицы я много всякого услышала,
и что, если кто-то не прийдет с талоном,
то она сама забирает этот хлеб и торгует им по "блату",
а тут решила на ребенке отыграться, чтоб ей пусто стало, бессовестной!
Это были самые грубые слова из ее уст,
баба Катя не могла и не умела материться!
А вокруг мату было сколько угодно!
Я помню, однажды, перед вторым классом,
мама купила нам с братом тетради в клеточку и линейку,
стопочки были такими большими, так вкусно пахли...
А я после первого класса писала, как курица лапой.
Бабушка устраивала мне уроки чистописания,
ставила руку и добилась почти невозможного,
почерк оказался ровным, можно сказать, каллиграфическим!
Мы же писали тогда перьями с чернилами, что требовало аккуратности.
А тут стопочки чистых тетрадей попались под руку!
Взяла одну, открыла, и так захотелось что-то красиво написать,
а в голову ничего не приходит... кроме мата!
И вот я пишу ровненько, красиво, с правильным нажимом такие слова, от которых до сих пор сама краснею!
И что теперь с этой тетрадью делать?
Почему-то не придумала ничего лучшего, как спрятать ее в кладовке,
куда мама частенько заглядывала.
Но нашлась тетрадка не сразу, а уже когда я и забыла о ней.
Братец мой нашел и, конечно же, торжествуя, отдал маме...
В крайних случаях мне полагался ремень,
это был именно тот случай, может быть, в душе мама и смеялась,
но мне всыпала по полной программе, чтоб неповадно было.
Таким вот боком мне это чистописание вышло.
И добавило нелюбви к брату.
Дома у нас никто и никогда не матерился,
с чего вдруг мне это захотелось написать?
И баба Катя тоже долго меня стыдила и отчитывала по этому поводу.
Только отец похахатывал, поступая, на взгляд мамы, очень непедагогично.
Но я была его любимой дочерью,
и он ни разу в жизни не позволил себе меня ударить или стукнуть,
да даже и не ругал.
Это мамина была "привилегия",
а он просто любил меня и позволял многое,
чего брату не разрешалось.
Он был точно таким же,
как и его мать, моя любимая бабушка....
в основном, на одном берегу и только в последней части,
за мостом, по обе стороны.
Бабушкин домик находился за Экспортом, напротив клуба.
Сам клуб представлял из себя большое деревянное здание с высоким крыльцом и,
как мне кажется, даже с колоннами.
Смутно помню, но, вроде, они были и я даже за ними пряталась...
Вокруг клуба раскинулся регулярный парк, с ровными аллеями и клумбами, а также памятником Сталину.
Он был большим, тенистым и у меня в нем были тайные, любимые места.
Причем если идти по главной аллее ,
то дорога через парк к бабе Кате была длиннее,
чем по диагонали, или по периметру.
Чашинск просто утопал в песках,
летом это было бедствие какое-то,
сухой горячий песок попадал в любую обувь и вызывал дискомфорт.
Поэтому там, где песка было больше всего, существовали деревянные тротуары,
которые очень выручали жителей поселка и в жару,
и в весеннюю слякоть.
Мы летом предпочитали бегать босиком, или же в сандалиях,
из которых приходилось постоянно вытряхивать песок, зато ноги не жгло!
В знойные дни, а в нашем климате +40 на протяжении июня,
июля и начала августа нормальное явление,
песок раскалялся до такой степени, что напоминал пустыню Сахару,
в нем можно было запекать вкрутую яйца,
а уж передвигаться босиком- сущая пытка!
Тротуары шли вдоль завода, мебельной фабрики,
потом через дорогу начинался парк с главным входом почти как на ВДНХ,
только выполненном из дерева, и оградой из штакетника,
но тем не менее без единой дыры, вдоль которой тоже были тротуары.
Но там не было тени, а в парке уютно и красиво,
поэтому я заходила через ворота в тенистые кущи и по диагонали пересекала его,
ориентиром служил памятник, но был риск нарваться на парочки,
которые уединялись на скамейках или на пьяную компанию гуляющих из Дома отдыха,
в отличие от местных жителей,
ходивших в парк только по выходным.
Безопасней идти по тротуарам за забором, но там такая жара...
В начале шестидесятых годов я, как обычно,
нырнула в гущу деревьев и побежала к памятнику Сталину,
а там какая-то суета, люди, лестница и голову вождя тянут вниз!
Поглазеть мне дяденьки не дали, велели идти, куда шла и не задерживаться.
Прибежала к бабушке, рассказываю ей, что там творится,
а она тихо так:" Давно пора. Ирод окаянный, сколько народу погубил..."
Я еще в школе тогда не училась,
в политике не разбиралась, но бабушке верила,
раз она так говорит, значит и правда "ирод окаянный" и поделом ему!
Тогда она мне рассказала, что много лет,
начиная с конца тридцатых годов и до самой смерти Сталина,
люди жили в постоянном страхе.
По ночам в поселок приезжал "черный ворон",
военные в кожанках забирали мужчин, а иногда и женщин,
увозили и почти никто из них не возвращался.
Люди боялись друг друга,
потому что кто угодно мог написать донос и по нему невинных людей объявляли "врагами народа",
а семьи подвергались гонениям со стороны властей.
Почему-то я запомнила то время, когда развенчивали Сталина,
помню даже передачи по радио на эту тему.
Но не помню, что потом стало с памятником,
поставили ли на пьедестал другую голову...
С годами парк хирел и превращался в заброшенный и неухоженный,
но я уже там не жила.
Так отпечаталась в моем сознании "хрущевская оттепель".
И появился сам Никита Сергеевич.
Вместе со своей кукурузой!
У нас тут никогда ее не сеяли, и не ели.
А пришлось!
Вместо пшеницы было приказано культивировать "царицу полей",
что привело к огромным потерям на продовольственном рынке,
начались перебои с хлебом.
Может быть, и неурожай случился,
только хлеб стал продаваться исключительно кукурузный,
который не мог соперничать с пшеничным и ржаным, а их просто не было!
Да и за таким почему-то надо было стоять в огромной очереди,
которую занимали с раннего утра и стояли иногда до вечера,
пока машина с хлебом не приедет из Кургана.
Людям, имеющим заболевания желудочно-кишечного тракта,
давали по талонам белый пшеничный хлеб, буханку в руки, но не каждый день.
Мы жили в другом конце Чашинска, и магазин у нас был не тот,
в который ходила баба Катя, хотя в списке желудочников она была,
и иногда просила маму взять за нее белый хлеб, для нас с братом.
А мама послала однажды меня в эту очередь,
которую я и простояла на жаре чуть не весь день,
правда, иногда отлучаясь через дорогу в другой парк,
который находился рядом с нашим домом и напротив магазина.
Нужно было следить, чтобы не проворонить машину с хлебом,
и я внимательно поглядывала на дорогу из-под деревьев,
под которыми любила играть в то время.
Там были и "секреты" со стеклышками и фантиками и много всего интересного,
а уж пупсенок с одежками всегда находился при мне.
Но вот приехала "хлебовозка" и я побежала в свою очередь.
Отстояла в жаре и духоте, подошла к прилавку,
подаю талон продавщице:" Меня баба Катя попросила за нее купить белый хлеб!",
а в ответ грубо, так, что слезы сами закапали из моих глаз,
продавщица бросила:"Пусть сама приходит и стоит тут, по списку только лично в руки даем!"
и ушла я ни с чем, вся в слезах прибежала домой,
мама возмутилась и пошла сама.
Ее все уважали и любили,
поэтому пропустили и она вернулась домой с белым хлебом,
но, никогда не ворчавшая раньше, долго возмущалась наглостью продавщицы,
а меня совсем не ругала, чего я, собственно,
и боялась, возвращаясь с пустыми руками из магазина.
А было ребенку в ту пору всего 6 лет!
И я была очень стеснительной,
а после этого случая и вовсе стала бояться нарваться на грубость,
особенно в магазине.
А уж от бабы Кати в адрес той продавщицы я много всякого услышала,
и что, если кто-то не прийдет с талоном,
то она сама забирает этот хлеб и торгует им по "блату",
а тут решила на ребенке отыграться, чтоб ей пусто стало, бессовестной!
Это были самые грубые слова из ее уст,
баба Катя не могла и не умела материться!
А вокруг мату было сколько угодно!
Я помню, однажды, перед вторым классом,
мама купила нам с братом тетради в клеточку и линейку,
стопочки были такими большими, так вкусно пахли...
А я после первого класса писала, как курица лапой.
Бабушка устраивала мне уроки чистописания,
ставила руку и добилась почти невозможного,
почерк оказался ровным, можно сказать, каллиграфическим!
Мы же писали тогда перьями с чернилами, что требовало аккуратности.
А тут стопочки чистых тетрадей попались под руку!
Взяла одну, открыла, и так захотелось что-то красиво написать,
а в голову ничего не приходит... кроме мата!
И вот я пишу ровненько, красиво, с правильным нажимом такие слова, от которых до сих пор сама краснею!
И что теперь с этой тетрадью делать?
Почему-то не придумала ничего лучшего, как спрятать ее в кладовке,
куда мама частенько заглядывала.
Но нашлась тетрадка не сразу, а уже когда я и забыла о ней.
Братец мой нашел и, конечно же, торжествуя, отдал маме...
В крайних случаях мне полагался ремень,
это был именно тот случай, может быть, в душе мама и смеялась,
но мне всыпала по полной программе, чтоб неповадно было.
Таким вот боком мне это чистописание вышло.
И добавило нелюбви к брату.
Дома у нас никто и никогда не матерился,
с чего вдруг мне это захотелось написать?
И баба Катя тоже долго меня стыдила и отчитывала по этому поводу.
Только отец похахатывал, поступая, на взгляд мамы, очень непедагогично.
Но я была его любимой дочерью,
и он ни разу в жизни не позволил себе меня ударить или стукнуть,
да даже и не ругал.
Это мамина была "привилегия",
а он просто любил меня и позволял многое,
чего брату не разрешалось.
Он был точно таким же,
как и его мать, моя любимая бабушка....