Занавес открывался от поворота блестящей черной ручки, которая таилась около главного режиссерского пульта слева от сцены, если смотреть с нее в зрительный зал. На одном из массивных, невероятного веса полотнищ, расшитых пурпуром и золотом эмблемами СССР, но, по слухам, созданных трудом монашек-золотошвей, было небольшое отверстие, прикрытое прямоугольным красным лоскутом. Дотянувшись до него, можно было увидеть медленно, с некоторой показной ленцой возвращавшихся в оркестровую яму музыкантов, приподнятую стойку дирижера и залитый светом золотой зал Большого. Быстро, одним глазком, не попадаясь на глаза взмыленным рабочим сцены, ставящим декорации грядущего действия или кому-нибудь еще из взрослых. Вместе с последними звуками увертюры занавес расступался и всей своей тяжестью обдавал, словно ударив, потоком воздуха тех, кто стоял по сторонам сцены около режиссерских пультов. Привычные к своему труду бабушки, чуть завернувшись в концы могучих полотнищ, чтобы их не было видно из зала, бежали вместе с ними, не давая им вырваться на avant-сцену. От занавеса пахло пылью и величием.
Дальше
ЗДЕСЬ