По поводу одного места из блаженного Августина
Как известно, Атос хотел сразиться с д'Артаньяном, поскольку тот больно толкнул его в плечо, Портос дрался просто потому, что он дрался, Арамиса же привело к дуэли с гасконцем несогласие по некоему богословскому вопросу ("Да, одно место из блаженного Августина, по поводу которого мы не сошлись во мнениях, - сказал д'Артаньян."). Третий повод для поединка ничуть не хуже двух первых, и читатель был бы вправе пренебречь такой деталью, как упоминание имени Августина, если бы богословская тема не получила продолжение в XXVI главе "Трёх мyшкетёров", носящей название "Диссертация Арамиса". Я позволю себе напомнить, что по возвращении из Англии д'Артаньян обнаружил Арамиса в городке Кревкер в обществе священника из Мондидье и настоятеля Амьенского монастыря иезуитов. Арамис в очередной раз изъявил желание принять сан, и собеседники советовали ему написать диссертацию о возложении рук и благословении перстами:
"- Разумеется, - начал Арамис, - я отдаю должное красотам такой темы, но в то же время сознаюсь, что считаю ее непосильной. Я выбрал другой текст. Скажите, милый д'Артаньян, нравится ли он вам: «Non inutile est desiderium in oblatione», то есть: «Некоторое сожаление приличествует тому, кто приносит жертву господу».
- Остановитесь! - вскричал иезуит. - Остановитесь, этот текст граничит с ересью! Почти такое же положение имеется в «Augustinus», книге ересиарха Янсения, которая рано или поздно будет сожжена рукой палача. Берегитесь, мой юный друг, вы близки к лжеучению! Вы погубите себя, мой юный друг!
- Вы погубите себя, - повторил кюре, скорбно качая головой.
- Вы затронули тот пресловутый вопрос о свободе воли, который является дьявольским соблазном. Вы вплотную подошли к ереси пелагианцев и полупелагианцев."
Термин "полупелагианство" встречается в русскоязычной литературе не слишком часто, зато порой используется в значении, которое читателям Дюма может показаться несколько неожиданным. Например, у Льва Гумилёва есть следующий пассаж:
"Даже в жестокие годы иконоборчества римские папы участвовали в церковных делах Византии, по мере сил поддерживая защитников икон. Фактическая независимость от Константинополя, подаренная римскому престолу Каролингами, не мешала существованию суперэтнического единства: греки были дома в Риме и Париже, а франки - в Фессалониках и Эфесе. Теология там и тут была одна - полупелагианство, т. е. православие."
Этими словами Лев Николаевич описывают ситуацию, наблюдавшуюся в христианском мире в раннем средневековье, т.е. до раскола церкви на католическую и православную. Естественно, христиане обеих ветвей полагают, что они сами сохранили верность истинному учению, в то время как их отколовшиеся братья впали в некоторые заблуждения. Поэтому Гумилёв называет теологию единой церкви православием с такой же непосредственностью, с какой западные авторы считают её католичеством. При этом он отождествляет православие с полупелагианством, перед которым предостерегает Арамиса настоятель иезуитского монастыря. Любопытно, что чуть ниже иезуит цитирует всё того же блаженного Августина, а от своего имени произносит одну из тех фраз, благодаря которым оппоненты начали обвинять Августина в криптоманихействе ещё при его жизни и продолжают делать это до сего дня: "Выслушайте такую дилемму: бог есть бог, а мир есть дьявол. Сожалеть о мире - значит сожалеть о дьяволе; таково мое заключение." (должен сказать, я совершенно согласен с теми, кто считает, что это не христианская, но манихейская точка зрения).
Спор между Августином и Пелагием насчитывает полторы тысячи лет (согласно общепринятой хронологии). Августин создал учение о благодати и предопределении, согласно которому человек не способен ни на что повлиять своими поступками, ибо Бог изначально предопределил одних людей к спасению, а других - к погибели. Самостоятельно же, без благодати, человек не может даже уверовать в Бога, не говоря уже о том, чтобы следовать Его заповедям. Пелагий, напротив, считал, что человек, будучи наделён свободой воли, способен различать между добром и злом, и, творя добро, может спасти свою душу даже без помощи Божьей. Это и есть "дьявольский соблазн, пресловутый вопрос о свободе воли". Несколько соборов приняли по этому вопросу несколько взаимоисключающих решений, пока наконец не восторжествовала компромиссная точка зрения, сформулированная преподобным Иоанном Кассианом Римлянином - спасение достигается при помощи сотрудничества между божественной благодатью и свободной волей человека. Концепция получила название синергия (или синергизм) и осталась господствующей в православии до наших дней.
Запад пошёл несколько иным путём. Со временем отдельные идеи Иоанна Кассиана были осуждены (хотя сам он и остался в списках святых), а учение Августина - одобрено. Стало подчёркиваться, что благодать имеет несколько большее значение, нежели добрые поступки человека. Наконец, в эпоху Реформации споры о благодати, предопределении и свободе воли разгорелись с новой силой. Протестанты приняли точку зрения Августина, и чем радикальнее была их церковь или деноминация, тем большее значение она придавала предопределению (Кальвин довёл мысли Августина до абсолюта, чтобы не сказать до абсурда). Именно в эту эпоху появился и термин "полупелагианство", столь по-разному звучащий в устах русского историка и французского иезуита. Нет ничего более далёкого от истины, нежели утверждение, будто православие - косная религия пассивных и покорных судьбе людей, а протестантизм - современная вера энергичных творцов собственного счастья. На доктринальном уровне дело обстоит ровно наоборот - радикальные протестанты с их абсолютным предопределением превосходят своим фатализмом любую восточную секту, православные же верят, что человек руководствуется свободной волей, а деяния значат для его спасения не меньше, чем благодать Божья.
Так возрадуемся же, братья и сёстры, ибо Христос Воскрес!
.
"- Разумеется, - начал Арамис, - я отдаю должное красотам такой темы, но в то же время сознаюсь, что считаю ее непосильной. Я выбрал другой текст. Скажите, милый д'Артаньян, нравится ли он вам: «Non inutile est desiderium in oblatione», то есть: «Некоторое сожаление приличествует тому, кто приносит жертву господу».
- Остановитесь! - вскричал иезуит. - Остановитесь, этот текст граничит с ересью! Почти такое же положение имеется в «Augustinus», книге ересиарха Янсения, которая рано или поздно будет сожжена рукой палача. Берегитесь, мой юный друг, вы близки к лжеучению! Вы погубите себя, мой юный друг!
- Вы погубите себя, - повторил кюре, скорбно качая головой.
- Вы затронули тот пресловутый вопрос о свободе воли, который является дьявольским соблазном. Вы вплотную подошли к ереси пелагианцев и полупелагианцев."
Термин "полупелагианство" встречается в русскоязычной литературе не слишком часто, зато порой используется в значении, которое читателям Дюма может показаться несколько неожиданным. Например, у Льва Гумилёва есть следующий пассаж:
"Даже в жестокие годы иконоборчества римские папы участвовали в церковных делах Византии, по мере сил поддерживая защитников икон. Фактическая независимость от Константинополя, подаренная римскому престолу Каролингами, не мешала существованию суперэтнического единства: греки были дома в Риме и Париже, а франки - в Фессалониках и Эфесе. Теология там и тут была одна - полупелагианство, т. е. православие."
Этими словами Лев Николаевич описывают ситуацию, наблюдавшуюся в христианском мире в раннем средневековье, т.е. до раскола церкви на католическую и православную. Естественно, христиане обеих ветвей полагают, что они сами сохранили верность истинному учению, в то время как их отколовшиеся братья впали в некоторые заблуждения. Поэтому Гумилёв называет теологию единой церкви православием с такой же непосредственностью, с какой западные авторы считают её католичеством. При этом он отождествляет православие с полупелагианством, перед которым предостерегает Арамиса настоятель иезуитского монастыря. Любопытно, что чуть ниже иезуит цитирует всё того же блаженного Августина, а от своего имени произносит одну из тех фраз, благодаря которым оппоненты начали обвинять Августина в криптоманихействе ещё при его жизни и продолжают делать это до сего дня: "Выслушайте такую дилемму: бог есть бог, а мир есть дьявол. Сожалеть о мире - значит сожалеть о дьяволе; таково мое заключение." (должен сказать, я совершенно согласен с теми, кто считает, что это не христианская, но манихейская точка зрения).
Спор между Августином и Пелагием насчитывает полторы тысячи лет (согласно общепринятой хронологии). Августин создал учение о благодати и предопределении, согласно которому человек не способен ни на что повлиять своими поступками, ибо Бог изначально предопределил одних людей к спасению, а других - к погибели. Самостоятельно же, без благодати, человек не может даже уверовать в Бога, не говоря уже о том, чтобы следовать Его заповедям. Пелагий, напротив, считал, что человек, будучи наделён свободой воли, способен различать между добром и злом, и, творя добро, может спасти свою душу даже без помощи Божьей. Это и есть "дьявольский соблазн, пресловутый вопрос о свободе воли". Несколько соборов приняли по этому вопросу несколько взаимоисключающих решений, пока наконец не восторжествовала компромиссная точка зрения, сформулированная преподобным Иоанном Кассианом Римлянином - спасение достигается при помощи сотрудничества между божественной благодатью и свободной волей человека. Концепция получила название синергия (или синергизм) и осталась господствующей в православии до наших дней.
Запад пошёл несколько иным путём. Со временем отдельные идеи Иоанна Кассиана были осуждены (хотя сам он и остался в списках святых), а учение Августина - одобрено. Стало подчёркиваться, что благодать имеет несколько большее значение, нежели добрые поступки человека. Наконец, в эпоху Реформации споры о благодати, предопределении и свободе воли разгорелись с новой силой. Протестанты приняли точку зрения Августина, и чем радикальнее была их церковь или деноминация, тем большее значение она придавала предопределению (Кальвин довёл мысли Августина до абсолюта, чтобы не сказать до абсурда). Именно в эту эпоху появился и термин "полупелагианство", столь по-разному звучащий в устах русского историка и французского иезуита. Нет ничего более далёкого от истины, нежели утверждение, будто православие - косная религия пассивных и покорных судьбе людей, а протестантизм - современная вера энергичных творцов собственного счастья. На доктринальном уровне дело обстоит ровно наоборот - радикальные протестанты с их абсолютным предопределением превосходят своим фатализмом любую восточную секту, православные же верят, что человек руководствуется свободной волей, а деяния значат для его спасения не меньше, чем благодать Божья.
Так возрадуемся же, братья и сёстры, ибо Христос Воскрес!
Click to view.