Один день в умирающей стране
Сутки в провонявшем рыбой поезде. С верхней полки всю ночь окает семья поморов. Архангельск. Пустой вокзал, дремлют бабы с баулами. Микроавтобус-«буханка», четыре часа по ухабам - Онега. Дикая северная речка шириной в две Невы - и одноименный городок в устье.
На левом берегу совсем жуть. Но мы пока на правом. В бывшем уездном городе, бывшем центре лесопромышленности, бывшем международном порту. Сидим на скамеечке в бывшем городском парке и глядим на бывший завод - дряхлая, полудохлая овчарка сторожит живописные руины. Мы с водителем «буханки» беседуем под переливы блатняка.
- Как же вы тут живете?
- Лесом!
- Что?
- Да пиз...им лес, продаем финнам и норвежцам. Они любят лес.
На самом деле, конечно, не так. Кому повезло - живут лесом, остальные - вахтовым методом. Онега - типичный русский райцентр, тысячи людей ездят работать за двести километров, в Архангельск. Три недели - и обратно. Можно заработать десятку, а то и все двадцать.
(Я, кстати, вырос тут, даже ходил в огромную пятиэтажную школу - самое высокое здание в районе. Ее строил мой прадед - пьяный бригадир каменщиков. Но это не имеет никакого значения. Никакого.)
На правом берегу все знакомо: аэродром, перекопанный под картошку, дом культуры с ярмаркой шуб, крохотное кладбище. Путь - на левый, страшный берег. Зимой - пешком по льду, летом все зависит от фаз Луны. В отлив по дну можно дойти, если ног не жалко. В прилив - водная переправа. В роли Харона - местный представитель малого бизнеса. Уволили с разграбленного завода, прицепил на лодку мотор «Ямаха» - единственное сокровище - и теперь довольный человек.
- А хочешь, Женька, дом на том берегу? Пятьдесят тысяч рублей. И участок большой, морковку выращивать будешь, картошку. Курорт!
- Нет у меня, дядя Харон, пятидесяти тысяч. Да и зачем мне тут дом?
- А и правильно. Незачем дом. Волки сожрут.
Они так и говорят: на том берегу, по ту сторону. Чувствуют, что Стикс. По ту сторону Стикса - два поселка: Поньга (Онега-3) и Легашевская Запань (Онега-4). Большая Онега умирает, а две маленькие уже мертвы, только еще не знают об этом. Кривые избы. Улочки, равномерно усыпанные опилками. Ржавые скелеты кораблей. На ходу около двадцати автомобилей, и все без номеров.
- А зачем номера? Тут власти нет! - говорит Харон, скаля северные, плохие зубы.
Он повезет меня дальше на бесценных красных жигулях. В деревню Ворзогоры. Чудо Русского Севера. Огромный звенящий утес, шаг в мох - и комары лицо облепили. А на утесе - древние деревянные церкви.
Самое красивое место в мире.
Там даже есть мобильная связь. Но только если забраться на колокольню. По земле - не ловит. Можно встать под маковкой, посмотреть по сторонам, задержать дыхание, дозвониться в Питер и сказать: вот он, Бог. Золотистое Белое море, скалы. Все Ворзогоры видны. Как пятно цветастого лишайника на валуне.
На серой доске надпись перочинным ножиком: «Костя любит Тоню, 15 мая 1978 года». Где та Тоня?
Спустился - навстречу абориген. Старик Семен Иваныч тащит детские санки по камням. В санках - ржавая лейка.
- Летом тут полно народа. Может, сто человек. Мурманчане, мать их. Купили всю деревню, у них тут дачи. А зимой я не знаю. Зимой я один на улице живу. Не знаю, сколько тут нас осталось.
- Ну что, все посмотрел? - подает голос Харон. - Поехали на материк.
И мы поехали. Снова утес, снова болото, мертвые корабли, переправа, разрушенный порт, завод, пенсионеры возле заколоченного магазина «Петровна». Снова жизнь.
...Это было летом - хотя какое там, к черту, лето. Вот зима - это да. Настоящая зима. Минус тридцать, двухметровый слой снега.
Новый год. Охрипший телевизор «Горизонт». Пляшут актеры, искрится шампанское, президент говорит со страной. По сугробам идет Семен Иваныч с детскими санками.
Волнуюсь. Как он там?
Источник