Дмитрий Быков // "Новая газета", №36, 2 апреля 2012 года
Оригинал взят у jewsejka в Дмитрий Быков // "Новая газета", №36, 2 апреля 2012 года
АМЕРИКАНСКОЕ
Америка - огромная страна, доверенная злобному Госдепу, но чем она особенно странна - тут все читают «Новую газету». Приехал я, допустим, выступать по приглашенью кливлендских экспатов - и раз уже, похоже, двадцать пять меня спросили, как живет Муратов. Ну, как живет? Не отходя от дел: штат не прогнал, газету не обрушил... «Мы видели, он очень похудел. Вы передайте все-таки, чтоб кушал!» «А Юлечка Латынина тверда? Не сдастся им? Ведь их такая бездна! Все бегает?» - «Не знаю. Никогда не бегал с ней». - «Побегайте, полезно!». «А что Михалыч? Там его не бьют? Горюхина не устает ли в школе?» - все говорят, как будто соли пуд в Отечестве сожрали с ними, что ли. «Вам там не страшно?» - «Страшно, но не ах». «А есть ли средства? Платят ли зарплату?!» - как будто мы у мира на глазах конторой всей гуляем по канату, без помощи Госдепа, чтоб спасти трещащую буквально честь России, и постепенно, Господи прости, всем очевидцам стали как родные. Но ладно бы экспаты: все свои, сплошные «Мы», как говорил Замятин, мы им как члены брошенной семьи, и наш упадок им почти приятен. Но ведь слависты! Доблестный отряд, за нашею словесностью хреновой следящей честно, - тоже говорят: «Давно вы были в «Новой»? Что там в «Новой»? Покуда лился этот их елей, я думал, обалдев от наслажденья: ну ладно, пусть у нас не юбилей, но все-таки, допустим, день рожденья.
Судьба правдоискателя тяжка, вам это скажет всякий пустомеля: мы уродились в праздник дурака, наш главный символ - первое апреля, чтоб, стало быть, держаться веселей.
Но тут случились новые печали: никто из них не знал про юбилей! Они нас всех действительно читали! Расчесывали русскую паршу, боялись слишком бурного финала... И то, что я чего-то там пишу, на фоне «Новой» их не волновало: поэзия и проза - Бог бы с ней! Но я, как яйца связаны «Реновой», навеки связан некуда тесней с сидящей у меня в печенках «Новой». Один историк, истинный чудак, заветное сказать пытался слово: «Скажите патриарху...» - «Да, но как?! Он принимает только Соловьева!» - «Не может быть. У «Новой» есть ходы. Он стал на инкизитора похожим, скажите им!» (Уж в чем они тверды - так в вере, будто мы чего-то можем).
И вот, зайдя в чикаговский кабак, в уютное и чистое кружало, я думаю: «Да, «Новая». Но как она меня безумно раздражала, и раздражает, кстати, до сих пор! «Bend Sinister», как говорил Набоков. Ужель они не видят тут в упор ее наглядных, выпуклых пороков! И сам я ей не в первый раз грублю. Наш журналистский пул и так беспутен, а «Новую» я так порой люблю, что точно уж закрыл бы, будь я Путин.
Сектантство. Пафос. Много лишних драк. Гораздо строже быть она могла бы. А между тем я без нее никак, как без бесящей, но любимой бабы. Со стороны посмотришь - ад и стыд: визжит, рыдает, грубо наезжает! Легко уйти от той, что льнет и льстит. Нельзя покинуть ту, что раздражает.
О, ненависть-любовь знакома мне, на ней мой быт и нрав замешен густо... Порой боюсь, что кое-кто в Кремле питает к нам как раз такие чувства. Я от тебя не денусь никуда, моя сестра, соратница, земеля, коллега, дура, умница, звезда, родившаяся первого апреля.
Пью в кабаке постылый кальвадос, дань воздавая баттеру и бреду. Вот и ответ на частый ваш вопрос - зачем я все оттуда не уеду? Что, не зовут? Зовут, зовут, чувак, хороших мест в Америке немало ж, - однако из страны, что бесит так, я не могу уехать, понимаешь? Я ею ненавидим, но храним. Просвистанный простор ее раздетый - такой универсальный псевдоним всего, что мозг выносит в жизни этой! Бывало, в марте как-нибудь проснусь, взгляну в окно, от ярости икая, - там снег, тоска и злость. И скажешь: «Русь!» - а надо б «Жизнь». Ведь это жизнь такая! И жизнь, и смерть, и воля, и покой - без местной всей корректности хреновой - на Родине присутствуют в такой ужасной концентрации, как в «Новой». Признаться, я от этого тащусь. Возможностей вагон, эмоций веер. Ведь человек стремится к силе чувств, а не ко благу, как сказал бы Веллер. И эту злобу, чушь и холода, а также их сменяющую жижу я до того порою ненавижу, что никогда не денусь никуда.
.
АМЕРИКАНСКОЕ
Америка - огромная страна, доверенная злобному Госдепу, но чем она особенно странна - тут все читают «Новую газету». Приехал я, допустим, выступать по приглашенью кливлендских экспатов - и раз уже, похоже, двадцать пять меня спросили, как живет Муратов. Ну, как живет? Не отходя от дел: штат не прогнал, газету не обрушил... «Мы видели, он очень похудел. Вы передайте все-таки, чтоб кушал!» «А Юлечка Латынина тверда? Не сдастся им? Ведь их такая бездна! Все бегает?» - «Не знаю. Никогда не бегал с ней». - «Побегайте, полезно!». «А что Михалыч? Там его не бьют? Горюхина не устает ли в школе?» - все говорят, как будто соли пуд в Отечестве сожрали с ними, что ли. «Вам там не страшно?» - «Страшно, но не ах». «А есть ли средства? Платят ли зарплату?!» - как будто мы у мира на глазах конторой всей гуляем по канату, без помощи Госдепа, чтоб спасти трещащую буквально честь России, и постепенно, Господи прости, всем очевидцам стали как родные. Но ладно бы экспаты: все свои, сплошные «Мы», как говорил Замятин, мы им как члены брошенной семьи, и наш упадок им почти приятен. Но ведь слависты! Доблестный отряд, за нашею словесностью хреновой следящей честно, - тоже говорят: «Давно вы были в «Новой»? Что там в «Новой»? Покуда лился этот их елей, я думал, обалдев от наслажденья: ну ладно, пусть у нас не юбилей, но все-таки, допустим, день рожденья.
Судьба правдоискателя тяжка, вам это скажет всякий пустомеля: мы уродились в праздник дурака, наш главный символ - первое апреля, чтоб, стало быть, держаться веселей.
Но тут случились новые печали: никто из них не знал про юбилей! Они нас всех действительно читали! Расчесывали русскую паршу, боялись слишком бурного финала... И то, что я чего-то там пишу, на фоне «Новой» их не волновало: поэзия и проза - Бог бы с ней! Но я, как яйца связаны «Реновой», навеки связан некуда тесней с сидящей у меня в печенках «Новой». Один историк, истинный чудак, заветное сказать пытался слово: «Скажите патриарху...» - «Да, но как?! Он принимает только Соловьева!» - «Не может быть. У «Новой» есть ходы. Он стал на инкизитора похожим, скажите им!» (Уж в чем они тверды - так в вере, будто мы чего-то можем).
И вот, зайдя в чикаговский кабак, в уютное и чистое кружало, я думаю: «Да, «Новая». Но как она меня безумно раздражала, и раздражает, кстати, до сих пор! «Bend Sinister», как говорил Набоков. Ужель они не видят тут в упор ее наглядных, выпуклых пороков! И сам я ей не в первый раз грублю. Наш журналистский пул и так беспутен, а «Новую» я так порой люблю, что точно уж закрыл бы, будь я Путин.
Сектантство. Пафос. Много лишних драк. Гораздо строже быть она могла бы. А между тем я без нее никак, как без бесящей, но любимой бабы. Со стороны посмотришь - ад и стыд: визжит, рыдает, грубо наезжает! Легко уйти от той, что льнет и льстит. Нельзя покинуть ту, что раздражает.
О, ненависть-любовь знакома мне, на ней мой быт и нрав замешен густо... Порой боюсь, что кое-кто в Кремле питает к нам как раз такие чувства. Я от тебя не денусь никуда, моя сестра, соратница, земеля, коллега, дура, умница, звезда, родившаяся первого апреля.
Пью в кабаке постылый кальвадос, дань воздавая баттеру и бреду. Вот и ответ на частый ваш вопрос - зачем я все оттуда не уеду? Что, не зовут? Зовут, зовут, чувак, хороших мест в Америке немало ж, - однако из страны, что бесит так, я не могу уехать, понимаешь? Я ею ненавидим, но храним. Просвистанный простор ее раздетый - такой универсальный псевдоним всего, что мозг выносит в жизни этой! Бывало, в марте как-нибудь проснусь, взгляну в окно, от ярости икая, - там снег, тоска и злость. И скажешь: «Русь!» - а надо б «Жизнь». Ведь это жизнь такая! И жизнь, и смерть, и воля, и покой - без местной всей корректности хреновой - на Родине присутствуют в такой ужасной концентрации, как в «Новой». Признаться, я от этого тащусь. Возможностей вагон, эмоций веер. Ведь человек стремится к силе чувств, а не ко благу, как сказал бы Веллер. И эту злобу, чушь и холода, а также их сменяющую жижу я до того порою ненавижу, что никогда не денусь никуда.
.