"пропади ты пропадом"
- Говорят, мальчишка этот пропал прямо на горке.
- Как так?
- Ребятня каталась, сверху все толкались, баловались, куча мала там образовалась, человек пять одновременно вниз полетели. Вроде он с горки съехал, а внизу-то его и нет!
- Да ну, бред.
- Болтают. Он, наверное, и не съезжал.
- Съезжал! Только наверх не поднялся и вообще... исчез.
- А куда он тогда делся?
- Да никуда не делся, чушь не несите. Отстал от других пацан, где-нибудь вылез потом и домой пошел.
Маруся слушала вполуха. Ей было тепло, хорошо, лениво. "Маруся, Марусенька", - повторяла она про себя, жмуря глаза, в которые летел веселый, чистый, белый снег. Так ее называла мама. До рождения Этого. Когда Этот родился, мама стала гораздо реже заплетать косички ее куколкам и читать вслух книжки-раскладушки, а из Маруси она превратилась в Марию. Девочке было пять, когда она увидела, что мама стала толстой. Сначала она не поняла и смеялась - будто арбуз мама проглотила. Но потом до нее "дошло", язвительно заметила Олька-подружка. Олька была из "неинтеллигентной семьи", как сказала мама Маруси, и из ее уст объяснение прозвучало так: "Твои мамка с папкой потрахались, и мамка скоро родит". Маруся знала, что у взрослых такое бывает, и про беременность знала. Но почему-то никак не могла простить родителям, что это случилось с ними, что они ее предали. Завели Этого. Теперь Маруся должна была помогать маме. Как Мария. Как взрослая. А Этот рос. Сначала он был просто красной, сопливой, плачущей и визжащей куклой. Вместо тех, Марусиных. Потом кукла начала ковылять. Девочке исполнилось десять, когда Этот сделался пятилеткой - таким же, какой была Маруся, когда он родился. Только вот "как взрослым" он почему-то не стал, оставался "маминым солнышком". Маруся недоумевала, отчего такая несправедливость, - одни в пять лет должны взрослеть, а другие в те же пять лет - все солнышки да солнышки. "Вот бы он пропал", - думала она иногда. Маруся не раз слышала, как баба Вера с пятого этажа орала на своего мужа, который был не дед и не дядя Костя, а просто Костя: "Пропади ты пропадом!" Одноногий Костя, стуча романтической, как казалось почему-то Ольке и Марусе, деревянной ногой, и тяжело вздыхая, спускался по лестнице, а вслед ему неслось басом: "Пропадом, пропадом!" Баба Вера была грузной женщиной с низким голосом. Переваливаясь, как утка, она выходила во двор и там, останавливая соседей, бегущих с работы или в магазин, басила: "Пропал бы он пропадом, ирод, кровушки моей напился за дцать-то лет". Что такое "пропадом", Маруся не знала, и от этого незнания, но ощущения чего-то загадочного, страшного, темного, сгущающегося, сосало под ложечкой.
- Пропади он пропадом, - произнес голосок у нее голове. Маруся смотрела на Костю. Тот сидел в подпитии на лавке, раскачиваясь из стороны в сторону и что-то бубня себе под нос. Костя, в общем-то, был мирным пьяницей, никого не трогал, и его никто не трогал. Кроме бабы Веры. Накрапывал дождь. Маруся подошла к лавочке и, глядя на грязноватую кепку Кости, повторила - теперь уже вслух: "Пропади ты пропадом". Костя поднял на девочку мутные голубоватые слезящиеся глазки, посмотрел сквозь, и продолжал что-то бубнить. Марусе стало скучно. Дождь меж тем усилился, и она забежала в подъезд. Лифт опять не работал. Едва Маруся миновала лестничный пролет, как за окном загрохотало, ливень обрушился стеной. Что-то подтолкнуло девочку - и она с жадностью прильнула к никогда не мытому окну между этажами. Кости на скамье не было. "Зашел вслед за мной, наверное", - равнодушно подумала Маруся и стало подниматься к себе. Баба Вера и Костя жили этажом ниже.
Через пару дней вдруг оказалось, что Костя пропал. Баба Вера ходила с абсолютно белым лицом и повторяла одно: "А ирод-то мой исчез. Как корова языком... И куда он провалился? Раз - и нет". Приходила милиция, толстый дядька в форме, отдуваясь, бродил по этажам, опрашивал соседей. Лифт опять не работал.
- А он пропал. Пропадом, - хихикая, рассказала Олька Марусе. - Баба Вера все желала ему пропасть. Вот он и пропал. Мамка говорит, ну и хорошо, нах... он нужен, алкаш, - копируя интонации взрослых, добавила она.
Марусю обожгло. Болтовня подружки показалась ей сначала страшной, а потом почему-то веселой.
"Так и Этот может пропасть пропадом!"
Маруся кинулась домой. Уши ее горели. "Пропадом, пропадом!" - стучало в висках. "Пропадом, пропадом!" - пел морозный воздух. "Пропадом, пропадом!" - мяукнула у подъезда трехцветная кошка, кинувшись под ноги.
В воскресенье девочка - она ведь взрослая - сама пошла с братом на горку. Усадив его на баранку в группе затеявших возню, хохочущих краснощеких пацанов и глядя в его голубые, мутные, слезящиеся на морозе глаза, Маруся внятно произнесла:
- Пропади ты пропадом.