Один день
«… в принципе, все мы прекрасно понимали, чем это должно было закончица. Никто и не пытался спориц на эту тему, все мы единогласно принимали грядущий упадок. Да, пути преодоления кризиса предлагалис самые разнообразные, однако их объединял один общий принцип - необходима немедленная, возможно даже взрывная либерализация экономической модели. Иначе грядущая стагнация полностью погребет под собой даже те иллюзорные достижения, которые еще осталис у нашей страны.»
Павел откинулся на спинку кресла и внимательно перечитал последний абзац. Через пару секунд он, нахмурив лоб, резкими движениями перевел курсор на пару предложений назад и дописал небольшое примечание, сразу после фразы «никто и не пытался спорить»: «конечно, я имею ввиду людей разумных».
Еще примерно минуту у него заняло прочтение всего текста только что написанной заметки. Павел крайне редко писал на политические темы в своем блоге, так как было очень легко оступиться и «попасть на кофемолку» - так с легкой руки какого-то несчастного прозвали принятый десять лет назад закон, приравнивающий при соблюдении некоторых условий блогеров к СМИ. Закон требовал соблюдения фактологической чистоты. И, хотя, применялся он крайне избирательно, все же люди старались лишний раз не дразнить гусей.
Перед публикацией Павел привычно нажал на кнопку «Do Patriotic». Корректор добавил приставку «не-» к слову «иллюзорные». Затем, заменил «прекрасно понимали» на «догадывались». Под нож попало и выражение «все мы», вместо него появилась обтекаемая формулировка «многие мои знакомые». «Должно» превратилось в «могло», «грядущий упадок» стал «потенциальным», а «кризис» - «возможным». Еще несколько правок завершили шлифовку текста, а в конце появилась метка корректора - фраза «Величайшей державе в мире - вечная слава». Теперь свободные наблюдатели не имели не малейшего повода придраться к нему, а значит, текст можно было смело публиковать.
«Патриотический язык» появился как паритет между действиями власти и пользователей Сети. Поговаривали, что используемые в нем правила настолько сложны, что никто не в состоянии использовать его свободно, без автоматики. «Вчера я написал в своем блоге „хромой мудак“, а корректор заменил его на „бывший Президент России“» - истории, подобные этой, рассказывали на встречах многие знакомые Павла. Небольшой скрипт-кодировщик подключался к семантическому анализатору Compreno, анализировал текст на опасные формулировки и заменял на более обтекаемые, а плагин-декодер являл исходную авторскую мысль читателю в первозданном виде. Конечно, при таком подходе стороннему читателю, не имеющему плагина кажется, что всю Сеть заполнили исключительно консерваторы-великодержавники, восхваляющие государственную власть и все ее, даже самые спорные, решения, но Павел, как и остальные, не слишком заботился об этом, справедливо полагая, что вчерашние телезрители Центрального канала - не слишком богатая интеллектом группа, а значит метать бисер перед свиньями, рискуя своей головой, не очень уж дальновидно.
Закончив с текстом, Павел закрыл вкладку своего блога и открыл башорг, чтобы немного отвлечься. Но он не успел прочитать и двух цитат, как раздался резкий звук пришедшей эсемески.
«Бегом на ман ежку, тут песец» - высветилось на экране телефона.
Павел знал о сегодняшнем митинге, но решил не идти на него, полагая, что он, как и все предыдущие, закончится очередным никчемным катанием в автозаках. Игорь, который только что и прислал эсемеску, был радикально не согласен в этом с Павлом и посещал каждый народный сход, за что уже дважды был уволен и теперь перебивался заработками на неквалифицированных должностях. Однако, обычно сообщение от него приходило ближе к вечеру и было совершенно иного содержания. Последний раз, около полугода назад, он написал «еду в Магадан». И никогда до этого он не звал Павла с собой, с горечью и сожалением принимая его позицию.
Что-то случилось. Павел набрал номер друга, но вместо гудков услышал записанный голос, вещавший о возможности оставить сообщение. Еще две попытки привели к аналогичному результату. Звонок общему знакомому Павла и Игоря, Семену, который тоже старался участвовать в «народных волнениях» также остался без ответа. Затем он набрал еще несколько номеров из своей записной книжки, пытаясь дозвониться до людей, которые могли бы быть в центре, и каждый раз на другом конце провода его встречал равнодушный автоответчик.
Щелкнув в браузере на вкладку с Твитором, Павел почувствовал, как душа его уходит в пятки. Несколько последних твитов, которые отобразились в ленте, трактовались однозначно - началось, а мелькающая ошибка обновления ленты красноречиво говорила о том, что началось вполне конкретно, и все средства связи уже заблокированы.
Быстро проверив основные каналы, Павел убедился в этом факте. Все, что было неподконтрольно государственной машине, было заблокировано, а остальные, в основном сугубо отечественные сайты, являли собой привычный образец политической безмятежности.
Телефон еще ловил, но Павел не был уверен в том, что это хоть что-то значит. Накинув легкую куртку, он выскочил из дома, по пути отправив несколько сообщений своим знакомым. Если все действительно настолько серьезно, как он полагал, то им потребуется каждый.
В метро Павел обнаружил себя дрожащим не то от страха, не то от предвкушения. Конечно, как и многие его сторонники, он ждал этого момента очень давно. Практически каждый вечер, перед отходом ко сну, он проигрывал в голове сценарий падения ненавистного режима и следующего за ним расцвета страны. Пустая сублимация, он сам прекрасно это понимал, но это хоть как-то спасало его от накрывающей временами тоски и депрессии. Мандраж то накатывал, то отпускал, качая Павла на волне предвкушения чего-то одновременно и долгожданного, и невыносимо ужасного.
«Что, если у нас не получится?» - думал он. «И ладно бы, если бы нас просто разогнали в очередной раз, но если мы победим, и результат окажется не таким, какой мы ждали? Вместо старого вора на трон сядет новый, „безумный принтер“ продолжит со скоростью пулемета выпускать запрещающие законы, а предприниматели так и продолжат жить в ожидании „маски-шоу“ с последующей экспроприацией бизнеса?»
Он поднял глаза. В вагоне было не очень много народу - все-таки выходной день, лето, многие разъехались в отпуска, кто-то на даче… удивительно, что началось именно сегодня. Но другие люди, которые ехали с ним в вагоне… Павел смотрел на них, и вдруг увидел… нет, скорее даже почувствовал то, чего никогда не замечал в своих соотечественниках. Решимость. Готовность идти до конца. Он не знал, кто его случайные встречные и куда едут, но сама атмосфера была накалена до предела и предрасполагала к активным действиям. Как будто бы над Москвой вдруг распылили волю к сопротивлению. Волю к жизни.
«Будь что будет» - подумал про себя он и зная, что подходы уже перекрыты и придется прорываться окольными путями, вышел на пару остановок раньше.
* * *
- Я правильно понимаю, что вы не можете меня вылечить? - Глаза Павла заблестели от слез, но во взгляде читалась надежда.
- Поймите, пожалуйста, меня правильно. - сидящий напротив его кровати врач поправил сползшие на нос очки. - Мы до самого последнего момента надеялись на то, что у нас будет, так сказать, хотя бы что-нибудь, за что мы можем зацепиться. Увы, даже современная медицина не всемогуща. Мы попробовали даже несколько, так сказать, экспериментальных методик, заручившись вашей поддержкой…
- Постойте, какой поддержкой? Моей? Я только сегодня очнулся, может быть, поддержкой моих родителей?
- Нет-нет, именно вашей. Конечно, мы действовали через ваших родных, потому что в текущей ситуации вы, так сказать, недееспособны, но они всякий раз советовались с вами. - Врач тяжело вздохнул. - Как вы думаете, сколько раз вы задавали мне этот вопрос?
- Какой?
- Могу ли я вас вылечить.
- Доктор, вы издеваетесь надо мной? - В голосе Павла чувствовалась легкая злоба.
- Ничуть, просто, понимаете ли, я уже знаю наперед, чем закончится наш диалог. Видите ли, параплегия… простите, паралич - это не единственное последствие перенесенной вами травмы. Есть еще кое-что. - Врач устало посмотрел в окно.
- Доктор, не томите.
- В общем, если не углубляться в детали, то у вас, так сказать, полностью отсутствует долговременная память. На протяжении последних месяцев, что вы находитесь здесь, вы каждый день просыпаетесь так, как будто только вчера вышли из комы.
Глаза Павла медленно округлились, словно он увидел привидение, а врач тем временем равнодушно продолжил, как будто бы не обращая на его замешательство ни малейшего внимания.
- Мы провели тесты. МРТ, ЭЭГ… я не буду вдаваться в подробности, вы можете, так сказать, все прочитать на распечатке, которая лежит у вас на тумбочке. В общем, шансы на возможное восстановление функций памяти крайне малы.
Павел закрыл лицо руками. По щекам его текли слезы. Врач молчаливо смотрел в окно, словно ожидая, пока тот отойдет от шока, лишь время от времени посматривая на часы.
- То есть каждый день я заново прохожу через это?
- Я очень сочувствую вам, но к сожалению, да. - Голос мужчины чуть потеплел.
- И нет никакой надежды меня вылечить?
- Вылечить - увы. Но есть возможность помочь вам.
- Мне почему-то кажется, что мне поможет только смерть. - Павел вытер слезы углом одеяла и посмотрел на врача, словно уже смирившись со своей участью.
- К счастью или сожалению, в нашей стране эвтаназия запрещена. Я не буду, так сказать, вдаваться в полемику относительно этого вопроса, сейчас не время и не место для этого. Но есть возможность несколько скрасить ваши страдания. Вырвать вас, так сказать, из того ада, в котором вы оказались.
Врач встал со стула и подошел к окну. Листья, чуть трепещущие на пока еще теплом осеннем ветру, уже начали желтеть.
- Вы что-то можете мне вернуть?
- Увы, ничего.
- Тогда чем вы мне поможете?
* * *
Завершив вечерний обход, Николай Петрович привычно вернулся в ординаторскую. Там, сидя на диванчике, смотрел телевизор еще один мужчина в белом халате.
- Вечер добрый, Иван Константинович. - поздоровался первый.
- И тебе не хворать. - Второй приветливо помахал рукой. - Ну как там, на западном фронте?
- На западном фронте без перемен. Впрочем, есть и хорошие новости. Помнишь, я тебе рассказывал о парне, который после автокатастрофы словил параплегию напару с амнезией?
- Да. Ужасная история, честно говоря. Я тут за 40 лет многого насмотрелся, но всякий раз сердце кровью обливается, когда молодые страдают. Что с ним?
- Я с ним сегодня беседовал. Рассказал ему об экспериментальной методике, которой Шнайдер лечил эпилептические припадки. Ну и свои выкладки пояснил, по поводу обратной стимуляции.
- Он хочет в рай?
- Честно говоря, я не уверен, что это рай. - Николай Петрович подошел к столику, на котором стоял еще горячий чайник, кинул пакетик в кружку и залил водой. - Я даже не уверен, что это сработает, а если и сработает - что он не попадет в кошмар. Мы же совершенно не представляем, какие именно эмоциональные пласты его памяти мы сможем поднять. Каким было его самое сильное в жизни переживание? Вдруг это разрыв с первой любовью, потеря отца… да что угодно. В конце концов, он может попасть в фантазию! И он будет раз за разом это переживать, а мы не будем иметь ни малейшего понятия об этом. Я боюсь этого, Иван Константинович, очень боюсь.
Врач кинул в кружку два кубика сахара и, неторопливо помешивая чай, начал прохаживаться по комнате. Молча. Глаза его следили за секундной стрелкой часов, висящих над входной дверью.
- Но он хочет попробовать?
- Он готов рискнуть. Говорит, что все взвесил и даже самый неблагоприятный исход ему кажется лучше, чем жизнь беспамятного паралитика.
- Его страховая будет в бешенстве. - Иван Константинович ухмыльнулся в бороду.
- Они всегда в бешенстве, когда застрахованные поступают на пожизненное лечение. Никто платить не хочет. Иногда они начинают трактовать договор как какую-нибудь Библию. Ну там, сначала Господь сотворил твердь, а значит мозговая травма от удара об землю не страховой случай, а обстоятельство непреодолимой силы. Честное слово, иногда мне кажется, что мы все еще живем в России.
- Ну, привычки так быстро не забываются. Сам понимаешь.
- Да понимаю, конечно, но все равно жутко раздражает.
- Ладно, ближе к делу. Так что с парнем? - Врач сделал заинтересованный жест рукой.
- Что-что… завтра подъедут его родители, он им сегодня звонил, все обсудил. Они подпишут бумаги, мы введем его в медикаментозную кому и будем ждать аппарата. По идее, через пару недель он уже будет видеть цветные сны.
* * *
Робкие солнечные лучи, пробиваясь сквозь полузакрытые жалюзи, скользили по лицу Павла. Но сегодня не открыл глаза, как не открывал их уже на протяжении долгого времени.
Да, он не видел встающего над Московской Республикой Солнца, но во сне он улыбался. Уже целых пять лет, каждый день он проживал заново самый волнующий день в своей жизни.
Комментировать запись на virtualmind.ru