(no subject)
Две недели без работы (и, соответственно, возможности хоть как то отвлечься), две недели сидения в интернете далеко за полночь, судорожного чтения новостей и попыток успокоится новопасситом. Две недели, на протяжении которых, собираясь выйти из дома, думаешь не о том, как выглядишь, а только о том, будет ли удобно и тепло (и легко ли будет убегать в случае чего). Лыжные штаны, рюкзак вместо кожаной сумки, флиска вместо красивой кофточки, волосы можно помыть и в другой раз (все равно под шапкой). Две недели переживаний из-за своей тотальной бестолковости и бесполезности и постоянные попытки хоть что-то сделать и хоть кому-то помочь. Натолкнулась в фейсбуке на предложение привезти вещи в больницы пострадавшим и подумала, что с этим я справлюсь (я же бывала в больницах, и всегда достаточно было сказать «добрый день, меня зовут Светлана, я волонтер»). И вот я в больнице скорой помощи, ошарашено смотрю на толпы милиционеров, слушаю врача, который по секрету передает нам список пострадавших, и понимаю, что единственное, что я могу сделать - постоять с пакетами, пока остальные договариваются с адвокатами о передаче вещей в спецотделение. «Самоорганизуйтесь» - говорит инициатор движения, и осознаю, что до такого уровня самоорганизации я еще не доросла. Ок, попробуем что-то другое. Вот люди сообразили, что надо бы как-то исключить возможность похищения активистов из больниц, и организовали «Варту в лікарні». Прихожу в восторг от идеи и отправляюсь на свое первое дежурство в Октябрьскую. Там все тихо и спокойно, молодой врач приносит нам пиццу, мы болтаем, хохочем и играем в контакт (кто-то уже успел даже написать, что Варта - отличный социальный эксперимент: как несколько незнакомых между собой людей проведут вместе от 5 до 12 часов?). Невозможно поверить, что именно из этой сонной больничной приемной похитили Луценка и Вербицкого. В голове вертится мысль о бесполезности проведенного здесь времени, но я одергиваю себя и думаю, что слава Богу, что мы не нужны.
Второе дежурство - в 12-й больнице. Там мы поим чаем загадочного молчаливого паренька со сломанной рукой, который все время звонит куда-то по телефону, а потом сообщает, что их 300 человек приехало из Полтавы на митинг, ну а он за компанию, город хотел посмотреть. Тут-то до меня и доходит, что паренек - один из тех самых уже полусказочных «титушек». Медсестра заботливо наставляет его, чтобы ехал сразу домой, и если будет спрашивать милиция, говорить, что просто упал. Мы тоже говорим ему, чтобы берег себя, и он уходит, обронив на прощание фразу «там начинается потасовка, мне пора».
Потом я снова прихожу в БСП и сразу же узнаю, что, собственно, волонтеров на сегодня уже полно. К столику, где сидят координаторы, каждые 5 минут подходят люди и приносят еду для пострадавших. Еды уже намного больше, чем нужно, и мы с Мариам отправляемся по лабиринту больничных коридоров в поисках других пациентов, которым можно было бы эту еду сплавить. Потом нас отправляют на третий этаж в нейрохирургию сторожить милиционеров, сторожащих активистов. Быстро становится понятно, что между милиционерами и активистами уже полнейшие мир, дружба, помидоры, время от времени они выходят вместе покурить (шутя, что уходят «в лес»), смеются и смотрят вместе сериалы. Руководитель милицейской смены, устав от сериалов, охотно откликается на флирт третьей дежурной по имени Оля («а вы возьмете меня на лыжи?» - невинно хлопая ресницами говорит Оля. - «видите, кнопочки?» - показывает телефон, очень тонко намекая, чтобы он оставил свой номер) и долго беседует с нами. Адекватный, неглупый, никому не доверяет и ни на что не надеется. Удачи тебе с лыжами и Олей, чувак.
Ну и конечно, главный пункт в программе - обязательное посещение Майдана. Стоять просто так невыносимо и физически, и психологически, и поскольку я не смогла придумать ничего другого, то мне остается разносить еду и чай на баррикады. В кухне Дома профсоюзов волонтеров тоже больше, чем работы, приходится долго стоять в очереди, слушать разговоры, например, о том, что «завтра закончится перемирие», и в очередной раз удивляться сюрреалистичности ситуации. Получив вожделенный поднос с бутербродами, отправляюсь на Грушевского, и меня тянет все ближе и ближе к передовой, туда, где апокалиптический черный снег, вывороченные из мостовой камни и закоптившаяся колоннада стадиона Динамо. Под ногами путаются какие-то мотки черной проволоки, и я не сразу догадываюсь, что это остатки от сгоревших шин. Поднос в руках постепенно становится легче, но чем ближе к передовой, тем менее охотно у меня разбирают бутерброды. Предлагаю поесть группке греко-католических священников, они отказываются, один из них делает жест благословения, я пытаюсь всучить бутерброд стоящему рядом дядьке, но он тоже отказывается, говоря «дайте бійцям». Мне становится смешно при мысли, что я сейчас буду кормить боевиков по благословению, но бойцы в масках сурово смотрят на меня с баррикад, и есть тоже не хотят.
Чуть позже я опять прихожу к баррикадам уже без подноса и знакомлюсь с пожилым американским пилотом Джорджем. Он сообщает мне, что он большой поклонник Джона МакКейна. «Республиканец», - разочарованно думаю я, и чуть было не говорю, что я демократ, но вовремя вспоминаю, что я ведь даже не американка. Джордж в восторге от происходящего и излагает мне свое понимание причин революции: «ln plain English, Ukrainians get fucked in every way». Да, Джордж, ты совершенно прав.
В другой раз я с девочкой-протестанткой, с которой мы познакомились в очереди, разношу чай в больших пластиковых бутылях, разнести нужно быстро, иначе остынет. К первым баррикадам на Грушевского уже просто так не пропускают, требуют надеть каску. Я беру каску из коробки, она совершенно не держится на моей голове, и явно слетит при первом же ударе. Но зато я в каске, да. Мы осторожно переступаем в темноте через мотки проволоки, мальчики в масках и касках несут за нами бутыли, и моя спутница говорит «будьте благословенны» каждому, кто берет у нас чай.
А потом нас наконец вызывают на работу. Мы проходим через кордон на Шелковичной и оказываемся в зазеркалье, где практически нет женщин (кроме таких же как мы местных сотрудников), где беркутовцы носят георгиевские ленточки, где из открытых дверей редких биотуалетов видна некая масса, которая словно бы начала оттуда выползать, да так и замерзла, где возле кабмина стоят 2 БТРа, дорогу покрывает толстый слой льда после того, как ее поливали водой, и все в дыму выхлопных газов от беспрерывно работающих двигателей автобусов. На работе тоже нечего делать, кроме как убирать в кабинете, и мы в запале вылизываем его чуть ли не до стерильной чистоты. И непонятно, что же делать дальше.
Второе дежурство - в 12-й больнице. Там мы поим чаем загадочного молчаливого паренька со сломанной рукой, который все время звонит куда-то по телефону, а потом сообщает, что их 300 человек приехало из Полтавы на митинг, ну а он за компанию, город хотел посмотреть. Тут-то до меня и доходит, что паренек - один из тех самых уже полусказочных «титушек». Медсестра заботливо наставляет его, чтобы ехал сразу домой, и если будет спрашивать милиция, говорить, что просто упал. Мы тоже говорим ему, чтобы берег себя, и он уходит, обронив на прощание фразу «там начинается потасовка, мне пора».
Потом я снова прихожу в БСП и сразу же узнаю, что, собственно, волонтеров на сегодня уже полно. К столику, где сидят координаторы, каждые 5 минут подходят люди и приносят еду для пострадавших. Еды уже намного больше, чем нужно, и мы с Мариам отправляемся по лабиринту больничных коридоров в поисках других пациентов, которым можно было бы эту еду сплавить. Потом нас отправляют на третий этаж в нейрохирургию сторожить милиционеров, сторожащих активистов. Быстро становится понятно, что между милиционерами и активистами уже полнейшие мир, дружба, помидоры, время от времени они выходят вместе покурить (шутя, что уходят «в лес»), смеются и смотрят вместе сериалы. Руководитель милицейской смены, устав от сериалов, охотно откликается на флирт третьей дежурной по имени Оля («а вы возьмете меня на лыжи?» - невинно хлопая ресницами говорит Оля. - «видите, кнопочки?» - показывает телефон, очень тонко намекая, чтобы он оставил свой номер) и долго беседует с нами. Адекватный, неглупый, никому не доверяет и ни на что не надеется. Удачи тебе с лыжами и Олей, чувак.
Ну и конечно, главный пункт в программе - обязательное посещение Майдана. Стоять просто так невыносимо и физически, и психологически, и поскольку я не смогла придумать ничего другого, то мне остается разносить еду и чай на баррикады. В кухне Дома профсоюзов волонтеров тоже больше, чем работы, приходится долго стоять в очереди, слушать разговоры, например, о том, что «завтра закончится перемирие», и в очередной раз удивляться сюрреалистичности ситуации. Получив вожделенный поднос с бутербродами, отправляюсь на Грушевского, и меня тянет все ближе и ближе к передовой, туда, где апокалиптический черный снег, вывороченные из мостовой камни и закоптившаяся колоннада стадиона Динамо. Под ногами путаются какие-то мотки черной проволоки, и я не сразу догадываюсь, что это остатки от сгоревших шин. Поднос в руках постепенно становится легче, но чем ближе к передовой, тем менее охотно у меня разбирают бутерброды. Предлагаю поесть группке греко-католических священников, они отказываются, один из них делает жест благословения, я пытаюсь всучить бутерброд стоящему рядом дядьке, но он тоже отказывается, говоря «дайте бійцям». Мне становится смешно при мысли, что я сейчас буду кормить боевиков по благословению, но бойцы в масках сурово смотрят на меня с баррикад, и есть тоже не хотят.
Чуть позже я опять прихожу к баррикадам уже без подноса и знакомлюсь с пожилым американским пилотом Джорджем. Он сообщает мне, что он большой поклонник Джона МакКейна. «Республиканец», - разочарованно думаю я, и чуть было не говорю, что я демократ, но вовремя вспоминаю, что я ведь даже не американка. Джордж в восторге от происходящего и излагает мне свое понимание причин революции: «ln plain English, Ukrainians get fucked in every way». Да, Джордж, ты совершенно прав.
В другой раз я с девочкой-протестанткой, с которой мы познакомились в очереди, разношу чай в больших пластиковых бутылях, разнести нужно быстро, иначе остынет. К первым баррикадам на Грушевского уже просто так не пропускают, требуют надеть каску. Я беру каску из коробки, она совершенно не держится на моей голове, и явно слетит при первом же ударе. Но зато я в каске, да. Мы осторожно переступаем в темноте через мотки проволоки, мальчики в масках и касках несут за нами бутыли, и моя спутница говорит «будьте благословенны» каждому, кто берет у нас чай.
А потом нас наконец вызывают на работу. Мы проходим через кордон на Шелковичной и оказываемся в зазеркалье, где практически нет женщин (кроме таких же как мы местных сотрудников), где беркутовцы носят георгиевские ленточки, где из открытых дверей редких биотуалетов видна некая масса, которая словно бы начала оттуда выползать, да так и замерзла, где возле кабмина стоят 2 БТРа, дорогу покрывает толстый слой льда после того, как ее поливали водой, и все в дыму выхлопных газов от беспрерывно работающих двигателей автобусов. На работе тоже нечего делать, кроме как убирать в кабинете, и мы в запале вылизываем его чуть ли не до стерильной чистоты. И непонятно, что же делать дальше.