О чем говорит фотография
В нашей семье много фотографий. Мы любим, когда яркие моменты нашей жизни оставались не только в памяти, но и на фотографиях.
Мне нравится рассматривать дедушкины фотографии довоенных и послево-енных лет: при их сравнении заметно, как изменился дедушка Иван за четыре года, как перенесенные им тяготы жизни отразились в морщинах молодого солдата. Вглядываясь в снимки, я вспоминаю рассказы о нем и о войне.
До войны дедушка успел немного поработать на тракторе, после демобили-зации сел за штурвал комбайна, хлеборобствовал в родном колхозе «Южный» 40 лет. Вместе с супругой, Марией Федоровной, вырастили они и воспитали пятерых сыновей и одну дочь. В Оренбурге, Орске, на Магнитке, в Шестаковке трудятся их дети.
Мальчик Ваня, по батюшке Трифонович, появился на свет в беспокойный 1921 год, когда молодая Советская республика только-только вставала на ноги, ос-вобождаясь от буржуазно - помещичьего уклада жизни. Через пять лет после рож-дения Ивана в муках умрет его мать. Отец, чтобы маленький сын не страдал без материнской ласки, приводит в дом другую жену - Елену, которая потом родит ему второго ребенка. Для Вани она станет заботливой матерью.
День выдался сумрачный, будто предвещавший что-то недоброе. На исходе - конец сентября 1939 года. Военкоматом вместе с другими восемнадцатилетни-ми пареньками, призывался Иван на службу в армию. 4 октября к одной из стан-ций на Украине в Народный Комиссариат внутренних дел пришел состав с ново-бранцами, которые назначались для охраны туннелей, мостов, водокачек. Иван и еще тринадцать человек отправились в разные города Кировоградской области, где они, теперь уже чекисты, охраняли мост. Жили в казарме, разместившейся не-подалеку от железной дороги, порядок там строгий, оттуда и уходили в наряд. Так бы и протекала служба своим чередом, если бы не грянула Великая Отечественная война. В связи со сложившейся обстановкой Логунова и Трубникова, как комсо-мольцев взяли в штаб роты, расположенный тут же. Командир отделения Горш-ков, отличавшийся своей требовательностью и принципиальностью к подчинен-ным, поручил необстрелянным еще солдатам контролировать центральную связь. Волной, захлестнувшей городок, прокатился слух, что немцы близко. Люди стали осторожными. Наши отступали. Город то и дело бомбили. Женщины прятались от обстрела, опасаясь за судьбу своих детей, берегли их. Народ страдал, но держался на месте.
Враг, оснащенный мощной техникой, подходил к станции. Нашим кинули пополнение, чтобы задержать надвигающиеся полчища фашистов, до фанатизма преданных фюреру, отличавшихся особой, зверской жестокостью. Позади остава-лись жалкие останки деревень. Советские солдаты обороняли город. Силы были неравны. Отступая, Иван заметил раненого солдата. Ранение в живот не мешало солдату, опираясь на сильные плечи Артемова, передвигаться. А Иван шел позади, волоча за собой пулемет. Миновав лощину, ступили на поле, засеянное подсолну-хом. Стало почти невозможным тащить «максим», пришлось его разобрать. Лей-тенант медицинской службы Галкин, увидев раненого, бросился оказывать ему помощь (все трое дошли до лесополосы, где схоронилась рота). Станцию заняли немцы.
В Знаменке, где до войны размещались полковая школа и штаб, командир полка полковник Алтуфьев и комиссар Шандрин собирали полк, чтобы двинуть его по направлению к Киеву. Страдая от духоты и гуляющего по вагонам невыно-симого запаха пота и нечистых бинтов, добрались до какой-то провинциальной станции. Оттуда пешком в сопровождении повозок с продуктами и боеприпасами нестройной широкой лентой тянулись до столицы Украины, разместились в Пе-черской Лавре. Измученные дальней дорогой, немного передохнув, солдаты при-нялась рыть окопы, на башне над Днепром установили станковый пулемет для на-дежной обороны, командир дивизии полковник Мажирин был назначен военным комендантом Киева.
Здесь же, в 1941 году, в Печерской Лавре Ивана приняли в партию.
Тем временем город жил своими заботами, паники среди населения не на-блюдалось. К тому же в газетах писали: «Киев был и будет советским!» Но немец неудержимо наступал, и надо было оставлять город. По Новодницкому мосту со-ветские войска отступали три дня, и, залегши в окопах, солдаты между собой вели разговоры, что Киев теперь не наш. Непрекращающийся гул немецких самолетов, круживших над городом, закладывал уши, горьковатый воздух дымовой завесой стелился над горизонтом. Командир роты прислал связного, доложившего, что по сигналу зеленой ракеты надо перебегать мост, после красной он будет взорван. При его словах все пристально наблюдали за траекторией моторной лодки, сколь-зящей по гладкой поверхности воды, стремительно приближавшейся к мосту.
Сигнала все не было. Мост сначала подожгли, потом взорвали. Через слив-шиеся воедино шум и взрывы едва был слышен крик связного: «Через Днепр, сю-да!» Вместе с ополченцами, каких насчитывалось около сорока человек солдаты, переправились на пароме через реку, а потом взорвали. От парома остались лишь щепки, которые уносило течением. На берегу собралось довольно много народу: гражданские вперемешку с солдатами. В Днепр свалили все, что нельзя было уне-сти с собой.
Сунулись на Борисполь, оказалось, что в городе тоже враг. Четвертая диви-зия попала в окружение. На запыленных лицах солдат - усталость и отчаяние, и только самые энергичные и стойкие духом не теряли надежды. В селе Рогозовка решили передохнуть, залегли в снопах, иных быстро сморил сон, поэтому не сразу разобрали, что слышат немецкую речь.
Бой был страшный, потери понесли огромные. В тяжелом состоянии рядом с убитыми наповал, полусогнувшись, лежал комиссар, отдававший приказания: «Выходить из окружения небольшими группами». Командира ранило в голову.
Два дня, увязая в топкой тине, фашисты гоняли остатки дивизии по болоту. Тяжелый пулемет Ивана упал в месиво. На исходе третьего дня, глубокой ночью, вышли из болотистой местности, встретили своих: политрука с несколькими сол-датами, того самого, который давал Трубникову рекомендацию в партию. Выйдя на дорогу, нашли стоящую запряженную бричку. Поблизости никого не было. По потрескавшейся коже сапог размазывалась сочная трава. Такая непривычная ти-шина настораживала. Не пахнет и дымом пожарищ, не гремят выстрелы и взрывы. Трещали кузнечики, мирно паслись коровы, слышался приглушенный лай собак - значит, неподалеку селение. Посоветовавшись друг с другом, решили остаться здесь до утра. Политрук вдруг заявили, что уходит на разведку в село, но их ни к утру, ни к вечеру не дождались. Осталось четверо: шофер, который сопровождал когда-то командира полка, получивший в бою двойное ранение Иван Трубников и два его боевых товарища.
Село действительно было рядом - направились туда. Во всем заметны следы прошедшего боя. Мужчина в гражданке снимал с убитых одежду, подойдя к сол-датам, предложил наган без патронов. У первой покосившейся избы спросили у бабки чего-нибудь съестного, на что она ответила: «Ох, родимый, сколько вас бы-ло, сухаря и то нету». Тут одни из солдат заметил немцев с автоматами в руках, идущих кольцом. Бежать поздно. Шофер успел застрелиться. Остальных взяли.
Пленных переправили на другое побережье Днепра в местечко Васильки. Для работ на сахарном заводе оставили около 1000 человек. Других присоединили к пленным города Белая Церковь. Оттуда погнали в конюшни, которые называ-лись Шорскими лагерями. Многие от голода умирали. Тут же приходили немцы, раздевали покойных и уволакивали. По-людски и не хоронили. Иван не раз убегал из плена, но его возвращали. После долгих скитаний Иван Трифонович Трубников в 1944 году попал к своим. Появилась возможность подать веточку о себе родным. После допроса его определили на прежнюю службу - в НКВД охранять пленных фашистов.
В сентябре сорок четвертого в письме мать прислала извещение о гибели от-ца, Трубников подал его вместе с рапортом. После курсов, в марте 1945 года в со-ставе седьмого механизированного корпуса, под командованием генерал-майора Фирсовича форсировал Одер. Война для Ивана Трифоновича Трубникова закон-чилась 3 мая 1945 года, когда за Берлином советские войска соединились с союз-никами-американцами.
Этот рассказ я посвятила памяти своего деда Трубникова Ивана Трифонови-ча, участника Великой Отечественной войны, о котором слышала с детства. В на-шей семье с большой любовью отворятся ко всему, что связано с ним. Хотя своего дедушку я почти не знаю, (умер, когда мне было три года), но по рассказам роди-телей, родственников, по письмам и наградам я глубоко убеждена, что он был дос-тойным человеком, солдатом, защитником своего Отечества.
О чем говорит фотография?
О смелости в каждом бою,
О том, чьей смертью заплачено
За жизнь твою и мою.
Как в битвах за Курск, за Смоленщи-ну,
Солдат кровь свою проливал,
За сына, за дочь, за русскую женщину -
Он силы последние отдавал.
О том, как нелегок, смертелен был путь
Мне снимок простой рассказал,
Я знаю, ушедших уже не вернуть,
Как сильно б их кто-то не ждал.
На фото поблекшем - глаза цвета неба,
Да только погасли они,
Мой добрый герой, знай где бы ты не был,
Я подвиги помню твои.
Проходят года - не стареет портрет,
Но тускнеет снимок от времени…
Знаю дед мой - герой, но у многих же нет
Ни лица, ни геройского имени.
Мне нравится рассматривать дедушкины фотографии довоенных и послево-енных лет: при их сравнении заметно, как изменился дедушка Иван за четыре года, как перенесенные им тяготы жизни отразились в морщинах молодого солдата. Вглядываясь в снимки, я вспоминаю рассказы о нем и о войне.
До войны дедушка успел немного поработать на тракторе, после демобили-зации сел за штурвал комбайна, хлеборобствовал в родном колхозе «Южный» 40 лет. Вместе с супругой, Марией Федоровной, вырастили они и воспитали пятерых сыновей и одну дочь. В Оренбурге, Орске, на Магнитке, в Шестаковке трудятся их дети.
Мальчик Ваня, по батюшке Трифонович, появился на свет в беспокойный 1921 год, когда молодая Советская республика только-только вставала на ноги, ос-вобождаясь от буржуазно - помещичьего уклада жизни. Через пять лет после рож-дения Ивана в муках умрет его мать. Отец, чтобы маленький сын не страдал без материнской ласки, приводит в дом другую жену - Елену, которая потом родит ему второго ребенка. Для Вани она станет заботливой матерью.
День выдался сумрачный, будто предвещавший что-то недоброе. На исходе - конец сентября 1939 года. Военкоматом вместе с другими восемнадцатилетни-ми пареньками, призывался Иван на службу в армию. 4 октября к одной из стан-ций на Украине в Народный Комиссариат внутренних дел пришел состав с ново-бранцами, которые назначались для охраны туннелей, мостов, водокачек. Иван и еще тринадцать человек отправились в разные города Кировоградской области, где они, теперь уже чекисты, охраняли мост. Жили в казарме, разместившейся не-подалеку от железной дороги, порядок там строгий, оттуда и уходили в наряд. Так бы и протекала служба своим чередом, если бы не грянула Великая Отечественная война. В связи со сложившейся обстановкой Логунова и Трубникова, как комсо-мольцев взяли в штаб роты, расположенный тут же. Командир отделения Горш-ков, отличавшийся своей требовательностью и принципиальностью к подчинен-ным, поручил необстрелянным еще солдатам контролировать центральную связь. Волной, захлестнувшей городок, прокатился слух, что немцы близко. Люди стали осторожными. Наши отступали. Город то и дело бомбили. Женщины прятались от обстрела, опасаясь за судьбу своих детей, берегли их. Народ страдал, но держался на месте.
Враг, оснащенный мощной техникой, подходил к станции. Нашим кинули пополнение, чтобы задержать надвигающиеся полчища фашистов, до фанатизма преданных фюреру, отличавшихся особой, зверской жестокостью. Позади остава-лись жалкие останки деревень. Советские солдаты обороняли город. Силы были неравны. Отступая, Иван заметил раненого солдата. Ранение в живот не мешало солдату, опираясь на сильные плечи Артемова, передвигаться. А Иван шел позади, волоча за собой пулемет. Миновав лощину, ступили на поле, засеянное подсолну-хом. Стало почти невозможным тащить «максим», пришлось его разобрать. Лей-тенант медицинской службы Галкин, увидев раненого, бросился оказывать ему помощь (все трое дошли до лесополосы, где схоронилась рота). Станцию заняли немцы.
В Знаменке, где до войны размещались полковая школа и штаб, командир полка полковник Алтуфьев и комиссар Шандрин собирали полк, чтобы двинуть его по направлению к Киеву. Страдая от духоты и гуляющего по вагонам невыно-симого запаха пота и нечистых бинтов, добрались до какой-то провинциальной станции. Оттуда пешком в сопровождении повозок с продуктами и боеприпасами нестройной широкой лентой тянулись до столицы Украины, разместились в Пе-черской Лавре. Измученные дальней дорогой, немного передохнув, солдаты при-нялась рыть окопы, на башне над Днепром установили станковый пулемет для на-дежной обороны, командир дивизии полковник Мажирин был назначен военным комендантом Киева.
Здесь же, в 1941 году, в Печерской Лавре Ивана приняли в партию.
Тем временем город жил своими заботами, паники среди населения не на-блюдалось. К тому же в газетах писали: «Киев был и будет советским!» Но немец неудержимо наступал, и надо было оставлять город. По Новодницкому мосту со-ветские войска отступали три дня, и, залегши в окопах, солдаты между собой вели разговоры, что Киев теперь не наш. Непрекращающийся гул немецких самолетов, круживших над городом, закладывал уши, горьковатый воздух дымовой завесой стелился над горизонтом. Командир роты прислал связного, доложившего, что по сигналу зеленой ракеты надо перебегать мост, после красной он будет взорван. При его словах все пристально наблюдали за траекторией моторной лодки, сколь-зящей по гладкой поверхности воды, стремительно приближавшейся к мосту.
Сигнала все не было. Мост сначала подожгли, потом взорвали. Через слив-шиеся воедино шум и взрывы едва был слышен крик связного: «Через Днепр, сю-да!» Вместе с ополченцами, каких насчитывалось около сорока человек солдаты, переправились на пароме через реку, а потом взорвали. От парома остались лишь щепки, которые уносило течением. На берегу собралось довольно много народу: гражданские вперемешку с солдатами. В Днепр свалили все, что нельзя было уне-сти с собой.
Сунулись на Борисполь, оказалось, что в городе тоже враг. Четвертая диви-зия попала в окружение. На запыленных лицах солдат - усталость и отчаяние, и только самые энергичные и стойкие духом не теряли надежды. В селе Рогозовка решили передохнуть, залегли в снопах, иных быстро сморил сон, поэтому не сразу разобрали, что слышат немецкую речь.
Бой был страшный, потери понесли огромные. В тяжелом состоянии рядом с убитыми наповал, полусогнувшись, лежал комиссар, отдававший приказания: «Выходить из окружения небольшими группами». Командира ранило в голову.
Два дня, увязая в топкой тине, фашисты гоняли остатки дивизии по болоту. Тяжелый пулемет Ивана упал в месиво. На исходе третьего дня, глубокой ночью, вышли из болотистой местности, встретили своих: политрука с несколькими сол-датами, того самого, который давал Трубникову рекомендацию в партию. Выйдя на дорогу, нашли стоящую запряженную бричку. Поблизости никого не было. По потрескавшейся коже сапог размазывалась сочная трава. Такая непривычная ти-шина настораживала. Не пахнет и дымом пожарищ, не гремят выстрелы и взрывы. Трещали кузнечики, мирно паслись коровы, слышался приглушенный лай собак - значит, неподалеку селение. Посоветовавшись друг с другом, решили остаться здесь до утра. Политрук вдруг заявили, что уходит на разведку в село, но их ни к утру, ни к вечеру не дождались. Осталось четверо: шофер, который сопровождал когда-то командира полка, получивший в бою двойное ранение Иван Трубников и два его боевых товарища.
Село действительно было рядом - направились туда. Во всем заметны следы прошедшего боя. Мужчина в гражданке снимал с убитых одежду, подойдя к сол-датам, предложил наган без патронов. У первой покосившейся избы спросили у бабки чего-нибудь съестного, на что она ответила: «Ох, родимый, сколько вас бы-ло, сухаря и то нету». Тут одни из солдат заметил немцев с автоматами в руках, идущих кольцом. Бежать поздно. Шофер успел застрелиться. Остальных взяли.
Пленных переправили на другое побережье Днепра в местечко Васильки. Для работ на сахарном заводе оставили около 1000 человек. Других присоединили к пленным города Белая Церковь. Оттуда погнали в конюшни, которые называ-лись Шорскими лагерями. Многие от голода умирали. Тут же приходили немцы, раздевали покойных и уволакивали. По-людски и не хоронили. Иван не раз убегал из плена, но его возвращали. После долгих скитаний Иван Трифонович Трубников в 1944 году попал к своим. Появилась возможность подать веточку о себе родным. После допроса его определили на прежнюю службу - в НКВД охранять пленных фашистов.
В сентябре сорок четвертого в письме мать прислала извещение о гибели от-ца, Трубников подал его вместе с рапортом. После курсов, в марте 1945 года в со-ставе седьмого механизированного корпуса, под командованием генерал-майора Фирсовича форсировал Одер. Война для Ивана Трифоновича Трубникова закон-чилась 3 мая 1945 года, когда за Берлином советские войска соединились с союз-никами-американцами.
Этот рассказ я посвятила памяти своего деда Трубникова Ивана Трифонови-ча, участника Великой Отечественной войны, о котором слышала с детства. В на-шей семье с большой любовью отворятся ко всему, что связано с ним. Хотя своего дедушку я почти не знаю, (умер, когда мне было три года), но по рассказам роди-телей, родственников, по письмам и наградам я глубоко убеждена, что он был дос-тойным человеком, солдатом, защитником своего Отечества.
О чем говорит фотография?
О смелости в каждом бою,
О том, чьей смертью заплачено
За жизнь твою и мою.
Как в битвах за Курск, за Смоленщи-ну,
Солдат кровь свою проливал,
За сына, за дочь, за русскую женщину -
Он силы последние отдавал.
О том, как нелегок, смертелен был путь
Мне снимок простой рассказал,
Я знаю, ушедших уже не вернуть,
Как сильно б их кто-то не ждал.
На фото поблекшем - глаза цвета неба,
Да только погасли они,
Мой добрый герой, знай где бы ты не был,
Я подвиги помню твои.
Проходят года - не стареет портрет,
Но тускнеет снимок от времени…
Знаю дед мой - герой, но у многих же нет
Ни лица, ни геройского имени.