русалочка болеет
когда за ночь температура раз пять скачет с 38,8 до 35,4 и обратно, это не очень-то приятный процесс, скажу я вам. мало что соображаешь и мало что помнишь. мама рассказывает, что я всю ночь испуганно спрашивала, бывает ли так, что можно забыть дышать. это странное ощущение - единственное, что врезается в память. каждый вдох даётся с таким трудом, что когда начинаешь засыпать и забываешь прилагать усилия, дыхание попросту прекращается, а пульс замедляется, затихает, стоп. и сразу же подскакиваешь как ошпаренная: я всё ещё здесь? не засыпать, только не засыпать.
если пережить пару таких ночей, а всё остальное время молчать (голос у меня нынче как у Петкуна в лучшие годы) и запасаться носовыми платками, то болеть вполне себе прикольно. лопаю клубнику с творожным кремом, вижу цветные сны, влюбляюсь в музыку Тома Уэйтса, смотрю взахлёб Джармуша и Бениньи, читаю, скучаю по любимым людям.
у Петра Бормора в "Книге на третье" один из моих любимых рассказиков - про Золушку. она плачется Крёстной, что платье растаяло вовсе не в полночь, а в 17.00, средь бела дня, при всём честном народе. а Крёстная ей отвечает: "А разве я говорила что-то про полночь? Я сказала - когда часы пробьют двенадцать раз. Это было незадолго до трёх часов, правильно? Три плюс четыре плюс пять. Считать умеешь?"
если пережить пару таких ночей, а всё остальное время молчать (голос у меня нынче как у Петкуна в лучшие годы) и запасаться носовыми платками, то болеть вполне себе прикольно. лопаю клубнику с творожным кремом, вижу цветные сны, влюбляюсь в музыку Тома Уэйтса, смотрю взахлёб Джармуша и Бениньи, читаю, скучаю по любимым людям.
у Петра Бормора в "Книге на третье" один из моих любимых рассказиков - про Золушку. она плачется Крёстной, что платье растаяло вовсе не в полночь, а в 17.00, средь бела дня, при всём честном народе. а Крёстная ей отвечает: "А разве я говорила что-то про полночь? Я сказала - когда часы пробьют двенадцать раз. Это было незадолго до трёх часов, правильно? Три плюс четыре плюс пять. Считать умеешь?"