7 августа 1996 года. Шестой лесничий. Фрагмент истории.
Небольшой фрагмент воспоминаний повествования о работе над оформлением "Второго" попорядкурассчитайсь! "Четвёртого" "Шестого":
Долго болтаясь между моими студиями - мастерскими, а автор-исполнитель МасикАлисовичСтолыпин упорно не хотел её назад забирать, картина набрала если не вшей и туберкулёзных палочек, то уж полный негативный психкомплект изуверов херзнаеткакогосудногодня.
Она имела большой вес, смещённый центр тяжести а красная лысая голова Экорше постоянно перетягивала внимание и силу тяжести на себя, медленно, но верно разжимая простенькие советские гвозди, на которые обычно подвешивалась.
Соответственно несколько раз падала - лицом мордой в пол, с громким звуком и долгим эхом.
От того - кончик носа был отбит, под глазом фингал, всё остальное выцветало, полностью стушевав цветовую гамму с эржиби на вялый смик и явно вызывая ожесточение всех сопричастных зарождающемуся фотошопу духов.
После закрытия студии на Покрышева картина на некоторое время переместилась ко мне домой.
Но в седьмой день восьмого месяца тысяча девятьсот девяносто шестого года от рождества Христова, в час обычного солнечного восхода, в Петербурге, на Бульваре Красных Зорь без появления тех двух странных личностей, но с риском для близких, снова рухнула мордой в пол, превысив допустимый лимит терпения.
И не дожидаясь томного вечера, без соответствующего музыкального сопровождения, но под комментарий внутреннего голоса - всёнах....ла была вытащена во двор и выброшена на помойку.
Обычную помойку, между рваным полдивана и некрашенными оконными ставнями без стёкол.
Там и обрела своё финальное выставочное пространство, надо признать - гармоничное.
Сфотографировать этот абсолют (хорошее название для водки) рука не поднялась.
(А вот эту - вторую фотографию "а ля автопортрет в красных тонах" - для пущего драматизму - и перед выбросом, - поднялась).
P.S. Из ежедневника 1989 года:
Долго болтаясь между моими студиями - мастерскими, а автор-исполнитель МасикАлисовичСтолыпин упорно не хотел её назад забирать, картина набрала если не вшей и туберкулёзных палочек, то уж полный негативный психкомплект изуверов херзнаеткакогосудногодня.
Она имела большой вес, смещённый центр тяжести а красная лысая голова Экорше постоянно перетягивала внимание и силу тяжести на себя, медленно, но верно разжимая простенькие советские гвозди, на которые обычно подвешивалась.
Соответственно несколько раз падала - лицом мордой в пол, с громким звуком и долгим эхом.
От того - кончик носа был отбит, под глазом фингал, всё остальное выцветало, полностью стушевав цветовую гамму с эржиби на вялый смик и явно вызывая ожесточение всех сопричастных зарождающемуся фотошопу духов.
После закрытия студии на Покрышева картина на некоторое время переместилась ко мне домой.
Но в седьмой день восьмого месяца тысяча девятьсот девяносто шестого года от рождества Христова, в час обычного солнечного восхода, в Петербурге, на Бульваре Красных Зорь без появления тех двух странных личностей, но с риском для близких, снова рухнула мордой в пол, превысив допустимый лимит терпения.
И не дожидаясь томного вечера, без соответствующего музыкального сопровождения, но под комментарий внутреннего голоса - всёнах....ла была вытащена во двор и выброшена на помойку.
Обычную помойку, между рваным полдивана и некрашенными оконными ставнями без стёкол.
Там и обрела своё финальное выставочное пространство, надо признать - гармоничное.
Сфотографировать этот абсолют (хорошее название для водки) рука не поднялась.
(А вот эту - вторую фотографию "а ля автопортрет в красных тонах" - для пущего драматизму - и перед выбросом, - поднялась).
P.S. Из ежедневника 1989 года: