Движение вверх.
- Ивлев? Алексей? -
Голос был знакомый, очень знакомый, но как будто из какого-то далекого прошлого, скорее всего и не существовавшего никогда…
- Иваныч… - Вот напасть - а имя-то и позабыл.
- Смотри-ка, вспомнил, - И Иваныч заулыбался. Улыбка у него была неправильная - небольшой, но хорошо видимый шрам пересекал левую щеку, искривляя линию губ - получалась, что лицо Иваныча справа улыбалось, а слева хмурилось. - А я стою уже час, слушаю. Хорошие песни. Твои? -
… Когда же это было? Восемь? Нет, девять, наверное, лет назад. И лицо это еще не было искривленным, а светилось внутренней силой и одухотворенностью: «Поймите же, мало громко произносить текст и бегать по сцене, изображая страсти. Надо не показывать любовь, а любить! Любить, понимаете?..» И руки его летали, словно перышки, показывая нам, юным и глупым, как же это - не показывать любовь. И все девочки были в него влюблены поголовно и насмерть. Да и как было не любить его - знающего КАК надо любить?..
- А мы тут дело затеяли, - Уже как старому знакомому поведал Иваныч, как будто не было этих лет, в течение которых у него появился шрам, а у меня… тоже было много всего. - Театр уличной песни. Хочешь к нам? Громкой славы и больших денег не обещаю, но крыша над головой и еда будет. Милиция сильно достает?
Ах, умница, ты Иваныч, умница. И все-то ты понял. Был умницей и остался. Не спросил ни почему здесь, ни почему шляпа, ни почему дыра на локте, через которую этот самый локоть и виден.
- Да я… лучше сам… уж…
- Уж, замуж, невтерпеж. - Рассмеялся Иваныч. - Может хоть в гости, а? Чайку попьем, поболтаем. Кстати, ты Олега помнишь?
- Олега?..
- Олег, Кудинов… Вы вместе у меня в студии занимались, помнишь? Он все Гамлета рвался играть? - Иваныч нависал надо мной, хоть и был худ, даже по сравнению с худым мной, и ниже меня на голову. - Так мы сейчас вместе. Собственно мы - это мы и есть. Весь театр. В общем, ладно, собирайся, пойдем. Чего на улице болтать?
И я пошел. Как слепой за зрячим. Пошел, не раздумывая и не рассуждая… потому, что не хотелось.
"Алексей срочно приезжайте Краснокаменск. случилось несчастье. Мария Ивановна"
Знаю, что-то нужно делать. А запись в Хабаровске? Господи, какая запись? Какой Хабаровск? Там случилось несчастье. Там Надежда. Иду в режиссерскую.
- Слышь,Иваныч, мне уехать надо.
Иваныч смотрит на часы:
- Полчаса в твоём распоряжении.
- Нет. Мне нужна неделя.
- Ты что, с ума сошёл? Через два часа поезд в Хабаровск!
Показываю телеграмму. Он внимательно её изучает, словно неразряженную мину.
- А ты-то тут причём? - хмуро говорит он, брезгливо отодвигая от себя телеграмму.
- Это, наверняка, из-за меня. Мы с, ней поссорились перед её отъездом домой.
- Это, наверняка, её очередная дурацкая хитрость, - уверенно заявляет он, не глядя на меня.
- Ты не имеешь права так говорить! - злюсь я. - Она ничего плохого тебе не сделала!
- Ладно, умник. Твоя женщина, ты и разбирайся. Хабаровск - по пути, заедешь туда на сутки. Всё равно тебе билет нужно покупать, а в Хабаровске это сделать проще. И денег я тебе не дам - нету.
- Здравствуй, Что случилось?
- Только не сердись, ладно?.. Я просто очень хотела тебя видеть...
И глядя в эти голубые с поволокой, страшные в своей бездонной мути, глаза, захотелось выматериться как следует. И даже, черт, вмазать кулаком по столу, так, чтоб ножки его подкосились, и упала с грохотом столешница. Захотелось, чтоб Женька и Вовка, и Костя были рядом, чтобы ночь, дождь, гроза и орущие серые фигуры впереди, за бруствером, набегали и набегали, а мы - тоже орущие, с лету меняющие опустевшие магазины, перебегающие от места к месту, стреляли и стреляли. И чтобы едкий запах пороха смешивался с тошнотным запахом крови от лежащих на бруствере троих серых фигур; и чтобы звенело в башке, и палец дергался как реле от сигнала фотоэлемента. И чтобы было страшно и бездумно, чтобы бессмысленно глупо было думать: «быть иль не быть». Потому, что - быть, твою мать; потому что - надо; потому что - «разговорчики в строю»; потому, что…
Тут же, на пороге, сажусь на пол. Можно было бы посмеяться, но почему-то не хочется. Можно было бы тут же уехать, но нет денег. Можно было бы… но нет ни сил, ни желания.
- Пожрать-то хоть дашь? А то я три дня - пирожок утром да пирожок вечером... И спать хочется...
- А ты надолго?..
- …
Голос был знакомый, очень знакомый, но как будто из какого-то далекого прошлого, скорее всего и не существовавшего никогда…
- Иваныч… - Вот напасть - а имя-то и позабыл.
- Смотри-ка, вспомнил, - И Иваныч заулыбался. Улыбка у него была неправильная - небольшой, но хорошо видимый шрам пересекал левую щеку, искривляя линию губ - получалась, что лицо Иваныча справа улыбалось, а слева хмурилось. - А я стою уже час, слушаю. Хорошие песни. Твои? -
… Когда же это было? Восемь? Нет, девять, наверное, лет назад. И лицо это еще не было искривленным, а светилось внутренней силой и одухотворенностью: «Поймите же, мало громко произносить текст и бегать по сцене, изображая страсти. Надо не показывать любовь, а любить! Любить, понимаете?..» И руки его летали, словно перышки, показывая нам, юным и глупым, как же это - не показывать любовь. И все девочки были в него влюблены поголовно и насмерть. Да и как было не любить его - знающего КАК надо любить?..
- А мы тут дело затеяли, - Уже как старому знакомому поведал Иваныч, как будто не было этих лет, в течение которых у него появился шрам, а у меня… тоже было много всего. - Театр уличной песни. Хочешь к нам? Громкой славы и больших денег не обещаю, но крыша над головой и еда будет. Милиция сильно достает?
Ах, умница, ты Иваныч, умница. И все-то ты понял. Был умницей и остался. Не спросил ни почему здесь, ни почему шляпа, ни почему дыра на локте, через которую этот самый локоть и виден.
- Да я… лучше сам… уж…
- Уж, замуж, невтерпеж. - Рассмеялся Иваныч. - Может хоть в гости, а? Чайку попьем, поболтаем. Кстати, ты Олега помнишь?
- Олега?..
- Олег, Кудинов… Вы вместе у меня в студии занимались, помнишь? Он все Гамлета рвался играть? - Иваныч нависал надо мной, хоть и был худ, даже по сравнению с худым мной, и ниже меня на голову. - Так мы сейчас вместе. Собственно мы - это мы и есть. Весь театр. В общем, ладно, собирайся, пойдем. Чего на улице болтать?
И я пошел. Как слепой за зрячим. Пошел, не раздумывая и не рассуждая… потому, что не хотелось.
"Алексей срочно приезжайте Краснокаменск. случилось несчастье. Мария Ивановна"
Знаю, что-то нужно делать. А запись в Хабаровске? Господи, какая запись? Какой Хабаровск? Там случилось несчастье. Там Надежда. Иду в режиссерскую.
- Слышь,Иваныч, мне уехать надо.
Иваныч смотрит на часы:
- Полчаса в твоём распоряжении.
- Нет. Мне нужна неделя.
- Ты что, с ума сошёл? Через два часа поезд в Хабаровск!
Показываю телеграмму. Он внимательно её изучает, словно неразряженную мину.
- А ты-то тут причём? - хмуро говорит он, брезгливо отодвигая от себя телеграмму.
- Это, наверняка, из-за меня. Мы с, ней поссорились перед её отъездом домой.
- Это, наверняка, её очередная дурацкая хитрость, - уверенно заявляет он, не глядя на меня.
- Ты не имеешь права так говорить! - злюсь я. - Она ничего плохого тебе не сделала!
- Ладно, умник. Твоя женщина, ты и разбирайся. Хабаровск - по пути, заедешь туда на сутки. Всё равно тебе билет нужно покупать, а в Хабаровске это сделать проще. И денег я тебе не дам - нету.
- Здравствуй, Что случилось?
- Только не сердись, ладно?.. Я просто очень хотела тебя видеть...
И глядя в эти голубые с поволокой, страшные в своей бездонной мути, глаза, захотелось выматериться как следует. И даже, черт, вмазать кулаком по столу, так, чтоб ножки его подкосились, и упала с грохотом столешница. Захотелось, чтоб Женька и Вовка, и Костя были рядом, чтобы ночь, дождь, гроза и орущие серые фигуры впереди, за бруствером, набегали и набегали, а мы - тоже орущие, с лету меняющие опустевшие магазины, перебегающие от места к месту, стреляли и стреляли. И чтобы едкий запах пороха смешивался с тошнотным запахом крови от лежащих на бруствере троих серых фигур; и чтобы звенело в башке, и палец дергался как реле от сигнала фотоэлемента. И чтобы было страшно и бездумно, чтобы бессмысленно глупо было думать: «быть иль не быть». Потому, что - быть, твою мать; потому что - надо; потому что - «разговорчики в строю»; потому, что…
Тут же, на пороге, сажусь на пол. Можно было бы посмеяться, но почему-то не хочется. Можно было бы тут же уехать, но нет денег. Можно было бы… но нет ни сил, ни желания.
- Пожрать-то хоть дашь? А то я три дня - пирожок утром да пирожок вечером... И спать хочется...
- А ты надолго?..
- …