маленький человечек, горе Вселенной
он сутулится, семенит всегда сбоку, он суетится,
он стыдливо и болезненно заглядывает в глаза,
он пугается голубя, но бодрится - голубь не птица,
он дрожью жестов скрывается между "против" и "за",
он согласен так искренне, что согласие лживо,
он возмущён так пылко, что спит по десять часов,
он готов жечь врагов, но голубь не улетел, и пугливо
он шарахается и промокает от дешёвых китайских трусов
до самых шнурков непозволительно дорогих кроссовок,
и стыд загоняет его ещё дальше в удушливый мрак,
каждый, кто когда-нибудь бывал на людях неловок,
поймёт его, а ещё у него не по размеру дурацкий пиджак,
но он умеет есть красиво, хоть так трудно сдержаться,
когда не ел со вчера, а стол ломится от жратвы,
он не просто такой же, он и ты - это братство
однояйцевых близнецов, инвалидов бесшумной войны.
ненавидь его, презирай, кривись с ним рядом брезгливо,
ты конечно же лучше, ты образован, выбрит и сыт,
ты слушаешь Шёнберга, и, пива напившись, стыдливо,
ссышь под тем же деревом, где он бесстыдно ссыт.
пил-пил, и вот ничуть не нажрался, аж жалко, что продукт перевёл почём зря.
пойду спать.
если колбасить не будет.
блядское полнолуние.
ненавижу.
один раз в полнолуние, это было году в восемьдесят четвёртом где-то, мне стало так страшно без всякого повода, что помню это до сих пор.
я был в наряде, шёл мимо основного корпуса академии (училище и академия делили одну территорию), собирал жухлые листья.
это как раз был октябрь, по-моему.
справа от меня, в двух шагах, уходила в чёрное небо стена старинного здания, невидимо, но ощутимо толстая, и этой толщиной презрительная к тонюсенькой плёнке всего сиюминутного.
слева белой дырой в чёрной пустоте торчала Луна.
больше ничего не было.
нигде.
никогда.
навсегда.
мне стало так страшно, что я прижался к стене и тихо выл.
ненавижу полнолуние.
а марь иванну поверх синьки не ненавижу, но не приветствую.
придётся мучиться.
мы все в ответе за то, что в себя влили.
спокойной ночи, блогеры.
спите хорошо.
это полезно.