Ассортимент нашей шорно-седельной амуниции достаточно широк: сёдла и уздечки, подпруги и ногавки
"Алиинааа! Алинааа!" - звал кто-то за деревьями, - там, где из неглубокого рва пластался прибитый ветром к земле вкусно пахнущий шашлыком дымок. Субаюшев стоял, прижимаясь спиной к нагретому солнцем стволу высокой сосны и слушал, как неподалёку стучали друг о дружку несрезанные гладкие свечи сушняка, давно уронившие даже кору. Других звуков в лесу не было - только гул ветра в кронах, спокойное сытое негромкое "Алинааа!", да размеренное тук-тук-тук.
"Добром это не кончится..." - беззлобно думал Субаюшев и щурился на стылое пятно пробивающегося через густой кефир туч Солнца, - "не может оно кончиться добром... было уже такое не раз - и ещё будет... сначала как бы любя треплют по загривку, потом уже хозяйски - по холке, и только задумаешься, только поймёшь, - что-то здесь не так, - уже прилаживают седло, интимно и неумело щекочут в подбрюшьи подпругой и успокоительно тычут с ладони сахар... и непременно классиков вспоминают, особенно вот это: все мы немножко лошади, деточка, все мы немножко лошади..."
а в восьми километрах ревёт шоссе -
в пять рядов объезжают труп мотоциклиста.
кажется, Есенин сказал, что на сердце мглисто.
хорошо сказал, так могут не все.
"Добром это не кончится..." - беззлобно думал Субаюшев и щурился на стылое пятно пробивающегося через густой кефир туч Солнца, - "не может оно кончиться добром... было уже такое не раз - и ещё будет... сначала как бы любя треплют по загривку, потом уже хозяйски - по холке, и только задумаешься, только поймёшь, - что-то здесь не так, - уже прилаживают седло, интимно и неумело щекочут в подбрюшьи подпругой и успокоительно тычут с ладони сахар... и непременно классиков вспоминают, особенно вот это: все мы немножко лошади, деточка, все мы немножко лошади..."
а в восьми километрах ревёт шоссе -
в пять рядов объезжают труп мотоциклиста.
кажется, Есенин сказал, что на сердце мглисто.
хорошо сказал, так могут не все.