частная коллекция для теста сабвуфера. тесты собраны из многих источников.
Вместо сцены Субаюшев смотрел на желтоватую кожу головы, светящуюся через редкие остатки крашеных волос. Кожа, голова и остатки волос принадлежали сидящей впереди даме. "Только бы не оборочавиалась..." - думал Субаюшев, продолжая неудобное и лишенное всякой эстетики наблюдение, - "только бы не оборачивалась... интересно, это она хной красится? наверное хной... у неё запасы этой хны, в шкафу, и ещё нафталина запасы... точно должны быть запасы...где сейчас эта хна может быть... её уже и нет, наверное...".
Тут со сцены послышался шум и Субаюшев вышел из оцепенения.
На сцене Борис Франкович, даже в пиджаке заметно грудастый неопрятный мужчина сомнительных лет, представлял очередное молодое дарование.
Бориса Франковича Субаюшев знал давно, хоть соседей и сторонился. Но Борис Франкович, живущий несколькими этажами выше, постоянно таскал к себе крепко подпитых молоденьких дур и, брызжа слюной, читал им в лифте по памяти стихи, не входящие в школьную программу. Дуры млели, Борис Франкович возбуждался и начинал ещё больше брызгаться слюной и даже немного заикаться.
Именно благодаря этой особенности жизни Борис Франкович и стал симпатичен Субаюшеву - дело в том, что после транспортировки очередной порции "девственниц в стойло Пегаса" (так называл процедуру сам Борис Франкович) в лифте хоть на какое-то время чудодейственно переставало вонять обычной густой смесью мочи, немытого тела, отрыжки варёными вкрутую яйцами и выхлопом дешёвых сигарет без фильтра. И начинало пахнуть - хоть и не благородно, но всё-таки вполне сносно: похотью, ликёром, удивительно неплохой туалетной водой и невесть откуда взявшейся свежестью, как будто Борис Франкович тайком, под одеждой, провозил несколько килограммов огурцов. Субаюшев как-то, в очередной завоз "девственниц", мимоходом поинтересовался этим запахом огурцов у соседа. Тот хлопнул "девственницу" по туго обтянутой джинсами апетитной жопке и так совершенно по-лошадиному заржал, что Субаюшев впоследствии смог оценить тонкость "стойла Пегаса". "Борис Франкович!" - сосед жизнерадостно ткнул Субаюшеву вялую большую руку, Субаюшев пожал и ответно представился. С тех пор Борис Франкович стал подбрасывать Субаюшеву самые разные, но бесплатные, абонементы "на культуру".
В этот раз культурой оказался конскурс юных поэтов.
От них Субаюшев очумел за первые же десять минут.
Мальчики-поэты все как один были прыщавы и обязательно подвывали, читая.
Девочки были некрасивы, совсем не свежие. На девственниц в стойле Пегаса они никак не тянули.
В общем, было так скучно, что Субаюшев переключился на русскую интеллектуальную рулетку и принялся магнетизировать затылок лысой дамы, гадая "обернётся - не обернётся... только бы не обернулась".
А очередное молодое дарование на сцене было таким невыносимо тоскливым, что Субаюшев деликатно кашлянул, и, ударясь коленями об острые коленки нераспознанных, но явно некогда молодых дарований, вышел в проход между рядами и пошел к выходу, на ходу доставая сигареты.
За дверью, в фойе, Субаюшев отыскал подоконник с обязательной банкой с бычками, закурил и тут, возможно благодаря свету именно в этот момент, заметил давно и старательно вырезанное на подоконннике что-то необычно некраткое. Что именно - разобрать было невозможно. "А коммунисты не сдаются..." - почему-то подумал Субаюшев, коммунистом-то он никогда не был и симпатий к ним вообще не испытывал, и, порывшись в нагрудном кармане, отыскал сложенный прайс-лист какой-то конторы, что-то у неё Субаюшев давно хотел купить, а вот что именно - забыл. К листу добавился найденный там же карандаш-автомат, 0,7. Субаюшев накрыл листом подозрительный кусок подоконника и принялся, как в детстве, елозить карандашом. И, как в детстве, случилось чудо - почти невидимые на подоконнике, буквы проступали, набирались чернотой, и вот уже Субаюшев читал:
Время свернулось котом.
В котомку побросаю нужное,
потом
присяду на дорожку.
И - за дверь, во вьжное.
Без возврата. Не впонарошку.
Тут со сцены послышался шум и Субаюшев вышел из оцепенения.
На сцене Борис Франкович, даже в пиджаке заметно грудастый неопрятный мужчина сомнительных лет, представлял очередное молодое дарование.
Бориса Франковича Субаюшев знал давно, хоть соседей и сторонился. Но Борис Франкович, живущий несколькими этажами выше, постоянно таскал к себе крепко подпитых молоденьких дур и, брызжа слюной, читал им в лифте по памяти стихи, не входящие в школьную программу. Дуры млели, Борис Франкович возбуждался и начинал ещё больше брызгаться слюной и даже немного заикаться.
Именно благодаря этой особенности жизни Борис Франкович и стал симпатичен Субаюшеву - дело в том, что после транспортировки очередной порции "девственниц в стойло Пегаса" (так называл процедуру сам Борис Франкович) в лифте хоть на какое-то время чудодейственно переставало вонять обычной густой смесью мочи, немытого тела, отрыжки варёными вкрутую яйцами и выхлопом дешёвых сигарет без фильтра. И начинало пахнуть - хоть и не благородно, но всё-таки вполне сносно: похотью, ликёром, удивительно неплохой туалетной водой и невесть откуда взявшейся свежестью, как будто Борис Франкович тайком, под одеждой, провозил несколько килограммов огурцов. Субаюшев как-то, в очередной завоз "девственниц", мимоходом поинтересовался этим запахом огурцов у соседа. Тот хлопнул "девственницу" по туго обтянутой джинсами апетитной жопке и так совершенно по-лошадиному заржал, что Субаюшев впоследствии смог оценить тонкость "стойла Пегаса". "Борис Франкович!" - сосед жизнерадостно ткнул Субаюшеву вялую большую руку, Субаюшев пожал и ответно представился. С тех пор Борис Франкович стал подбрасывать Субаюшеву самые разные, но бесплатные, абонементы "на культуру".
В этот раз культурой оказался конскурс юных поэтов.
От них Субаюшев очумел за первые же десять минут.
Мальчики-поэты все как один были прыщавы и обязательно подвывали, читая.
Девочки были некрасивы, совсем не свежие. На девственниц в стойле Пегаса они никак не тянули.
В общем, было так скучно, что Субаюшев переключился на русскую интеллектуальную рулетку и принялся магнетизировать затылок лысой дамы, гадая "обернётся - не обернётся... только бы не обернулась".
А очередное молодое дарование на сцене было таким невыносимо тоскливым, что Субаюшев деликатно кашлянул, и, ударясь коленями об острые коленки нераспознанных, но явно некогда молодых дарований, вышел в проход между рядами и пошел к выходу, на ходу доставая сигареты.
За дверью, в фойе, Субаюшев отыскал подоконник с обязательной банкой с бычками, закурил и тут, возможно благодаря свету именно в этот момент, заметил давно и старательно вырезанное на подоконннике что-то необычно некраткое. Что именно - разобрать было невозможно. "А коммунисты не сдаются..." - почему-то подумал Субаюшев, коммунистом-то он никогда не был и симпатий к ним вообще не испытывал, и, порывшись в нагрудном кармане, отыскал сложенный прайс-лист какой-то конторы, что-то у неё Субаюшев давно хотел купить, а вот что именно - забыл. К листу добавился найденный там же карандаш-автомат, 0,7. Субаюшев накрыл листом подозрительный кусок подоконника и принялся, как в детстве, елозить карандашом. И, как в детстве, случилось чудо - почти невидимые на подоконнике, буквы проступали, набирались чернотой, и вот уже Субаюшев читал:
Время свернулось котом.
В котомку побросаю нужное,
потом
присяду на дорожку.
И - за дверь, во вьжное.
Без возврата. Не впонарошку.