Севилья
Я уже говорил о Кордове: этот город до сих пор сохраняет весь свой восточный характер; в Севилье, напротив, испанский элемент слился с мавританским, и из этого слияния вышло нечто необыкновенно привлекательное, оригинальное, поэтическое - словом, вышла Севилья. Но в то же время я не знаю, как передать вам эту особенную прелесть ее: у ней нет великолепного местоположения, как у Неаполя, нет роскошной итальянской природы: Севилья стоит среди широкого поля, окруженная ветхими мавританскими стенами; даже ее Гвадалквивир бежит не через нее, и в нем отражаются не "дивные ножки", продетые в железные перила, а грязные дома предместья Триана, наполненного цыганами, да зубчатые арабские башни старинных укреплений Севильи. Красота ее не от природы и не от искусства: ее улицы узки и извилисты, дома чужды всякого архитектурного стиля; очарование Севильи заключается в ее жителях, в обычаях, в нравах.
Дома здесь, усеянные балконами, почти все в два этажа; двери домов железные решетчатые, сквозь них видны мавританские внутренние дворы (patios) с их тонкими, грациозными колоннами, фонтанами и цветами. Эти дворы составляют щегольство севильян. Дверь нарочно делается большая, чтоб сквозь решетку ее двор весь был виден с улицы. Его украшают как только возможно: тут и картины, и фонтаны, и зеркала, и цветы, и деревья. Днем дверь завешивается от жару. Здесь, как известно, спасаются от дневного зноя только тем, что закрывают все отверстия, в которые может проникать на двор или в комнаты жгучий воздух, и днем здесь в комнатах царствует постоянный сумрак. Если нет натуральной крыши из винограда, то двор на день задергивается сверху полотном. Днем Севилья пуста; окна и балконы закрыты ставнями, будто из всех домов хозяева выехали. Севилья, словно ночная, нервическая красавица, оживляется лишь тогда, как становится темно. Занавесы дверей тогда отдергиваются, каждый двор освещен лампами, фонтаны блещут; ставни балконов и окон открыты; в каждом окне сверкает несколько пар темных глаз. Это пробуждение Севильи имеет в себе что-то чарующее. Здесь экипажи не ездят; и как ездить по этим улицам шириною в 5 и 6 шагов! Кроме старинных, уродливых колесин, стоящих за городом и нанимаемых только в окрестности, я не видал здесь никаких экипажей. Эти улицы, пустынные днем, вечером полны толпами гуляющих. Tomar el fresco -- брать прохладу -- может быть вполне понято только в южной Испании, где дневной ветер лишь жаром пышет в лицо, деревья корчатся от палящих лучей солнца, отражаемых камнями мостовых, и где сумрачный день -- такое редкое счастие; где небо неумолимо постоянно в своей темно-голубой яркости, и только одна ночь с своей сильной росой приносит некоторую прохладу. И вся Севилья выходит "брать прохладу".
По вечерам с 8 и 9 часов начинается гулянье на alameda del Duque. На юге нет наших долгих сумерек: ночь наступает тотчас по захождении солнца. Alameda del Duque -- небольшая площадь, обсаженная высокими, густыми акациями и освещенная множеством фонарей; по обеим сторонам сделаны скамьи, середи огромный фонтан, широким, рассыпающимся букетом бросающий воду и постоянно освежающий удушливо-теплый воздух. Около площади расположены кофейные, лавочки с холодною водою, лимонадом. Alameda del Duque -- царство черных севильянок. Не ужасно ли, что эта поэтическая красота не показывается при дневном свете, а бывает видима только по ночам. К счастию для меня, теперь стоят яркие, лунные ночи. Что за живые разговоры, что за откровенный смех раздаются на этом гулянье! О свободе, царствующей здесь, в Европе не имеют понятия: здесь словно каждый у себя дома. Эта непринужденность, этот громкий смех, эта живость разговоров, как все это не походит на европейские гуляния, а тем менее на наши, на которые мужчины и женщины выходят с такими натянутыми, заученными лицами и манерами. Но что особенно замечательно -- эта непринужденность, эта свобода, проникнутые здесь самою изящного вежливостью; это не заученная, не условная вежливость, принадлежащая в Европе одному только хорошему воспитанию, а, так сказать, врожденная; вежливость и деликатность чувства, а не одних внешних форм, как у нас, и которая здесь равно принадлежит и гранду, и простолюдину.
Прогулка по Севилье ночью особенно интересна. Беспрестанно видишь у окон мужчин в плащах и андалузских шляпах: на ночные беседы у окон и балконов непременно ходят в простонародном костюме. Мужчина при вашем приближении завертывается в плащ так, что закрывает им свое лицо; разговор прервался -- и, проходя мимо окна, вы увидите в стороне его два сверкающих глаза... глаза андалузки и в темноте сверкают! Но остерегайтесь по нескольку раз проходить перед окном, у которого идет таинственная беседа: вас могут принять за подсматривающего соперника, а здесь никто не ходит на ночное свидание, не запасясь стилетом или по крайней мере ножом. Даже ночные патрули уважают кавалеров ночи, позволяя себе только невинные остроты на их счет. Мать знает, что дочь ее разговаривает по ночам у окна с молодым человеком; дочь говорит, что это ее novio -- жених. Большая часть браков составляется посредством этих ночных разговоров; случается, что иные разговаривают так по целому году и после женятся, видаясь только или у окна, или в церкви. Если novio отстал, на девушку это не бросает ни малейшей тени, да и на его место тотчас же является другой.
Дома здесь, усеянные балконами, почти все в два этажа; двери домов железные решетчатые, сквозь них видны мавританские внутренние дворы (patios) с их тонкими, грациозными колоннами, фонтанами и цветами. Эти дворы составляют щегольство севильян. Дверь нарочно делается большая, чтоб сквозь решетку ее двор весь был виден с улицы. Его украшают как только возможно: тут и картины, и фонтаны, и зеркала, и цветы, и деревья. Днем дверь завешивается от жару. Здесь, как известно, спасаются от дневного зноя только тем, что закрывают все отверстия, в которые может проникать на двор или в комнаты жгучий воздух, и днем здесь в комнатах царствует постоянный сумрак. Если нет натуральной крыши из винограда, то двор на день задергивается сверху полотном. Днем Севилья пуста; окна и балконы закрыты ставнями, будто из всех домов хозяева выехали. Севилья, словно ночная, нервическая красавица, оживляется лишь тогда, как становится темно. Занавесы дверей тогда отдергиваются, каждый двор освещен лампами, фонтаны блещут; ставни балконов и окон открыты; в каждом окне сверкает несколько пар темных глаз. Это пробуждение Севильи имеет в себе что-то чарующее. Здесь экипажи не ездят; и как ездить по этим улицам шириною в 5 и 6 шагов! Кроме старинных, уродливых колесин, стоящих за городом и нанимаемых только в окрестности, я не видал здесь никаких экипажей. Эти улицы, пустынные днем, вечером полны толпами гуляющих. Tomar el fresco -- брать прохладу -- может быть вполне понято только в южной Испании, где дневной ветер лишь жаром пышет в лицо, деревья корчатся от палящих лучей солнца, отражаемых камнями мостовых, и где сумрачный день -- такое редкое счастие; где небо неумолимо постоянно в своей темно-голубой яркости, и только одна ночь с своей сильной росой приносит некоторую прохладу. И вся Севилья выходит "брать прохладу".
По вечерам с 8 и 9 часов начинается гулянье на alameda del Duque. На юге нет наших долгих сумерек: ночь наступает тотчас по захождении солнца. Alameda del Duque -- небольшая площадь, обсаженная высокими, густыми акациями и освещенная множеством фонарей; по обеим сторонам сделаны скамьи, середи огромный фонтан, широким, рассыпающимся букетом бросающий воду и постоянно освежающий удушливо-теплый воздух. Около площади расположены кофейные, лавочки с холодною водою, лимонадом. Alameda del Duque -- царство черных севильянок. Не ужасно ли, что эта поэтическая красота не показывается при дневном свете, а бывает видима только по ночам. К счастию для меня, теперь стоят яркие, лунные ночи. Что за живые разговоры, что за откровенный смех раздаются на этом гулянье! О свободе, царствующей здесь, в Европе не имеют понятия: здесь словно каждый у себя дома. Эта непринужденность, этот громкий смех, эта живость разговоров, как все это не походит на европейские гуляния, а тем менее на наши, на которые мужчины и женщины выходят с такими натянутыми, заученными лицами и манерами. Но что особенно замечательно -- эта непринужденность, эта свобода, проникнутые здесь самою изящного вежливостью; это не заученная, не условная вежливость, принадлежащая в Европе одному только хорошему воспитанию, а, так сказать, врожденная; вежливость и деликатность чувства, а не одних внешних форм, как у нас, и которая здесь равно принадлежит и гранду, и простолюдину.
Прогулка по Севилье ночью особенно интересна. Беспрестанно видишь у окон мужчин в плащах и андалузских шляпах: на ночные беседы у окон и балконов непременно ходят в простонародном костюме. Мужчина при вашем приближении завертывается в плащ так, что закрывает им свое лицо; разговор прервался -- и, проходя мимо окна, вы увидите в стороне его два сверкающих глаза... глаза андалузки и в темноте сверкают! Но остерегайтесь по нескольку раз проходить перед окном, у которого идет таинственная беседа: вас могут принять за подсматривающего соперника, а здесь никто не ходит на ночное свидание, не запасясь стилетом или по крайней мере ножом. Даже ночные патрули уважают кавалеров ночи, позволяя себе только невинные остроты на их счет. Мать знает, что дочь ее разговаривает по ночам у окна с молодым человеком; дочь говорит, что это ее novio -- жених. Большая часть браков составляется посредством этих ночных разговоров; случается, что иные разговаривают так по целому году и после женятся, видаясь только или у окна, или в церкви. Если novio отстал, на девушку это не бросает ни малейшей тени, да и на его место тотчас же является другой.