Писателями рождаются
Мне тут прислали чудесный рассказ. По мелочи есть к чему придраться, но я смеялась, когда читала и считаю, что человек должен продолжать писать. К сожалению, это невероятно скромный молодой представитель человеческой расы, который стесняется того, что делает. Как переубедить - не знаю. Мне все время кажется, что не ошибается тот, кто ничего не делает, а если у тебя получается интересно и, как минимум три взрослых человека говорят, что получается неплохо, надо продолжать. Я еще читала из рук того же автора страшные истории и черновики мрачных, но интересных антиутопий. А вот тут веселенькое. Такая веселенькая Гаттака. Ну, если вдуматься, не очень веселая, но можно не вдумываться. Кто будет ругать - обижусь, я очень нежно к этому автору отношусь, не кусать. Там такая нежная лань. Лань, ктати, пишет курсовик под названием "Романт-антиутопия как зеркало социальных страхов человека" Я прочитала и мне очень понравилось. Не знаю, станет ли лань социологом или культурологом, а вот хорошо бы не бросила писать.
..........................................
Следователь Никита Иванович Георгиев сидел около окна, и солнечный свет слепил Константина Денисовича в те редкие моменты, когда он поднимал глаза. Господин Георгиев, скрестив руки и по-птичьи наклонив голову, смотрел на Константина Денисовича, нервно потряхивающего тапочкой, повисшей на пальцах ноги, закинутой на колено. Разделял их тяжёлый стол, на котором лежала внушительная кипа бумаги, покрытой мелкими рукописными строчками; сквозь них проглядывали машинные графы. Со стороны они напоминали строгого учителя и нашкодившего ученика, если только ученик мог носить полосатую тюремную робу и быть пристегнутым одной рукой к столу. Господин Георгиев кашлянул и протянул Константину Денисовичу мятую пачку сигарет. Тот неловко вытащил одну, жадно втянул дым и сам того не ожидая хохотнул: его схватили как раз тогда, когда он выходил на улицу покурить, забыв спрятать рукопись. Минздрав предупреждал же. Сейчас эта неопровержимая улика и лежала на столе, и почти каждый день добавлялись новые и новые листы. Первыми были, конечно же, те, которые он прятал за стояк в туалете, не нужно быть семь пядей во лбу, чтобы понять, что Люда, его жена, их и отдала сразу же, как в квартиру пришла милиция. Константин Денисович ее ни в чем не винил. Более того, он сам бы поступил так же, потому что сокрытие использования неврожденных полномочий каралось ненамного менее сурово, чем само использование, а Наташку кто-то должен был растить. У неё теперь и так несмываемое пятно на будущей репутации. Константин Денисович вздохнул, надел тапочку и тихо спросил:
- Если я расскажу все, то мне дадут позвонить домой?
- Посмотрим, - уклончиво ответил господин Георгиев и нажал кнопку на диктофоне, приняв вопрос за готовность говорить.
- Меня зовут Гулевич Константин Денисович, обвиняюсь по статье 14...
- Перейдем к делу.
Константин Денисович посмотрел на следователя поверх очков с треснутой правой линзой. Он не любил, когда его перебивали во время рассказа. Пусть это и допрос, но это была его история, а истории должны иметь структуру от завязки до развязки и негоже вмешиваться в неё кому-либо, кроме автора.
- Извините, буду рассказывать так, как ложится, хорошо? Иначе могу упустить что-то важное. Вам ведь важно узнать, почему это случилось? Так я начну? Хорошо. Когда я родился, генетический анализ определил во мне склонность к математике, высокую стрессоустойчивость и усидчивость, отлично подходящую для рутинной работы. Так что я был создан для этой работы так же, как и вы для своей: внимательный, патологически честный - я уверен - и с быстрой реакцией. Вот такая правдивая сводка, дарующая человеку место в часовом механизме общества с самого рождения. Правильно подобранные шестерни исправно крутятся, и - слава нашим генетикам! Человек, склонный к медицине, будет отличным врачом, а способный убедить - дипломатом. А тот, в ком нашли будущее пристрастие к насилию, может сразу отправляться в тюрьму, либо в армию, если повезёт с прочими характеристиками. Вся наша жизнь, говорят, записана в маленькой, меньше волоске, спирали. Одно время я много об этом думал...
- Вы не забыли, что ваша речь записывается и все может быть использовано против вас?
Константин Денисович пожал плечами. Конечно же, он говорил страшные вещи, тянущие уже на обвинение в измене, но он уже утонул. Так на кой ляд мертвецу аспирин?
- Уже поздно пить Боржоми.
- Поясните?
- Просто цитата из одной книги. Можно я вернусь к своему рассказу, господин следователь? Я учился вместе с другими такими же мальчиками и девочками - будущими инженерами, ракетостроителями, математиками. Рационалами. Кто-то даже скажет занудами, но мне они нравились, хотя я никогда не чувствовал себя своим среди других. Моя любезная супруга, Людмила Михайловна говорит...
- Вы отвлеклись. Вернёмся к делу.
Константин Денисович смущенно улыбнулся и взъерошил редеющие волосы, осыпав голову пеплом с позабытой сигареты.
- Да, конечно, господин следователь. На бумаге я куда лучше излагаю свои мысли, потому что там можно долго обдумывать слова, взвешивать их... Знаете, в этом тоже есть своя математика, причём не только в стихах. Наверно, поэтому я заинтересовался литературой после того, как в мои руки попала одна из запрещённых книг. Тогда я мало что в ней понял, но почувствовал, что прикоснулся к чему-то большему, чем то, что нам давали в наш час в неделю на литературе. Наши писатели, безусловно, мастерски владеют словами, потому что у них это якобы в крови, но им не хватает чего-то, что было у старых мастеров. Сейчас я немного начал понимать чего именно.
- Чего же?
Константин Денисович улыбнулся и откинулся на спинку жёсткого стула насколько позволяли наручники. Он догадывался, что на самом деле Георгиев смеётся над ним, думая: «тоже мне литератор отыскался», но ему необходимо было поделиться с кем-то своими мыслями.
- Жизни. Сомнений. Им с младых ногтей внушили, что они станут великими, что их устами будет вещать целый мир, целое государство, поэтому они ничего не ищут, но боятся ошибиться настолько, что пишут, будто копию с фото снимают. А то как же получится: они родились писателями, а оказались... Банкирами, предположим. Некрасиво. Не может же банкир создавать что-то, кроме цифр, это не в его природе, да и наши идеи не из цифр состоят. Все так думают, и я тоже так думал, но сомневался в глубине души. Там, где потом начали появляться чужие голоса, рассказывающие мне незамысловатые истории. Сначала я просто грезил, телом находясь на уроке геометрии, а душой - сражаясь на турнире за сердце принцессы. Память зыбка, но записывать я боялся, а зря - сейчас бы с удовольствием взглянул на то, что придумывал тогда, когда не знал правил.
Господин Георгиев взял со стола стопку, вытащил нижний лист и пробежал глазами по тексту, уже расплывшемуся и поблекшему от времени. Написан он был не на испорченном бланке. Константин Денисович уже и не помнил, что там было. Наверно, какая-то сказка для дочери. Он редко их записывал, но иногда случалось.
- Этот документ создан пять лет назад.
- Писать я начал ещё раньше, в последних классах школы. Получалось, конечно же, плохо, потому что была у меня только склонность к анализу, благодаря которой я своим умом дошёл до кое-каких общих правил. Да и другого пути не было: в литературный меня не взяли из-за тех же пресловутых генов, а книг о писательском искусстве не достать. Вот про авиастроение или циклы Жюгляра - пожалуйста, сколько угодно, а про то, как увлечь случайного читателя с первой строчки - ни одной. Однажды у меня опустились руки и, подумав, что раз уж судьбой мне не написано глаголом жечь сердца людей, то придётся довольствоваться тем, что есть, я выбросил ручки и тетрадки, начал жить как должно человеку моего склада. Посещал семинары для студентов-экономистов, на одном из которых и познакомился с будущей супругой, с головой погружался в цифры и графики спроса и предложения, но не чувствовал себя счастливым. Я не мог молчать. Можно мне листочек, что вы в руках держите?
Следователь кивнул. Константин Денисович бережно взял у него из рук лист. Это и правда была сказка про котёнка, который считал себя тигром.
- Здесь я только начинал работать всерьёз, пусть это и сказочка, которую рассказать пару раз и забыть. Зато я могу с гордостью сказать, что придумывал для своей дочери истории, которые ей нравились. Но если бы только сказки... Вы когда-нибудь думали о том, что вы оставите после смерти, господин следователь? Я хотел оставить после себя славу первого, кто сломал гены. Ах, честолюбивые мечты... - Константин Денисович вздохнул. - Но, похоже, после меня останется только дело по статье 14: экономист, вообразивший себя писателем.
- И что вы планировали делать, когда закончите? Вы обычный смутьян и только.
- Смутьян? Помилуй Боже! - Константин Денисович нервно рассмеялся. - Почему вы решили, что я буду разрушать и взывать к бунту против сложившейся системы? Когда был подростком, то да, хотел. Ну а какой подросток не хочет быть бунтарем? Нет, мне неплохо, у меня есть жена, ребёнок, хорошая работа, мне просто нужна возможность дышать и говорить.
- Однако, вы в тюрьме, Гулевич.
- Да, к сожалению. Я виноват в том, что начал делать то, что лично мне не положено и не остановился вовремя.
- Вы сожалеете об этом?
- Хотел бы я соврать, но до этого при вас же обещал сотрудничать, так что нет, не сожалею. Я сделал то, о чем мечтал, пусть и не полностью: попасть в Союз Писателей и подержать в руках книгу со своим именем на титуле у меня не выйдет - гены не те, а среди знакомых нет тех, кто смог бы меня протащить туда обманом.
Солнце уже почти село, верхушки голубых сосен скрыли его и в комнате наконец-то воцарился полумрак. Господин Георгиев взглянул на наручные часы и встал со своего места, неспешно, вразвалочку, дошёл до двери и постучал в неё костяшками пальцев. Константин Денисович облегчённо вздохнул: на сегодня допрос был окончен.
- Так мне можно будет позвонить? - напомнил он, пока дюжий тюремный охранник застегивал наручники.
- Может быть завтра.
Почти сразу же, как неудачливого писателя вывели, зазвонил телефон. Георгиев, листавший материалы дела, прижал трубку плечом. Послушался голос разозленного чем-то майора Сергеева.
- Никита Иванович? Вы сейчас с Гулевичем?
- Нет, только что отпустил. Что-то случилось?
- Да, случилось. Звонили сверху.
***
Три дня спустя Константин Денисович стоял на тротуаре у отделения милиции и ждал автобус. Собственное счастливое освобождение стало для него сюрпризом, ведь он уже успел забыть о том, что передавал пару своих "испорченный бланков" одному из старых друзей. Похоже, эти бланки дошли до правильного человека и пришлись по вкусу... Возвращенную рукопись он крепко прижимал груди, чтобы ветер не вырвал ее из рук. В кармане брюк лежали новенькая корочка члена Союза писателей, оформленная на псевдоним, и кассета с записью допроса, которую сказали уничтожить. Никто не должен был узнать, что гены могут ошибаться.
..........................................
Следователь Никита Иванович Георгиев сидел около окна, и солнечный свет слепил Константина Денисовича в те редкие моменты, когда он поднимал глаза. Господин Георгиев, скрестив руки и по-птичьи наклонив голову, смотрел на Константина Денисовича, нервно потряхивающего тапочкой, повисшей на пальцах ноги, закинутой на колено. Разделял их тяжёлый стол, на котором лежала внушительная кипа бумаги, покрытой мелкими рукописными строчками; сквозь них проглядывали машинные графы. Со стороны они напоминали строгого учителя и нашкодившего ученика, если только ученик мог носить полосатую тюремную робу и быть пристегнутым одной рукой к столу. Господин Георгиев кашлянул и протянул Константину Денисовичу мятую пачку сигарет. Тот неловко вытащил одну, жадно втянул дым и сам того не ожидая хохотнул: его схватили как раз тогда, когда он выходил на улицу покурить, забыв спрятать рукопись. Минздрав предупреждал же. Сейчас эта неопровержимая улика и лежала на столе, и почти каждый день добавлялись новые и новые листы. Первыми были, конечно же, те, которые он прятал за стояк в туалете, не нужно быть семь пядей во лбу, чтобы понять, что Люда, его жена, их и отдала сразу же, как в квартиру пришла милиция. Константин Денисович ее ни в чем не винил. Более того, он сам бы поступил так же, потому что сокрытие использования неврожденных полномочий каралось ненамного менее сурово, чем само использование, а Наташку кто-то должен был растить. У неё теперь и так несмываемое пятно на будущей репутации. Константин Денисович вздохнул, надел тапочку и тихо спросил:
- Если я расскажу все, то мне дадут позвонить домой?
- Посмотрим, - уклончиво ответил господин Георгиев и нажал кнопку на диктофоне, приняв вопрос за готовность говорить.
- Меня зовут Гулевич Константин Денисович, обвиняюсь по статье 14...
- Перейдем к делу.
Константин Денисович посмотрел на следователя поверх очков с треснутой правой линзой. Он не любил, когда его перебивали во время рассказа. Пусть это и допрос, но это была его история, а истории должны иметь структуру от завязки до развязки и негоже вмешиваться в неё кому-либо, кроме автора.
- Извините, буду рассказывать так, как ложится, хорошо? Иначе могу упустить что-то важное. Вам ведь важно узнать, почему это случилось? Так я начну? Хорошо. Когда я родился, генетический анализ определил во мне склонность к математике, высокую стрессоустойчивость и усидчивость, отлично подходящую для рутинной работы. Так что я был создан для этой работы так же, как и вы для своей: внимательный, патологически честный - я уверен - и с быстрой реакцией. Вот такая правдивая сводка, дарующая человеку место в часовом механизме общества с самого рождения. Правильно подобранные шестерни исправно крутятся, и - слава нашим генетикам! Человек, склонный к медицине, будет отличным врачом, а способный убедить - дипломатом. А тот, в ком нашли будущее пристрастие к насилию, может сразу отправляться в тюрьму, либо в армию, если повезёт с прочими характеристиками. Вся наша жизнь, говорят, записана в маленькой, меньше волоске, спирали. Одно время я много об этом думал...
- Вы не забыли, что ваша речь записывается и все может быть использовано против вас?
Константин Денисович пожал плечами. Конечно же, он говорил страшные вещи, тянущие уже на обвинение в измене, но он уже утонул. Так на кой ляд мертвецу аспирин?
- Уже поздно пить Боржоми.
- Поясните?
- Просто цитата из одной книги. Можно я вернусь к своему рассказу, господин следователь? Я учился вместе с другими такими же мальчиками и девочками - будущими инженерами, ракетостроителями, математиками. Рационалами. Кто-то даже скажет занудами, но мне они нравились, хотя я никогда не чувствовал себя своим среди других. Моя любезная супруга, Людмила Михайловна говорит...
- Вы отвлеклись. Вернёмся к делу.
Константин Денисович смущенно улыбнулся и взъерошил редеющие волосы, осыпав голову пеплом с позабытой сигареты.
- Да, конечно, господин следователь. На бумаге я куда лучше излагаю свои мысли, потому что там можно долго обдумывать слова, взвешивать их... Знаете, в этом тоже есть своя математика, причём не только в стихах. Наверно, поэтому я заинтересовался литературой после того, как в мои руки попала одна из запрещённых книг. Тогда я мало что в ней понял, но почувствовал, что прикоснулся к чему-то большему, чем то, что нам давали в наш час в неделю на литературе. Наши писатели, безусловно, мастерски владеют словами, потому что у них это якобы в крови, но им не хватает чего-то, что было у старых мастеров. Сейчас я немного начал понимать чего именно.
- Чего же?
Константин Денисович улыбнулся и откинулся на спинку жёсткого стула насколько позволяли наручники. Он догадывался, что на самом деле Георгиев смеётся над ним, думая: «тоже мне литератор отыскался», но ему необходимо было поделиться с кем-то своими мыслями.
- Жизни. Сомнений. Им с младых ногтей внушили, что они станут великими, что их устами будет вещать целый мир, целое государство, поэтому они ничего не ищут, но боятся ошибиться настолько, что пишут, будто копию с фото снимают. А то как же получится: они родились писателями, а оказались... Банкирами, предположим. Некрасиво. Не может же банкир создавать что-то, кроме цифр, это не в его природе, да и наши идеи не из цифр состоят. Все так думают, и я тоже так думал, но сомневался в глубине души. Там, где потом начали появляться чужие голоса, рассказывающие мне незамысловатые истории. Сначала я просто грезил, телом находясь на уроке геометрии, а душой - сражаясь на турнире за сердце принцессы. Память зыбка, но записывать я боялся, а зря - сейчас бы с удовольствием взглянул на то, что придумывал тогда, когда не знал правил.
Господин Георгиев взял со стола стопку, вытащил нижний лист и пробежал глазами по тексту, уже расплывшемуся и поблекшему от времени. Написан он был не на испорченном бланке. Константин Денисович уже и не помнил, что там было. Наверно, какая-то сказка для дочери. Он редко их записывал, но иногда случалось.
- Этот документ создан пять лет назад.
- Писать я начал ещё раньше, в последних классах школы. Получалось, конечно же, плохо, потому что была у меня только склонность к анализу, благодаря которой я своим умом дошёл до кое-каких общих правил. Да и другого пути не было: в литературный меня не взяли из-за тех же пресловутых генов, а книг о писательском искусстве не достать. Вот про авиастроение или циклы Жюгляра - пожалуйста, сколько угодно, а про то, как увлечь случайного читателя с первой строчки - ни одной. Однажды у меня опустились руки и, подумав, что раз уж судьбой мне не написано глаголом жечь сердца людей, то придётся довольствоваться тем, что есть, я выбросил ручки и тетрадки, начал жить как должно человеку моего склада. Посещал семинары для студентов-экономистов, на одном из которых и познакомился с будущей супругой, с головой погружался в цифры и графики спроса и предложения, но не чувствовал себя счастливым. Я не мог молчать. Можно мне листочек, что вы в руках держите?
Следователь кивнул. Константин Денисович бережно взял у него из рук лист. Это и правда была сказка про котёнка, который считал себя тигром.
- Здесь я только начинал работать всерьёз, пусть это и сказочка, которую рассказать пару раз и забыть. Зато я могу с гордостью сказать, что придумывал для своей дочери истории, которые ей нравились. Но если бы только сказки... Вы когда-нибудь думали о том, что вы оставите после смерти, господин следователь? Я хотел оставить после себя славу первого, кто сломал гены. Ах, честолюбивые мечты... - Константин Денисович вздохнул. - Но, похоже, после меня останется только дело по статье 14: экономист, вообразивший себя писателем.
- И что вы планировали делать, когда закончите? Вы обычный смутьян и только.
- Смутьян? Помилуй Боже! - Константин Денисович нервно рассмеялся. - Почему вы решили, что я буду разрушать и взывать к бунту против сложившейся системы? Когда был подростком, то да, хотел. Ну а какой подросток не хочет быть бунтарем? Нет, мне неплохо, у меня есть жена, ребёнок, хорошая работа, мне просто нужна возможность дышать и говорить.
- Однако, вы в тюрьме, Гулевич.
- Да, к сожалению. Я виноват в том, что начал делать то, что лично мне не положено и не остановился вовремя.
- Вы сожалеете об этом?
- Хотел бы я соврать, но до этого при вас же обещал сотрудничать, так что нет, не сожалею. Я сделал то, о чем мечтал, пусть и не полностью: попасть в Союз Писателей и подержать в руках книгу со своим именем на титуле у меня не выйдет - гены не те, а среди знакомых нет тех, кто смог бы меня протащить туда обманом.
Солнце уже почти село, верхушки голубых сосен скрыли его и в комнате наконец-то воцарился полумрак. Господин Георгиев взглянул на наручные часы и встал со своего места, неспешно, вразвалочку, дошёл до двери и постучал в неё костяшками пальцев. Константин Денисович облегчённо вздохнул: на сегодня допрос был окончен.
- Так мне можно будет позвонить? - напомнил он, пока дюжий тюремный охранник застегивал наручники.
- Может быть завтра.
Почти сразу же, как неудачливого писателя вывели, зазвонил телефон. Георгиев, листавший материалы дела, прижал трубку плечом. Послушался голос разозленного чем-то майора Сергеева.
- Никита Иванович? Вы сейчас с Гулевичем?
- Нет, только что отпустил. Что-то случилось?
- Да, случилось. Звонили сверху.
***
Три дня спустя Константин Денисович стоял на тротуаре у отделения милиции и ждал автобус. Собственное счастливое освобождение стало для него сюрпризом, ведь он уже успел забыть о том, что передавал пару своих "испорченный бланков" одному из старых друзей. Похоже, эти бланки дошли до правильного человека и пришлись по вкусу... Возвращенную рукопись он крепко прижимал груди, чтобы ветер не вырвал ее из рук. В кармане брюк лежали новенькая корочка члена Союза писателей, оформленная на псевдоним, и кассета с записью допроса, которую сказали уничтожить. Никто не должен был узнать, что гены могут ошибаться.