Вечер. Зарисовка
У меня есть друзья. Этот факт невозможно радует меня каждый раз, как я об этом вспоминаю. Но сегодня я расскажу о том, что у меня есть больше, чем друзья. Но расскажу я об этом так, словно это и не я вовсе, а кто-то другой решил понаблюдать за нами со стороны и записал наш день так, как он ему виделся, скажем, в очень условные двадцатые годы прошлого века. Нормальный бессюжетный лытдыбр, набранный в прокуренной комнатушке на старой печатной машинке под аккомпанемент соседей, решающих коммунальные споры за фанерной перегородкой.
Морис Михайлович, как обычно, явился раньше назначенного срока и вот уже четверть часа развлекался тем, что страшно хотел есть. Время от времени он тревожно бросал взгляд на часы и прилагал титанические усилия, чтобы подавить желание перевести стрелки вперёд и с чистой совестью попенять Чернопузову за опоздание. Впрочем, в последнее время Чернопузов начал выказывать признаки исправления и приходить вовремя, каждый раз ребячески восторгаясь тем, что очередное поражение в борьбе со временем засчитано не ему. Разрываясь между скукой и справедливостью и всё-таки решив не прибегать к военной хронометрической хитрости, худеющий прямо на глазах безразличных прохожих Морис Михайлович нервно напевал про себя песенку кулинарной направленности и ждал.
Пылающий осенней рыжиной Чернопузов возник в воздухе, словно айсберг перед «Титаником». Его громадная тень пала на ровные плиты под ногами праздных гуляк и хищно устремилась вперёд, к Морису Михайловичу, неумолимая и ужасная, как большая белая акула. Могучий водопад огненных волос пластался по широкой бронированной спине, бился о слои одежды, шипел и плевался, словно поток раскалённой лавы, вырвавшейся из горла вулкана, разбуженного утренним кашлем.
Чернопузов вот уже неделю нежно ненавидел Мориса Михайловича, о чём сообщал ему не только при встрече, но также телеграфом, телефоном и в личной переписке. Украшенные купеческими завитушками строки чеканили ненависть на бумаге с такой же силой, с какой чеканят на монетах профиль императора. Откровенно говоря, это мощное чувство было достаточно регулярным и отнюдь не всегда нуждалось в первопричинах. Иногда Чернопузову просто надо было самую малость поненавидеть своего старого друга, и тот с удовольствием на это соглашался.
И действительно, Морис Михайлович грелся в лучах чернопузовской ненависти, особенно сегодня, когда он очень нравился самому себе. Боевые действия, которые он вёл со своими привычками в течение нескольких месяцев, кажется, увенчались успехом, и, стоя в сером костюме-тройке, тускловато-сливочного цвета плаще, серой же, в галочку, шляпе и новых ботинках цвета засохшего шоколада с изюмом, Морис Михайлович восторженно думал о том, что недурно бы начать если не гордиться собою, то хотя бы радоваться за себя.
Обменявшись лучами искренних чувств и пожеланий, Чернопузов и Морис Михайлович предались хрусткой и сладкой, как жжёный сахар, пикировке, обвиняя друг друга поочерёдно в хамстве, индифферентности, идолопоклонстве и сочувствии капиталистическому строю. Исстрадавшийся уже даже по невкусной еде Морис Михайлович быстро сдался, позорно проиграл дежурное словесное сражение и угрюмо замолчал.
Через четверть часа Чернопузов предложил побиться об заклад. Предметом пари стала Анна Сергеевна, которой этот оживший портрет огненного великана из норвежских саг передал своё вызывающее мастерство опаздывать куда угодно и когда угодно. Мориса Михайловича что-то кольнуло, но он ошибочно решил, что это от голода, и не придал этому значения. Вместо этого он мрачно поведал Чернопузову о том, как однажды Анна Сергеевна проснулась в собственной постели ровно в тот самый час, на который сама же назначила ему встречу. Неизвестно, кольнуло ли хоть что-нибудь Чернопузова после этого рассказа, но он только покачал факельной головой и ушёл в себя.
Спустя час от назначенного времени, когда оба спорщика поняли, что проиграли пари, Морис Михайлович упал в голодный обморок, а Чернопузов, едва сдерживая злорадный смех, распиравший его в самых неожиданных местах, взвалил товарища на плечо и походкой триумфатора отправился в пивную. Накормив страдальца гречневой кашей с чесноком и фирменной интеллигентской курой, он обнаружил, что и сам зверски голоден, поэтому заказал себе стопку блинов и принялся со снайперской безжалостностью уничтожать ароматные, горячие и тонкие, почти кружевные кругляши, украшенные стремительно плавящимся кубиком масла.
Наполнив желудки, порозовевший Морис Михайлович и выросший вдвое Чернопузов, отдуваясь, поднялись из-за стола и, довольные сиюминутным совершенством этого мира, отправились пить кофе к Шоколадницыну на Караваевскую улицу. Когда Чернопузов уже взялся отворять входную дверь, а старомодный колокольчик над ней изготовился наполнить кофейню коротким вальяжным взвяком, приятелей, пыхтя и роняя и без того спадающие портки, нагнал беспризорник.
Мальчишку прислала Анна Сергеевна, которая, утомленная вчерашним чаепитием, проспала до трех часов дня и, терзаясь муками совести, сразу по пробуждении отправила к месту назначения скорохода, забыв второпях даже сказать ему, кого надо искать и кому передавать извинения. Беспризорник, не будь дураком, сунул пятак за щеку и растаял в измочаленном октябрьской моросью переулке. Изловив другого курьера и поняв заодно, что к ней-то никто никого так и не прислал и не поинтересовался, в чём же, собственно, дело, Анна Сергеевна велела ему найти рыжего гражданина, а с ним второго, с интеллигентным лицом, и передать, что она извиняется и просит дождаться её во что бы то ни стало. Прибыв на место, мальчик не обнаружил ни рыжих, ни интеллигентов, зато подслушал разговор тётки Серафимы, торговавшей семечками, с дворником и узнал, что какой-то гигантских габаритов уголовник среди бела дня похитил представительного мужчину в белом плаще и в шляпе, но решил, что это Анне Сергеевне вряд ли будет интересно. Мальчишка не стал делиться с Морисом Михайловичем и Чернопузовым самым сокровенным - что он решил никого не искать, а пятак потратить на папиросы и жареные каштаны, - а сказал просто, что побрёл по Невскому проспекту: дескать, авось попрёт. И попёрло: рыжего, похожего на уголовника, и интеллигента, которого только ленивый не смог бы похитить, он углядел случайно и сообразил, что фраера ему сейчас подкинут ещё пятак за новости, а то и отправят обратно к той шикарной марухе - за третьим. Фраера, естественно, так и поступили, передав Анне Сергеевне через беспризорника, что дождутся её в кофейне, и шагнули в задымлёный и напоённый ароматом блаженного безделья полумрак.
Утомлённая воскресеньем разносчица голосом человека, в нерешительности замершего перед собственной могилой, поинтересовалась, чего граждане желают, и, записав заказ в библейский блокнот, стремительно исчезла. Морис Михайлович, помолчав немного, безрассудно отметил, что в кинематографе им следует быть через полчаса, но Чернопузов хлёстко парировал, что время не властно над Анной Сергеевной, что она ему не подчинится и придёт тогда, когда наступит её час. Кинематограф, естественно, тоже вещь упрямая и ждать никого не будет, поэтому судьба ожидающих печальна, а отравление кофеином неминуемо. Понимая всю ницшеанскую глубину правоты Чернопузова, Морис Михайлович отбросил печаль так, что она при падении получила травмы, несовместимые с жизнью в сознании, и принялся рассказывать о том, как ему прекрасно живётся с тех пор, как он сделался травоядным животным. Так незаметно прошло полтора часа.
Анна Сергеевна соткалась посреди кофейни прямо из воздуха, рассыпав по тёмным углам отблески улыбки и наполнив бриллиантовым смехом плавающий над столиками табачный дым. Следуя своему секретному замыслу, Морис Михайлович и Чернопузов ни словом не попрекнули опоздавшую за опоздание и немедленно вовлекли её в разговор о том, как Чернопузов ненавидит Мориса Михайловича за то, что тот стал совсем другим человеком. Когда же пришло время прощаться, товарищи осуществили свой коварный план и поинтересовались у Анны Сергеевны, понравилась ли ей фильма, которую они втроём собирались смотреть в кинематографе три с половиной часа назад. Анна Сергеевна оценила тонкий сарказм и немедленно выдала обширное и глубокое размышление по поводу неувиденного, умыв расшалившегося Мориса Михайловича без мыла. Чернопузову и Анне Сергеевне было по пути, поэтому они взяли на двоих чёрный, похожий на шуструю дворовую собачонку таксомотор, Чернопузов на прощание заверил товарища в неослабевающей ненависти к нему, и автомобиль, рявкнув, по-осьминожьи выпустил в Мориса Михайловича чернильное облако дыма и умчался в вечерний сумрак, дышавший дождём и просыпающейся осенью.
Запись опубликована в блоге "Кирятник". Комментировать можно здесь или там.