Гумилёв
Иллюстрация из юбилейного переиздания романа "Посмотри в глаза чудовищ".
Хотел рассказать пару забавных случаев о жизни Н. С. Гумилёва, но вышел за рамки и растёкся мыслию. Получилось скучно, но, надеюсь, содержательно. Конечно, материал компилятивный и ни на что не претендует.
У нас хорошо известен эпизод с Гумилёвым, закуривавшим сигарету под обстрелом и получившим за это нагоняй от командира. По воспоминаниям Посажного:
"Однажды, идя в расположение 4-го эскадрона по открытому месту, шт.-ротмистры Шахназаров и Посажной и прапорщик Гумилев были неожиданно обстреляны с другого берега Двины немецким пулеметом. Шахназаров и Посажной быстро спрыгнули в окоп. Гумилев же нарочно остался на открытом месте и стал зажигать папироску, бравируя своим спокойствием. Закурив папиросу, он затем тоже спрыгнул с опасного места в окоп, где командующий эскадроном Шахназаров сильно разнес его за ненужную в подобной обстановке храбрость - стоять без цели на открытом месте под неприятельскими пулями."
По изданию "Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография." (С.-Пб., 1994).
Нечто подобное произошло с ним и в Лондоне. Вот несколько событий из "заграничного похода" Гумилёва. В начале 1917-го года перед Николаем Степановичем замаячил перевод в стрелковый дивизион. Как и многие другие офицеры, он принял меры по избежанию такого счастья. Отправился на лечение в Петроград (болел он часто, но это, похоже, было "дипломатической болезнью") и стал хлопотать об отправке на Салоникский фронт, в Русский экспедиционный корпус. Приказом по Полку №139 от 2 мая он был откомандирован, и к середине июня прибыл в Лондон. И вот тут он попал...
Гумилёв ещё до войны имел некоторую известность в Европе, особенно в Англии. Это замечательное государство хоть и гадило нам, но к русской культуре и даже церкви в начале ХХ-го века интерес там присутствовал. И это учитывая пренебрежительное отношение островитян к любым иностранцам. Русский поэт, боевой офицер из знаменитого полка (об этом будет ниже) и герой войны, путешественник - Лондон принял такого человека. Гумилёв побывал в салонах леди Оттолин Моррелл (сестры герцога Портлендского); леди Джулиет Дафф (дочь 4-го графа Лонсдэйла; её муж, Робин Дафф был убит в 1914-ом), познакомился со множеством интереснейших людей. Это были Вирджиния Вульф, Олдос Хаксли, Бертран Рассел, Дэвид Лоуренс, Уильям Йейтс, Гилберт Честертон, Морис Беринг и другие. Так как путь в Салоники лежал через Рим, итальянские мастера слова, жившие в Лондоне, дали нашему гусару рекомендательные письма к своим друзьям в Италии.
Всё это довольно подробно описано в прекрасной статье Elaine Rusinko, русский и английский варианты которой можно прочесть на gumilev.ru. Здесь же приведу маленький отрывок из воспоминаний Честертона, который и напомнил мне о случае с папироской. Богемная компания собралась в доме леди Дафф в день, когда немцы бомбили Лондон (сбросили более 100 бомб, погибло 162 человека).
Честертон пишет:
"Не помню, в какой именно момент мы, наконец, поняли, что происходит, но - в чем я совершенно уверен - беседу не прервали. Я, право, не знаю, что еще нам оставалось делать. ... среди гостей был майор Морис Беринг, который привел с собой какого-то русского в военной форме. Последний говорил без умолку, несмотря даже на попытки Беллока перебить его - что там какие-то бомбы! Он произносил непрерывный монолог по-французски, который нас всех захватил. В его речах было качество, присущее его нации, - качество, которое многие пытались определить и которое, попросту говоря, состоит в том, что русские обладают всеми возможными человеческими талантами, кроме здравого смысла. Он был аристократом, землевладельцем, офицером одного из блестящих полков царской армии - человеком, принадлежавшим во всех отношениях к старому режиму. Но было в нем и нечто такое, без чего нельзя стать большевиком, - нечто, что я замечал во всех русских, каких мне приходилось встречать."
Для верности, английский вариант, а то в переводе известного военного журналиста полковника Репингтона назвали Ремингтоном и Ренингтоном. В русском издании мемуаров Честертона вообще не похож на оригинал, его цитировать не буду.
"I am not sure at what stage we did eventually realize it; but I am quite sure we went on talking. I cannot quite see what else there was to do. ... and among the guests was Major Maurice Baring, who had brought with him a Russian in uniform; who talked in such a way as to defy even the interruptions of Belloc, let alone of mere bombs. He talked French in a flowing monologue that suavely swept us all before it; and the things he said had a certain quality characteristic of his nation; a quality which many have tried to define, but which may best be simplified by saying that his nation appears to possess every human talent except common sense. He was an aristocrat, a landed proprietor, an officer in one of the crack regiments of the Czar, a man altogheter of the old regime. But there was something about him that is the making of every Bolshevist; something I have felt in every Russian I ever met."
Заметьте: "one of the crack regiments of the Czar". Переведено, как "одного из блестящих полков", но я бы сказал - отборных, лучших. Кстати, это обстоятельство могло уберечь Гумилёва от возвращения в Петербург, но не сошлось из-за глупой бюрократии и кое-чьей подлости, как увидим. А вот почему Честертон произвёл Гумилёва в аристократы и помещики - загадка.
В июле Гумилёв уехал в Париж. Там его ждали друзья - художники Михаил Федорович Ларионов и его жена Наталья Сергеевна Гончарова. Именно Гончарова нарисовала портрет-шарж Гумилёва в гусарских погонах и триптих, в одной из частей которого поэт изображён в полной гусарской форме и под флагом с адамовой головой. Во Франции вояж Николая Степановича на юг закончился. Друзья уговорили его остаться на службе при представителе Ставки в Париже генерал-майоре Михаиле Александровиче Занкевиче, свели с нужными людьми, и Занкевич телеграфировал в ГУГШ: "5-го Гусарского полка прапорщика Гумилёва, направляющегося во 2-ю дивизию в Салоники, оставляю в Париже в моем распоряжении." Генерал тоже недавно прибыл в Париж, наверняка ему, монархисту, пытавшемуся сделать хоть что-то в февральском безумии Петрограда (весной он был начальником военной охраны города), молодой офицер-единомышленник был нужен для дела. И Гумилёв стал офицером для поручений при комиссаре Временного правительства Евгении Ивановиче Раппе, эмигранте и эсэре... Вероятно, Рапп мог считаться грозным революционером при кровавой монархии, сам он о себе так и думал, но что можно сказать о его попытке успокоить мятежные настроения после Ла-Куртина отправкой солдатам книг о французской революции?
Ла-Куртин, по сути, был частью Гражданской войны, и Гумилёву пришлось принять в ней участие. О событиях мятежа рассказано вполне подробно, приведу лишь один факт, из-за связи с Москвой и Самарой - близкими для Александрийцев городами:
"Во исполнение принятаго решения, в России было приступлено в январе 1916-го года к формированию Особой пехотной бригады (впоследствии 1-еге Вrigadе russе sрeсiаlе). Штаб и 1-й полк намечено было формировать в Москве, а 2-й полк - в Самаре.
Части бригады формировались преимущественно из ближайших запасных батальонов, то-есть из солдат, не получивших ещё боевого крещения. Едва ли порядок этот можно было признать правильным. Следует также заметить, что, соответственно районам комплектования, 1-й полк был укомплектован в подавляющем числе из элемента фабрично-заводского (подмосковный район); 2-й же полк был составлен из людей, связанных по преимуществу с крестьянством. Разнородный солдатский состав полков несомненно отразился на общей физиономии той и другой части и на отношениях их к последующим событиям."
Данилов Ю. Н. Русские отряды на французском и македонском фронтах 1916-18 (Париж, 1933).
Гумилёв участвовал в переговорах с мятежниками, составил описание событий. Их участник, артиллерист Константин Райн, вспоминал:
"На наблюдательном пункте, что был сооружен на небольшом холме, под ветвями деревьев, в эти минуты стояла молча группа русских офицеров, и в тот момент, когда с площадки лагерной неслась со свистом залихватским песня, со стороны деревни стали бить отчетливо часы; все замерли, и в тот момент, когда послышался удар десятый и последний башенных часов, наш батарейный командир, махнув рукой отрывисто, но внятно произнес жуткую команду: “Огонь”.
И сразу же раздался выстрел.
“О, Господи, спаси Россию и наших русских дураков”, - сказал стоящим рядом с ним, нам незнакомый офицер, смотревший в бинокль, когда над головами музыкантов взорвалась шрапнель! Это был Николай Степаныч Гумилев..."
Райн к. Ля Куртин. Из архивов. Русская мысль. № 2785, 1970. Цит. по книге Степанов Е. Поэт на войне. Николай Гумилев 1914-18 (М., 2014).
Жизнь в столице Европы продолжала сводить поэта с интересными людьми. Например, с русским эмигрантом, анархистом и писателем Виктором Серж.
Виктор Серж (настоящая фамилия - Кибальчич) был довольно удачливым человеком. Дважды вырвался из французской тюрьмы, в советской России устроился на непыльную бумажную работу. Во время крысиной войны большевиков принял сторону Троцкого, но практически не пострадал за это. Незадолго до ареста последнего, если можно так сказать, вождя троцкистов, Кристиана Раковского, был выслан из страны, а в 1940-ом успел с женой еврейкой убежать из Франции в Мексику. Там он благополучно вымер, на семь лет пережив Троцкого. Да и чорт с ними обоими.
Серж вспоминал об одном разговоре с Гумилёвым:
"Я традиционалист, монархист, империалист, панславист. Моя сущность истинно русская, сформированная православным христианством. Ваша сущность тоже истинно русская, но совершенно противоположная: спонтанная анархия, элементарная распущенность, беспорядочные убеждения... Я люблю все русское, даже то, с чем должен бороться, что представляете собой вы..."
Оригинал:
"I am a traditionalist, monarchist, imperialist, and pan-Slavist. Mine is the true Russian nature, just as it was formed by Orthodox Christianity. You also have the true Russian nature, but at its opposite extreme, that of spontaneous anarchy, primitive violence, and unruly beliefs. I love all of Russia, even what I want to fight in it, even what you represent..."
Victor Serge, Memoirs of a Revolutionary (London, 1963).
Серж уверял, что в 1921-ом году пытался спасти Гумилёва от смерти.
К концу 1917-го года стало очевидно, что история русской военной миссии во Франции заканчивается. Французы не доверяли русским, а деньги на содержание аппарата генерала Занкевича больше не поступали. Сам генерал и его офицеры стали искать варианты дальнейшего своего устройства. Сложно сказать, почему Гумилёв не вступил в Легион Чести. Память о Ла-Куртине?
Николай Степанович не собирался забиваться в угол и тихо стардать, глядя, как всё рушится. Хотя здоровье вновь подводило его, приходилось лечиться. Он, как и все честные русские офицеры, считал необходимым продолжать драться с немцами, если не в русском мундире, который был ошельмован на Родине, то хоть в чужом. Известен черновик его прошения к генералу Першингу, командующему американскими войсками во Франции, о принятии на службу "простым солдатом". Историю с англо-американо-японским шпионом адмиралом А. В. Колчаком не напоминает?
Но возник более интересный вариант. Опытный путешественник Гумилёв мечтал о Ближнем Востоке, где англо-индийские войска воевали с турками. Был там и русский отряд генерала Бичерахова, в который крайне требовались офицеры. Русский военный агент в Великобритании генерал-лейтенант Н. С. Ермолов предложил Занкевичу поискать кандидатов, "преимущественно кавалеристов и гвардейцев, и не иначе как по Вашей особой рекомендации".
Гусару из "one of the crack regiments of the Czar" препятствий быть не могло, рекомендации Занкевича были отличными, и Ермолов согласился. Однако англичане подошли к набору офицеров с параноидальной осторожностью, опасаясь получить балласт вместо военных профессионалов. Они требовали выдачи офицерам подъёмных и проездных денег из средств Занкевича. Но денег у него не было. Генерал обращался ко всем, кто мог бы помочь, подтверждал рекомендации, но впустую. Его письмо к русскому военному агенту во Франции бывшему графу Игнатьеву, вероятно, лишь позабавило подлеца и вора. Ведь именно на его личных счетах лежали казённые и весьма немалые деньги, которые он, конечно, давать не собирался никому, кроме своих хозяев.
Англичане не поверили в благонадёжность Гумилёва, уже приехавшему в Лондон. Ермолов предложил ему в долг 54 фунта для проезда в Петроград, что по мнению Е. Степанова, было расценено как шутка. Дурная, на мой вкус.
До середины апреля 1918-го Николай Степанович жил в Лондоне, устроившись на работу благодаря своему старому другу Борису Анрепу. По легенде, уезжая, поэт и гусар подарил ему свои погоны.