Чайные танцы.
В кухонной полке стояли пакеты с чаем. Два с зеленым, один с красным и штуки четыре с черным. Все разные, все с удивительными ароматами. Иногда, когда пакеты доставали, крошечные чаинки просыпались на полку, смешиваясь и путаясь между собой. Рассыпавшиеся чаинки по ночам, когда в полку никто не заглядывал, шептались о далеких странах, где когда-то их отрывали от родных кустов изящные и тонкие женские пальчики, делились впечатлениями об обработке, сквозь которую им пришлось пройти, а также жаловались на соседей, с которыми раньше делили пакеты. Но самой излюбленной темой чаинок была тайна встречи с Кипятком, о которой писалось на их чайных пакетах, но о которой ни одна из чаинок не имела ни малейшего представления.
Однажды Чаинка настоящего английского Эрл Грея сорвалась с полки на кухонный стол, приземлившись невдалеке от раковины. Она не знала, пугаться ей или радоваться, растерялась в незнакомой обстановке и с первым дуновением ветерка спряталась за кувшином. Но неожиданно убежище оказалось не совсем свободным. Невдалеке от Чаинки лежал небольшой желто-зеленый листочек, немного сморщившийся и порядком засохший. Чаинке показалось, что он вполне заслуживает жалости, так как вид его был совсем неважный, и оттого ей захотелось сказать листку что-то непременно ободряющее. Собравшись с духом, так как Чаинке до сих пор не приходилось беседовать с незнакомцами - чаинки с полки не в счет - она поймала новый сквознячок и подлетела к листку. Но не успела она ничего вымолвить, как увядший листик сам обратился к ней: «Ох, ты из тех бедняжек, что просыпались из пакета?»- сочувственно прошуршал лист. - «Мне так жаль тебя, право, что даже неловко».
От удивления Чаинка потеряла дар речи. Она собиралась пожалеть незнакомца, путь которого явно близился к завершению, а тот в свою очередь от всего сердца выражал сочувствие ей, приключения которой только начались! Удивление сменилось возмущением, а возмущение поспешило вернуть ей способность к речи, и тогда Чаинка с вызовом спросила: «Разве я заслуживаю жалости? Передо мной весь мир, меня согласны носить сквознячки, я увижу множество всего, о чем не могут мечтать те, то остались в пакетах. Разве меня нужно жалеть?»
Засохший лист с нежной снисходительностью зашуршал в ответ: «Ох да, конечно. Ведь тебе не суждено никогда встретится с Кипятком, отдать ему свой аромат…» Если бы листик мог печально закатить глаза, он непременно бы это сделал. «Встреча с Кипятком! Ты встречался с Кипятком! Как это было? Расскажи мне!» - от воинственного настроя Чаинки не осталось ни капли. Она готова была простить любые прегрешения листику, собиравшемуся поведать ей о самой занимательной тайне, с которой она когда-либо сталкивалась.
«В заварочном чайнике было неожиданно тесно, - начал рассказ золотисто-зеленый лист. - Когда мы летели в него из пакета, его белые своды казались нам огромными и большими, намного просторнее привычных нам блестящих стенок из фольги. Нам, тогда ещё таким же, как ты, маленьким чаинкам никогда прежде не могло прийти на ум, что при встрече с Кипятком нам придется раскрыться, показать себя почти в той же самой красе, что и в тот день, когда нас разлучили с родным кустом прекрасные маленькие женские пальчики. Как в те далекие времена нашей молодости, когда мы радовались солнцу, росе и ветру. Мы приобрели такой вид, как будто не было прежде никаких обработок, Кипяток сорвал эти маски, позволив нам быть самими собой. Здесь, в заварочном чайнике, мы из скукоженных сухих малышек смогли превратиться в прежних шелковистых красавиц. Наши прежние платья хоть и не блистали теперь свежестью молодой зелени, но приобрели бархатисто-золотой оттенок почтенного благородства. В прекрасных нарядах было непросто развернуться-разминуться в небольшом белом фарфоровом чайнике, казавшимся теперь нам настоящим дворцом необыкновенных перевоплощений, а от того подобные пустяки вроде тесноты не могли сравниться с нашим восторгом от превращения.
Это сделало с нами прикосновение Кипятка. Как только он ворвался, обрушился на нас с небес, вначале прижимая нас к донышку заварочного чайника, а затем заполнил собой все пространство, мы почувствовали свободу от масок обработок, начали вновь облачаться в прекрасные наряды. Благодарности нашей не было предела, а потому мы стремились преподнести чудесному волшебнику весь наш тонкий аромат, который при соприкосновении с этим чародеем тоже становился полнее и насыщеннее, глубже и объемнее, взвивался к белым сводам заварочного чайника вместе с белым паром - спутником Кипятка, вместе с ним же оседая на самом потолке волшебного дворца тяжелыми мутными каплями и с ним же вырываясь на волю сквозь единственное оконце за длинной галереей.
Когда белые стены фарфорового чайника пошатнулись, самые легкие, самые стремительные из чаинок вслед за кипятком промчались по узкой галерее, проскальзывая в то заветное окошко, куда прежде мог пройти лишь пар. Вместе с золотисто-коричневым водопадом , чаинки падали в другой, в новый зал под открытым небом, где волшебник-Кипяток кружил их в необыкновенном танце в блеске света электрических ламп и под музыку чужого радостного смеха. Этот танец был легким и плавным, казалось, он длился вечно. В те мгновения необыкновенная радость вернувшейся прелести согревала… или же согревали объятия Кипятка, что, впрочем, совершенно было неважно. Важно было то незабываемое, то непередаваемое ощущение легкости, которое владело нами в момент кружения. Ради этого танца стоило коротать дни в пакете, а до этого проходить все те странные этапы обработки, а ещё прежде расставаться с жарким солнцем и свободным ветром. Это был Танец»…
Листочек мечтательно замолчал, погрузившись в сладостные воспоминания.
- А что же было после танца? - поспешно поинтересовалась Чаинка, любопытство которой горело и грело ничуть не хуже воображаемых ею объятий Кипятка.
- Дальше? - почти безразлично переспросил листок. - Кипяток постепенно исчез вместе с нашим вкусом и ароматом. Мы же остались на дне чашки, а потом… потом оказались здесь, в раковине…
- Как ужасно, - пораженно воскликнула Чаинка, вновь проникаясь сожалением к высохшему листку.
- Ужасно? - удивленно переспросил тот. - Что ты, вовсе нет. Ведь у меня был Танец.
Однажды Чаинка настоящего английского Эрл Грея сорвалась с полки на кухонный стол, приземлившись невдалеке от раковины. Она не знала, пугаться ей или радоваться, растерялась в незнакомой обстановке и с первым дуновением ветерка спряталась за кувшином. Но неожиданно убежище оказалось не совсем свободным. Невдалеке от Чаинки лежал небольшой желто-зеленый листочек, немного сморщившийся и порядком засохший. Чаинке показалось, что он вполне заслуживает жалости, так как вид его был совсем неважный, и оттого ей захотелось сказать листку что-то непременно ободряющее. Собравшись с духом, так как Чаинке до сих пор не приходилось беседовать с незнакомцами - чаинки с полки не в счет - она поймала новый сквознячок и подлетела к листку. Но не успела она ничего вымолвить, как увядший листик сам обратился к ней: «Ох, ты из тех бедняжек, что просыпались из пакета?»- сочувственно прошуршал лист. - «Мне так жаль тебя, право, что даже неловко».
От удивления Чаинка потеряла дар речи. Она собиралась пожалеть незнакомца, путь которого явно близился к завершению, а тот в свою очередь от всего сердца выражал сочувствие ей, приключения которой только начались! Удивление сменилось возмущением, а возмущение поспешило вернуть ей способность к речи, и тогда Чаинка с вызовом спросила: «Разве я заслуживаю жалости? Передо мной весь мир, меня согласны носить сквознячки, я увижу множество всего, о чем не могут мечтать те, то остались в пакетах. Разве меня нужно жалеть?»
Засохший лист с нежной снисходительностью зашуршал в ответ: «Ох да, конечно. Ведь тебе не суждено никогда встретится с Кипятком, отдать ему свой аромат…» Если бы листик мог печально закатить глаза, он непременно бы это сделал. «Встреча с Кипятком! Ты встречался с Кипятком! Как это было? Расскажи мне!» - от воинственного настроя Чаинки не осталось ни капли. Она готова была простить любые прегрешения листику, собиравшемуся поведать ей о самой занимательной тайне, с которой она когда-либо сталкивалась.
«В заварочном чайнике было неожиданно тесно, - начал рассказ золотисто-зеленый лист. - Когда мы летели в него из пакета, его белые своды казались нам огромными и большими, намного просторнее привычных нам блестящих стенок из фольги. Нам, тогда ещё таким же, как ты, маленьким чаинкам никогда прежде не могло прийти на ум, что при встрече с Кипятком нам придется раскрыться, показать себя почти в той же самой красе, что и в тот день, когда нас разлучили с родным кустом прекрасные маленькие женские пальчики. Как в те далекие времена нашей молодости, когда мы радовались солнцу, росе и ветру. Мы приобрели такой вид, как будто не было прежде никаких обработок, Кипяток сорвал эти маски, позволив нам быть самими собой. Здесь, в заварочном чайнике, мы из скукоженных сухих малышек смогли превратиться в прежних шелковистых красавиц. Наши прежние платья хоть и не блистали теперь свежестью молодой зелени, но приобрели бархатисто-золотой оттенок почтенного благородства. В прекрасных нарядах было непросто развернуться-разминуться в небольшом белом фарфоровом чайнике, казавшимся теперь нам настоящим дворцом необыкновенных перевоплощений, а от того подобные пустяки вроде тесноты не могли сравниться с нашим восторгом от превращения.
Это сделало с нами прикосновение Кипятка. Как только он ворвался, обрушился на нас с небес, вначале прижимая нас к донышку заварочного чайника, а затем заполнил собой все пространство, мы почувствовали свободу от масок обработок, начали вновь облачаться в прекрасные наряды. Благодарности нашей не было предела, а потому мы стремились преподнести чудесному волшебнику весь наш тонкий аромат, который при соприкосновении с этим чародеем тоже становился полнее и насыщеннее, глубже и объемнее, взвивался к белым сводам заварочного чайника вместе с белым паром - спутником Кипятка, вместе с ним же оседая на самом потолке волшебного дворца тяжелыми мутными каплями и с ним же вырываясь на волю сквозь единственное оконце за длинной галереей.
Когда белые стены фарфорового чайника пошатнулись, самые легкие, самые стремительные из чаинок вслед за кипятком промчались по узкой галерее, проскальзывая в то заветное окошко, куда прежде мог пройти лишь пар. Вместе с золотисто-коричневым водопадом , чаинки падали в другой, в новый зал под открытым небом, где волшебник-Кипяток кружил их в необыкновенном танце в блеске света электрических ламп и под музыку чужого радостного смеха. Этот танец был легким и плавным, казалось, он длился вечно. В те мгновения необыкновенная радость вернувшейся прелести согревала… или же согревали объятия Кипятка, что, впрочем, совершенно было неважно. Важно было то незабываемое, то непередаваемое ощущение легкости, которое владело нами в момент кружения. Ради этого танца стоило коротать дни в пакете, а до этого проходить все те странные этапы обработки, а ещё прежде расставаться с жарким солнцем и свободным ветром. Это был Танец»…
Листочек мечтательно замолчал, погрузившись в сладостные воспоминания.
- А что же было после танца? - поспешно поинтересовалась Чаинка, любопытство которой горело и грело ничуть не хуже воображаемых ею объятий Кипятка.
- Дальше? - почти безразлично переспросил листок. - Кипяток постепенно исчез вместе с нашим вкусом и ароматом. Мы же остались на дне чашки, а потом… потом оказались здесь, в раковине…
- Как ужасно, - пораженно воскликнула Чаинка, вновь проникаясь сожалением к высохшему листку.
- Ужасно? - удивленно переспросил тот. - Что ты, вовсе нет. Ведь у меня был Танец.