Письмо
Представьте, что Вы должны получить письмо, а оно все не приходит и не приходит. Не приходит через положенную неделю, не приходит через две. Не приходит через месяц. Минул год, минуло десять лет, а письмо все еще в пути. Вы начинаете понимать, что письмо не придет никогда. Что ж, случается, и, возможно, несколько чаще, чем хотелось бы. Но все-таки Вы оставляете в этом неутешительном заключении лазейку: ну а вдруг? Ведь бывало, что письма находили получателей и через сорок лет. Наверное, агностики оставляют для Господа точно такую же лазейку: бог, конечно же, скорее всего не существует, ну а вдруг?
«И все же, - думаете Вы, - быть может через сорок лет мне не будет никакого прока в этом письме». Тем не менее, не исключено, что письмо, совершив несколько десятков ненужных витков вокруг земного шара, все еще на пути к месту назначения. А вдруг? И приходится ждать. Холодными дождливыми вечерами Вы сидите в кресле-качалке и представляете, что же могло быть в этом письме. Предположим, это письмо от безответно любимой Вами женщины. Что, если в конверте находится выведенное аккуратным почерком, надушенное духами с изысканным тонким ароматом, признание в любви? А может быть, это письмо от вашего дальнего родственника, который оказался подпольным миллионером и, находясь на смертном одре, выписал Вам чек на несколько миллионов? Кто знает, может быть в этом послании описано средство мгновенного решения всех Ваших проблем? Вряд ли, ну а вдруг.
Иногда Вам кажется, что возможно какой-то не очень добросовестный почтовый служащий от скуки вскрыл Ваше письмо и прочитал в обеденный перерыв, оставив на на нем коричневый след от кружки с быстрорастворимым кофе. Может быть, прочитанное его так тронуло, что он решил оставить письмо себе. Может быть, его содержание показалось ему полезным, и он подумал, что сможет лучше воспользоваться изложенными в нем рекомендациями, чем адресат. Может быть, на почтальона, разносившего письма налетел неожиданный порыв ветра, выхватил Ваше письмо из его сумки и унес куда-нибудь далеко-далеко, откуда ни почтальону, ни всему почтовому ведомству, включая почтового министра его не достать.
Мысли о письме портят Вам пищеварение, мешают уснуть. Вы становитесь вздорным и раздражительным, никто из близких больше не может Вас переносить; под конец жизни Вы остаетесь совершенно один. И вот в один из безнадежно скучных вечеров поздней осени дверной звонок, молчавший уже несколько лет, с непривычки издает странный хрипловатый звук. Стряхнув с себя пыль и распугав тараканов, поселившихся в его внутренностях, звонок начинает трещать уже увереннее, настырнее. Откидывая в сторону теплый плед, с ворчанием Вы влезаете в лохматые домашние тапочки и идете открывать дверь. А там, улыбаясь, стоит молодой и рослый почтальон. Блестят его зубы, блестят пуговицы, блестит пряжка новенького ремня, пахнущего кожей. Он, все так же улыбаясь, протягивает вам письмо. Щуря глаза, Вы хватаете письмо, захлопываете дверь перед самым носом блестящего почтальона и, смешно шлепая подошвами тапочек по паркету, бежите в самую дальнюю комнату.
Переведя дух, Вы внимательно смотрите на пожелтевший измятый конверт. Призрак смутной тревоги проступает на Вашем лице. Дрожащими руками Вы как можно осторожнее вскрываете конверт. Так и есть. Бумага явно побывала в воде: листы письма слиплись, а синие чернила расплылись насмешливыми и совершенно не читаемыми кляксами.
«И все же, - думаете Вы, - быть может через сорок лет мне не будет никакого прока в этом письме». Тем не менее, не исключено, что письмо, совершив несколько десятков ненужных витков вокруг земного шара, все еще на пути к месту назначения. А вдруг? И приходится ждать. Холодными дождливыми вечерами Вы сидите в кресле-качалке и представляете, что же могло быть в этом письме. Предположим, это письмо от безответно любимой Вами женщины. Что, если в конверте находится выведенное аккуратным почерком, надушенное духами с изысканным тонким ароматом, признание в любви? А может быть, это письмо от вашего дальнего родственника, который оказался подпольным миллионером и, находясь на смертном одре, выписал Вам чек на несколько миллионов? Кто знает, может быть в этом послании описано средство мгновенного решения всех Ваших проблем? Вряд ли, ну а вдруг.
Иногда Вам кажется, что возможно какой-то не очень добросовестный почтовый служащий от скуки вскрыл Ваше письмо и прочитал в обеденный перерыв, оставив на на нем коричневый след от кружки с быстрорастворимым кофе. Может быть, прочитанное его так тронуло, что он решил оставить письмо себе. Может быть, его содержание показалось ему полезным, и он подумал, что сможет лучше воспользоваться изложенными в нем рекомендациями, чем адресат. Может быть, на почтальона, разносившего письма налетел неожиданный порыв ветра, выхватил Ваше письмо из его сумки и унес куда-нибудь далеко-далеко, откуда ни почтальону, ни всему почтовому ведомству, включая почтового министра его не достать.
Мысли о письме портят Вам пищеварение, мешают уснуть. Вы становитесь вздорным и раздражительным, никто из близких больше не может Вас переносить; под конец жизни Вы остаетесь совершенно один. И вот в один из безнадежно скучных вечеров поздней осени дверной звонок, молчавший уже несколько лет, с непривычки издает странный хрипловатый звук. Стряхнув с себя пыль и распугав тараканов, поселившихся в его внутренностях, звонок начинает трещать уже увереннее, настырнее. Откидывая в сторону теплый плед, с ворчанием Вы влезаете в лохматые домашние тапочки и идете открывать дверь. А там, улыбаясь, стоит молодой и рослый почтальон. Блестят его зубы, блестят пуговицы, блестит пряжка новенького ремня, пахнущего кожей. Он, все так же улыбаясь, протягивает вам письмо. Щуря глаза, Вы хватаете письмо, захлопываете дверь перед самым носом блестящего почтальона и, смешно шлепая подошвами тапочек по паркету, бежите в самую дальнюю комнату.
Переведя дух, Вы внимательно смотрите на пожелтевший измятый конверт. Призрак смутной тревоги проступает на Вашем лице. Дрожащими руками Вы как можно осторожнее вскрываете конверт. Так и есть. Бумага явно побывала в воде: листы письма слиплись, а синие чернила расплылись насмешливыми и совершенно не читаемыми кляксами.