Фонарский
Сейчас такое волшебное время, когда хочется верить в чудо. И чудеса действительно случаются... Даже когда их не ждёшь.
Расскажу вам сегодня историю совина, которого, может, кто-то помнит по моим давним упоминаниям. Историю одного чуда.
За тёмным окном хлестал осенний дождь. В такие вечера хочется устроиться возле торшера с книжкой и чашкой горячего чая с лимоном, укрыться мягким пледом и наслаждаться домашним уютом.
Я накормила наших птиц и как раз закончила приготовление ужина для нас с Ингером, предвкушая несколько часов тихого отдыха, когда раздался звонок.
- Пожалуйста, помогите!
Полный отчаяния женский голос в телефонной трубке.
- Мы нашли сову, её машина сбила. Позвонили в зоопарк, там дали ваш телефон... Помогите, умоляю!
- Конечно. Постарайтесь успокоиться, прошу. Расскажите, что за сова, какие у неё травмы?
- Сова такая... круглая. Мы думали что это ёжик... Ехали с мужем, увидели - на обочине вороны вроде ёжика заклевать хотят. Вышли, а это сова... Это уже вторая такая сова, первую мы несколько лет назад нашли, отвезли в ветклинику, но там её спасти не смогли... Помогите, спасите хоть эту, очень вас прошу!
- Сделаем всё возможное, обещаю вам. Что за травмы у совы, что с ней?
- Не знаю... кровь... на голове, из клюва... сидит... по-моему совсем плохо ей, глаза закрыты...
Мне стало ясно, что ситуация скверная. Действовать надо было немедленно. Человека в такой ситуации срочно повезли бы на рентген и томографию, поставили капельницы, мониторили давление, пульс. Но птице ничего из этого сделать невозможно. И случай такой, что дистанционно ничем не помочь...
- Где вы находитесь?
- Недалеко от Гатчины, в посёлке... Тут на дороге и подобрали её.
Ингер заканчивал срочную работу за компьютером. Он слышал разговор, повернулся. Раздумывать не стал.
- Скажи, что приедем часа через полтора, если не будет пробок.
Грустно взглянув на остывающее жаркое в горшочках, я сунула в пакет булку и сыр, чтобы перекусить по дороге.
И вот уже наш старенький "Лансер" мчится по кольцевой, яростно орудуя дворниками - ливень, темнотища, видимость плохая. Через город ехать не рискнули - улицы тут и там ремонтируются, можно застрять надолго. Нам бы мигалку и надпись на боку - совиная скорая помощь. Выехали за город, с трассы свернули на просёлок. Ветер лепит на стёкла жёлтые листья, дорога раскисла, повсюду ямы. Ингер хороший водитель, но по таким ухабам внедорожник нужен. Только бы не сесть...
Доехали. Нас встречают. Молодые мужчина и женщина, лица встревоженные, стараются улыбаться. Женщина закрывает обоих зонтиком, у мужчины в руках коробка.
Подходим, здороваемся. Коробка не закрыта, значит сова выбраться даже не пыталась и сразу понятно, что дело плохо.
Сова действительно круглая. Серая неясыть. Сжалась в перьевой шарик. На прикосновения не реагирует, глаза закрыты. Кровь на голове справа, осторожно раздвигаю перья - кровотечение из уха. На клюве тоже капли свежей крови. Осторожно ощупываю клюв, он цел, значит где-то глубже лопнули сосуды. Паршиво... Черепно-мозговая травма, по видимости тяжёлая, и самое неприятное, что кровь может скопиться внутри головы.
Очень аккуратно ощупываю сову на предмет прочих травм. Сова не пытается сопротивляться, это очень плохо. Конечности целы, упитанность в норме, живот мягкий. Есть ли повреждения внутренних органов, сказать невозможно. Остаётся только надеяться, что обошлось без них, если удар пришёлся только в голову. Дыхание без хрипов, спокойное, хоть это обнадёживает.
В машине чемоданчик с лекарствами, инструментами. Колем в грудную мышцу дицинон для остановки кровотечения. Остальное - дома...
Женщина робко протягивает Ингеру деньги. - Не нужно, уберите, - говорит он. - Спасибо вам, что подобрали сову. Мы сделаем всё, что в наших силах.
Мчимся домой. Коробку держу на коленях. Сова неподвижна, ни на что не реагирует. Тихонько глажу её голову слева - справа нельзя, туда пришёлся удар. Разговариваю с бедолагой всю дорогу, говорю что всё будет хорошо, стараюсь чтобы голос был спокойный, ласковый. Это важно. В каком бы состоянии ни была птица, нужно постараться создать ей ощущение безопасности.
Дома осторожно достаём сову из коробки, сажаем на стол, на мягкий валик, чтобы ей было удобнее держаться. Включаем яркую лампу. Я начинаю осмотр.
Приоткрываю пальцами веки - сначала левого глаза, чтобы посмотреть реакцию зрачка, затем правого. Правый глаз деформирован, глазное яблоко выпячено, неровной формы. Выбит хрусталик... Свечу фонариком. Внутри глаза - кровь, гематома. Этот глаз сохранить не удастся. Но главное - сохранить жизнь. А шансов не много... Будем бороться. Будем надеяться.
Самые трудные - первые сутки. Если пациент с тяжёлыми травмами сутки продержится, шансы на выздоровление возрастают многократно. Но первые сутки нужно неотлучно находиться рядом, следить, держать под рукой препараты для реанимации.
Бессонная ночь. Сова всё так же неподвижна. Не реагирует даже на прикосновения к животу и лапам.
Под утро Ингер ложится пару часов поспать. Ему на работу...
***
- Ну, как у нас дела? Кушать будем?
Сегодня третий день. Мы держимся! Хотя реакций у пернатого по-прежнему нет.
Это мальчик. У сов определить пол сложно даже специалисту, бывают ошибки. Но тут всё очевидно: небольшие для данного вида размеры тела и пропорции не вызывают сомнений. Короткая килевая кость, очень узкий таз. По состоянию клюва и когтей понятно, что это совёнок - ему примерно полгода.
Осень первого года жизни для совят очень сложный период. Они начинают кочевать, всё ещё под присмотром родителей, и сталкиваются со множеством опасностей, главная из которых - автомобили. В совиной школе не учат перелетать дорогу только на зелёный сигнал светофора, оценивать расстояние до мчащихся машин... Свет фар ослепляет ночных птиц, они перестают ориентироваться, часто садятся прямо на проезжую часть или в панике летят через дорогу от фар напугавшей их машины под колёса транспорта на встречной полосе.
- Давай покушаем, ну-ка, - я пальцами приоткрываю совёнку клюв, чтобы другой рукой впихнуть туда половинку куриного сердца. Чтобы вызвать рефлекс глотания, щекочу пальцем основание подклювья. Скармливаю таким образом по три куриных сердца четыре раза в сутки.
- Давай ещё кусочек, и хватит на сегодня. - Я снова собираюсь разжать совёнку клюв, как вдруг в мою ладонь впиваются острые когти! Я вскрикиваю от боли, с трудом отцепляю от своей руки совиную лапу, вытираю кровь и... радостно смеюсь.
Потому что появились реакции, а значит, пациент оживает.
***
Когда совёнок начал открывать глаза, выяснилось, что он ничего не видит. Зрение на левый, не повреждённый, глаз было утрачено скорее всего из-за внутричерепной гематомы, которая пережимала глазной нерв. Правый глаз, страшный, выпученный, начал сохнуть - по нему не проходило третье веко, смазывающее роговицу слезами. И хотя я через каждые два часа капала в него лекарства и увлажняющий раствор, было ясно, что глаз сохранить невозможно. Спасти глаз можно было только с помощью сложной операции, а птицам такого никто не делает...
Серый шарик сидел на спинке мягкого кресла, таращась перед собой не видящими глазами. Он не пытался летать или ходить, потому что оказался в кромешной темноте, не мог различать даже свет.
Когда стало ясно, что опасность для жизни миновала, я начала через Интернет подыскивать слепому совёнку семью.
- Ну вот как мы его можем кому-то отдать, такого? - Ингер поводил перед лицом совёнка рукой. - Кому он нужен, кто его кормить будет насильно? Пусть уж остаётся у нас. Места конечно мало, но как-нибудь проживём...
Я обречённо посмотрела на свои руки, украшенные многочисленными свежими ссадинами и глубокими проколами от совиных когтей. Впихивать в клюв пациента лекарства и еду в перчатках я так и не научилась.
- Ворон-творог! - раздался глубокий баритон из соседней комнаты. - Каркуша хороший ворон, хороший, хороший, чёрный! - в доказательство ворон пронзительно заорал, его вопль подхватили другие птицы, а совёнок повернул голову.
- Хоть слышит, и то славно, - сказал Ингер. - Главное, что жив остался. Привыкнет со временем. И драться перестанет.
- Я бы на его месте не перестала, - сказала я, набирая в шприц лекарство. - Пичкают всякой гадостью, уколы делают. Он ведь не понимает, что его лечат. Мы для него злодеи...
Но Ингер оказался прав.
К зиме совёнок перестал драться. Еду он начал брать из рук сам, стоило коснуться его клюва. Покорно глотал лекарства, терпел щипучие капли в глаза. Научился переступать со спинки кресла, где он так и сидел, почти не двигаясь, на руку, если коснуться его когтей.
Несколько раз мы опускали совёнка на пол. Он чувствовал под лапами незнакомую поверхность и начинал идти. Медленно шагал вперёд по прямой, как робот, пока не упирался во что-нибудь головой.
Повреждённый глаз сморщился, запал в глазницу. Нужно было продолжать лечение, чтобы предотвратить развитие осложнений - воспаления отмирающего глазного яблока и последствий травмы головного мозга. Но в том, что основные проблемы позади, сомнений уже не было.
Как-то раз Ингер, глядя на то, как совёнок поворачивает своё незрячее лицо, вслушиваясь в наши голоса, сказал:
- Да ведь он фонарик! Хоть и не видит, но светит нам.
Так у совёнка появилось имя. Официальное - Фонарик, а домашнее - Фонарский.
Я всегда разговаривала с ним, когда кормила и лечила. Подходила, называя по имени. И вскоре он начал на него откликаться. Стоило сказать - Фонарский! - как он тут же отвечал тихими звуками, похожими на поскуливания.
Однажды днём, когда Ингер был на работе и я разговаривала с ним по телефону, сидя за компьютером в спальне, заговорила про Фонарского. Назвала его имя. И вдруг услышала с кухни, где стояло его кресло, какой-то необычный звук. В первый момент мне показалось, что это стонут и хрипят водопроводные трубы. Но потом звук превратился в пронзительно-печальную песню. Я бегом выскочила в кухню, взволнованная. - Фонарский, ты в порядке?!
В ответ он снова спел мне.
Я погладила его пушистую голову, а он поднял лицо и начал нежно ощупывать клювом мои пальцы.
***
А перед самым Новым Годом к Фонарскому вернулось зрение.
Мы обнаружили это, когда снова отправили совёнка побродить по полу. Дойдя до табуретки, он не упёрся в неё лбом, как раньше, а остановился, потом повернул назад, дошёл до своего кресла и снова остановился.
- Он видит... - прошептала я. - Он начал видеть!
Ингер опустился на колени и поводил перед лицом Фонарского рукой. Он делал это множество раз. Но в этот раз совёнок повернул голову вслед за движением руки...
Это был лучший подарок нам к Новому Году.
С того дня Фонарский начал медленно, но верно осваивать территорию кухни.
Сначала освоил кресло, стал ходить по нему туда-сюда, спускаться со спинки и подниматься обратно. Начал махать крыльями, разминая их. И однажды перелетел на кухонную полку.
Для нас это событие стало настоящим праздником.
Фонарский отныне свободно перемещался по всей квартире. Он старался находиться поближе к нам, хотя спать предпочитал в кухне и, что больше всего меня удивляло, справлял нужду только в кухонную раковину, усаживаясь на кран. Забегая вперёд скажу, что с годами эта его привычка к сожалению улетучилась, но поначалу мы поражались и шутили о том, что этот малыш явно из интеллигентной семьи.
Уж не знаю, чувствовал ли он благодарность за лечение, но с момента прозрения он стал вести себя, как нежно любящий нас друг. Стоило позвать его по имени, как он тут же прилетал, где бы ни находился. Для меня он каждый раз, если я звала его, пел свою взволнованную песню. А к Ингеру прилетал гладиться. Это происходило, когда Ингер сидел в кресле или на стуле. Фонарский прилетал к нему на колени и утыкался головой под мышку. Ингер обнимал его и гладил, подолгу. Мы предположили, что у совёнка после травмы болит голова, и таким образом он облегчал свою боль - хотел, чтобы его погладили, пожалели.
А вскоре обнаружились его удивительные пищевые пристрастия.
Как-то раз я устроилась в постели с книжкой и порцией ягодного суфле. Дело было вечером, когда у сов самая большая активность. Фонарский уже привычно летал по квартире, прилетел в спальню, уселся на шкаф. Сидел и поглядывал на меня единственным своим глазом. Я была увлечена интересным чтением и вкусной едой, поэтому когда совёнок перелетел со шкафа на мои ноги под одеялом, не задумалась о его намерениях. Он некоторое время просто сидел, и вдруг начал медленно идти по моим ногам, наклонив голову и пристально на меня глядя! Такого поведения я от него не ожидала, я не знала, что это значит, и мне стало немного не по себе. Его поза показалась мне агрессивной. Он подкрадывался, тело в горизонтальном положении, перья слегка вздыблены, - чего он хочет? Может, затаил обиду за то, что я его мучила, пока лечила? Вот он подобрался уже совсем близко к моим рукам... Что дальше? Прыгнет и вцепится?
Я замерла. А Фонарский... начал есть из моей ложки суфле! Смешно чавкая, спеша. Перья на спине разгладились, глаз прищурился. Кусочки суфле исчезали в клюве с неимоверной быстротой. Десертная ложка опустела за несколько секунд. Я была потрясена. Он подобрал всё, до крошки. Я знала из научной литературы, что некоторые виды сов в природе едят ягоды и фрукты, но о неясытях таких сведений мне не встречалось. Я наполнила ложку снова и протянула совёнку. Он так же быстро съел и эту порцию. Потом ещё, и ещё. После четвёртой ложки он вытер клюв об одеяло, посмотрел на меня - как мне показалось, извиняясь - и улетел на шкаф.
Через несколько дней после этого удивительного происшествия случилось нечто ещё более необычное.
Мы с Ингером отправились в магазин за провизией, как всегда проверили перед выходом из дома всех наших пернатых питомцев. Фонарский восседал на шкафу в спальне. Дело было днём, в это время совы как правило спят, чистят оперение или смотрят в окно - такое в общем спокойное расслабленное время отдыха. Иногда могут поиграть, но немного, без особого энтузиазма.
Вернувшись из магазина, мы увидели Фонарского на том же самом месте, в той же сонной позе.
Только вот его клюв почему-то был густо запачкан чем-то коричневым.
А на прикроватной тумбочке обнаружились останки шоколадки. Она там со вчерашнего вечера лежала не распечатанная. Ныне от неё остались обрывки бумаги и фольги плюс немного крошек.
Сова ест сладости! Невероятно! Мы бросились искать информацию об этом в Интернете, но ничего не смогли найти ни на русскоязычных, ни на других сайтах.
Нас очень беспокоило, как скажется съеденная шоколадка на пищеварении Фонарского. Как ни странно, его стул после этого был в норме и никаких признаков дискомфорта, болей в животе в поведении совёнка не проявилось.
Может, это было какой-то ошибкой? Может, Фонарский был настолько голоден, что готов был съесть что угодно?
Начали кормить его, что называется, "от пуза". Самое разнообразное совиное меню, и в таких количествах, что он не доедал порции.
Но стоило в доме появиться шоколадке, и оставить её без присмотра, как она оказывалась растерзанной и почти полностью съеденной. А Фонарский всякий раз после этого восседал на том месте, где мы видели его в последний раз, с абсолютно невинным выражением лица.
Самое удивительное, что он каким-то образом находил даже те шоколадки, которые мы не оставляли у него на виду. Как-то раз вытащил шоколадную плитку, которую я засунула между пачками чая. При этом упаковки чая остались не тронутыми. Это навело нас на мысль, что научные данные о слабом обонянии у сов сомнительны. Как ещё он мог обнаруживать спрятанный шоколад, если не по запаху?
Затем он начал поедать фрукты, овощи, выпечку. Сначала тайком, выжидая момент, когда мы не сможем его застукать. Потом понял, что ругать его не будут, и стал есть при нас. Стоило принести и выложить на стол овощи, фрукты, булочки или сладости, как тут же появлялся Фонарский, и пробовал всё на зуб. То есть, на клюв. Шоколадки, конфеты шли всегда на ура, причём даже карамельки, которыми совёнок самозабвенно хрустел. Из фруктов предпочитались бананы и зелёные яблоки. Красные ему нравились явно меньше. Пришлись по вкусу киви и груши, но их мы покупали редко. Из овощей ему больше всего нравились огурцы и капуста. Как-то раз была съедена почти целиком сырая картофелина, я ужаснулась и переживала за здоровье дегустатора, но даже после этого стул у Фонарского оставался нормальным . А вот после поедания помидора у совина случилось расстройство желудка и томаты мы стали сразу же после покупки запирать в холодильник. Апофеозом пристрастия совёнка к овощам стал большой вилок цветной капусты, который Фонарским был съеден полностью за три дня. При этом обычный мясной рацион совин проигнорировал. Эти три дня он питался одной капустой!
Так же он дегустировал всё, что я готовила для нас с Ингером. Я орудовала в кухне под прицелом совиного глаза, угловым зрением замечала, что Фонарский пристально наблюдает за моими манипуляциями. Но стоило мне посмотреть на него прямо, как он отворачивал лицо и делал такой вид, будто ему абсолютно не интересно то, чем я занимаюсь. Если я покидала кухню, оставляя ещё не приготовленную еду - тесто, фарш, сырую рыбу - это оставалось не тронутым. Но если я доставала из духовки уже готовые блюда, оставить их даже на несколько минут было нельзя. Мы обнаруживали надкусанные пирожки, основательно попробованное жаркое, запеканку со следами клюва. И каждый раз Фонарский сидел на одном из своих обычных мест с лицом, выражавшим абсолютную невинность. - Кто ел, я? Я ничего не знаю. Ничего не ел.
Вот только клюв его с налипшими крошками или блестевший от жира выдавал правду...
Однажды мне приснился стишок. Проснувшись, я сразу его записала.
Ничего не ест неясыть,
Ни котлеты, ни сырок,
Ни пирог домашний с мясом,
Ни суфле большой кусок.
На закуску два пирожных
Не умнёт в один присест.
А потом поспит немножко
И опять не ест, не ест...
Новогодние ёлки мы наряжали так, чтобы устроить праздник и для наших сов. Некоторым совам очень нравятся носки - поэтому на ёлке висели маленькие носочки. Фонарский к носкам был равнодушен, но коробочки с шоколадками внутри не могли оставить спокойным совиное сердце. Он распечатывал подарок с ёлки, съедал шоколадку, разглядывал игрушку и уносил куда-нибудь на шкаф, в потайное место.
Я очень переживала первые годы нашей с Фонарским совместной жизни о том, что такое странное питание может сказаться на его здоровье. Мы дали ему полную свободу выбора, - ограничивали лишь то, что нам казалось совсем уж не полезным, в первую очередь готовую еду с нашего стола, в которой были соль, перец, прочие приправы. Впрочем, ему это и не нравилось. Такую еду он только пробовал. А вот сырые овощи и фрукты мог поедать в огромных количествах. Как, наверное, и шоколад - мы просто не давали ему возможности есть столько шоколада, сколько он захочет. Хотя иногда разрешали побаловаться сладостями.
Я много думала о его пристрастии к углеводам. Откуда оно взялось?
Единственное объяснение - высказанное Ингером - которое мне показалось логичным, заключалось в том, что Фонарский родился в такой местности, где повсюду поля, засеянные сельскохозяйственными культурами, в основном овощными. И огромные амбары, куда складываются собранные урожаи. Деревьев очень мало. Возможно, неясыти в этой местности гнездятся в хранилищах овощей и приучились питаться растительной пищей, когда не удаётся добыть достаточного количества мышей. К тому же мышей ещё и ловить надо, тратить энергию. А тут - капуста под боком, ешь - не хочу.
***
Характер у Фонарского оказался совершенно кротким. Он проявлял нежность не только к нам - ему очень хотелось заботиться обо всех живых существах, кто жил с нами под одной крышей. Вот только не всем это оказалось нужным. Пернатые других видов прогоняли его. Ушастая сова Филя даже пряталась за коробками на шкафу, когда Фонарский летал за ней, издавая нежные звуки - ну дай я тебя расчешу, говорил он, и не понимал, почему она на него шипит, гонит его, расставляя крылья и распушаясь. Улетал и сидел грустный, поникший.
Свою заботу он смог реализовать в полной мере, когда под его опёкой через несколько лет оказалась Веснушка. Тоже серая неясыть, только рыжая морфа.
Мы привезли её из Москвы. Забрали из квартиры ветврача, которая оказала первую помощь и всё сделала, чтобы совушка выжила после того, что с ней произошло. А случилось вот что. Она начала залезать в голубятню, чтобы ловить там мышей. Хозяин голубятни посещал своих подопечных раз в неделю, оставляя им корм и воду. При таком уходе голуби погибали, но однажды этот человек заметил в голубятне сову и решил, что именно она виновата в том, что голуби умирают. Он решил избавиться от совы, и натянул там, где она могла пролезть в помещение, клейкую ленту, которой ловил мышей. Я оставлю без комментариев действия этого персонажа, как и такой способ избавления от грызунов. Сова запуталась в липкой ленте и провисела в ней несколько дней. Возможно, целую неделю. Когда хозяин голубятни её обнаружил, сова была в критическом состоянии от голода и обезвоживания. Он хотел свернуть ей шею, но вмешался его приятель, по счастью оказавшийся рядом. Вступился за сову и отвёз её к ветеринару. Всё тело совы было обмотано липучкой, которую пришлось срезать вместе с перьями. Но даже со срезанными перьями тело совы оказалось покрыто коркой засохшего клейкого вещества. Для птиц подобное состояние крайне мучительно... Когда мы привезли Веснушку к себе, она была еле жива, истощена и подавлена. Мы делали всё, что могли, лечили, кормили и утешали, чтобы вернуть её к жизни, но пока она сидела в изоляторе, ей было явно очень плохо из-за корки на теле. Она не могла её счистить, была слишком слаба, да и нам это было не под силу - пользоваться какими-то химическими растворителями было нельзя, они слишком токсичны, а вручную соскрести всё это, по сантиметру отскребать, сова нам не давала, для неё было слишком сильным стрессом такое вмешательство людей...
Мы принесли клетку с Веснушкой в комнату Фонарского - к тому времени мы переехали из съёмной квартиры в далёкий от мегаполисов дом, в наш долгожданный приют. Мы некоторое время держали Веснушку в клетке, потому что ей нужно было давать лекарства. Фонарский сидел на её клетке почти постоянно. Когда я заходила в комнату, мне казалось, что он смотрит на меня с мольбой - выпустите Веснушку, ну пожалуйста!
И вот мы её выпустили. И Фонарский начал отскребать корку клея с её тела. Он постоянно её расчёсывал, несколько месяцев. Веснушка ожила и начала обрастать перьями. Через год её было не узнать - она превратилась в красавицу-совушку, ярко-рыжую, толстенькую, скакала как мячик, летала с присады на присаду. А Фонарский всегда был рядом с ней, перебирал перья на её лице, причёсывал голову, трогал клювом реснички.
Изначально мы планировали выпустить Веснушку, вернуть её в природу, когда она обретёт необходимую для этого форму. Но, видя сильную привязанность совушек друг к другу, поняли, что разлучать их нельзя. Их нужно было либо выпустить обоих, либо оставить в приюте. Веснушка полностью поправилась, но у Фонарского на всю жизнь остались последствия черепно-мозговой травмы - он не очень хорошо координировал движения, часто промахивался мимо предметов, которые хотел взять. В домашних условиях это было не важно, он мог взять еду из миски после нескольких неудачных попыток, но в природе такие ошибки для совы недопустимы. К тому же он уже слишком долго жил с нами.
Так Веснушка осталась в доме. Она не стала ручной - нас с Ингером боялась почти панически, возможно сказывались очень неприятные воспоминания о других людях. Я думала, что общение с дикаркой повлияет на отношение к нам Фонарского, к тому же в одном помещении с ним и Веснушкой жили и другие наши пациенты-совы, тоже совсем дикие. Но, как ни странно, в наших с ним отношениях почти ничего не изменилось. Он по-прежнему откликался голосом на своё имя, вот только каждый раз, когда я приходила в совятню неясытей и Веснушка начинала нервно летать с присады на присаду, первое время Фонарский переживал, не знал, как себя вести, смотрел то на неё, то на меня, иногда жалобно взвывая. Я садилась на кровать, служившую столиком для сов - там мы расставляли миски с едой и водой для них, - несколько минут ждала, пока Веснушка успокоится, говорила что-нибудь успокаивающее, разговаривала, как с маленьким ребёнком. Она усаживалась наконец на одной из присад, не сводя с меня настороженного взгляда. Но я уже знала, что больше она метаться не станет. Я вставала, подходила к Фонарскому и, если он сидел не слишком высоко, дотрагивалась до его клюва, почёсывала пальцами "меховушку" между глаз, гладила голову. Он в ответ всё так же, как раньше, нежно "перебирал пёрышки" на моих руках. Я что-нибудь ему рассказывала, а он отвечал тихими звуками.
Иногда мы с ним пели друг другу песню "про хорошую сову". Это особый, долгий, вибрирующий звук. Не помню, кто и когда дал мне объяснение его смысла, - возможно, ещё во времена моих полевых практик со студентами биофака, когда произошло моё первое знакомство с совами и зародилось восторженное к ним отношение как к удивительным существам с очень сложной организацией психики. Осталось в памяти, что эта особая песня означает в переводе на человеческий язык примерно вот что:"Я хорошая сова, я не причиню тебе зла". За годы общения с серыми неясытями в нашем приюте я убедилась в правильности общего смысла такого толкования. Этой особой песней Фонарский старался утешить Веснушку, когда она только приехала к нам и дичилась даже его, и потом год за годом он успокаивал её так же, если она слишком разволновалась. Как-то раз он спел эту песню для меня, глядя мне в глаза, в тот момент, когда я тоже была очень взволнована. Я научилась петь эту совиную песенку настолько похоже, как могла. И мы с Фонарским начали частенько петь её друг другу. Я могла находиться прямо перед ним, или в другом помещении, иногда первым начинал он, иногда я. Это продолжалось иногда по полчаса, пока я не уставала - мы пели друг другу по очереди. В такие моменты мне казалось, что Фонарский обнимает меня мягкими большими крыльями, я чувствовала тепло его души, и меня переполняло ощущение особого счастья.
Однажды ночью Веснушка ответила на эту трогательную песенку Фонарского. Её голос, более высокий, нервный, с тех пор довольно часто начал звучать по ночам - они с Фонарским стали частенько петь хором "песню неясытей", а иногда, обычно под утро, я из другой комнаты слышала, как Веснушка тоненьким своим голоском поёт Фонарскому "про хорошую сову", а он тихо-тихо ей отвечает...
Через три года Веснушка улетела. Мы с Ингером в этот момент занимались весенними посадками в саду. Я услышала, как Фонарский кричит, надрывно, отчаянно, без пауз. Я поняла - что-то случилось... Побежала к нему. Увидела приоткрытую форточку, и не увидела Веснушки...
Она протиснулась в щёлку, в такую, через которую, казалось бы, сова проникнуть не может. Почему Веснушке захотелось выбраться наружу, можно только догадываться. Неподалёку в лесу гнездились вяхири, ворковали, пели, - может, Веснушке это напомнило прежнюю её жизнь, когда она лазила в голубятню и была свободной... Но когда она вылетела из дома, она села на ближайшую сосну и сидела там трое суток. Она очутилась в мире, от которого отвыкла, который вспоминался, но в реальности оказался чужим, непонятным...
Фонарский звал Веснушку, не переставая, несколько суток. Я никогда до этого не видела, как совы плачут. По его щекам текли слёзы. Мы отнесли его в ванную, я думала что смена обстановки ему поможет, но он там плакал так же. Мы открыли настежь окно их с Веснушкой комнаты, поставили там лампу, чтобы вечером Веснушка смогла понять, куда вернуться. Когда птица вылетает из окна дома, она не понимает, куда возвращаться - ведь она не представляет, как снаружи выглядит окно, из которого она вылетела. Может быть, Веснушка пришла бы в себя и сообразила, как вернуться. Её спугнул кран, приехавший к соседям... Она помчалась куда-то вглубь леса, Ингер это видел.
Фонарский долго горевал по Веснушке. Мы тоже были убиты горем - сможет ли Веснушка выжить на воле, ведь прошло уже много времени, сможет ли она снова ловить мышей... Невыносимо было видеть слёзы Фонарского. Он места себе не находил, всё звал, звал Веснушку, плакал и плакал, почти перестал есть...
Через год мне пришло письмо от человека, у которого дом в шестидесяти километрах от нашего. Он спрашивал, как объяснить странное поведение совы... Какая-то сова всю зиму пыталась проникнуть в его дом, заглядывала в окна, почти не боялась людей. Он её подкармливал... Он прислал фото. Серая неясыть, рыжая морфа... Не водится таких в наших северных краях.
Веснушка хотела вернуться домой, к Фонарскому... Хочется верить, что её жизнь сложилась удачно, и что нашла она в конце концов своё совиное счастье.
Ну а Фонарский живёт по сей день в компании других совушек. Ни с кем больше не сблизился, хотя за всех очень переживает. Серую неясыть Нерли нам приходилось ежедневно ловить почти год, чтобы залечить её парализованные после глубокого обморожения лапы - мазать мазями, делать перевязки, давать лекарства. Фонарский всегда сидел поблизости, старался подбадривать Нерли нежными звуками, и начинал щёлкать на нас клювом, если ему казалось, что мы обращаемся с Нерли недостаточно бережно.
С годами он стал мудрым, серьёзным, но остался таким же заботливым и нежным. Любую новую совушку, даже другого вида, он принимал сердечно, старался всячески помогать, утешать, поддерживать. Мы с Ингером начали называть Фонарского "совиным Ангелом".
И все эти годы, даже после длительного моего отсутствия, стоило мне его позвать, Фонарский откликался своей грустной, нежной песенкой...
Это фото сделано вскоре после того, как Фонарский начал видеть - вот так он приходил к Ингеру на руки...
А это уже намного позже - так он наслаждался огурцами,
и зелёными яблоками:
Фонарский с любимой Веснушкой
Веснушкин порадный портрет
Тут он в ванной через несколько дней после того, как Веснушка улетела...
Фонарский и его друг Пухи (Пухлик)
А это он ещё совёнок, играл на ёлке с тряпочкой, утомился и заснул :)
- "А мне медаль?!"
На этом фото я ему пририсовала недостающий глаз для эстетичности...
Вот такой он, Фонарский...
Расскажу вам сегодня историю совина, которого, может, кто-то помнит по моим давним упоминаниям. Историю одного чуда.
За тёмным окном хлестал осенний дождь. В такие вечера хочется устроиться возле торшера с книжкой и чашкой горячего чая с лимоном, укрыться мягким пледом и наслаждаться домашним уютом.
Я накормила наших птиц и как раз закончила приготовление ужина для нас с Ингером, предвкушая несколько часов тихого отдыха, когда раздался звонок.
- Пожалуйста, помогите!
Полный отчаяния женский голос в телефонной трубке.
- Мы нашли сову, её машина сбила. Позвонили в зоопарк, там дали ваш телефон... Помогите, умоляю!
- Конечно. Постарайтесь успокоиться, прошу. Расскажите, что за сова, какие у неё травмы?
- Сова такая... круглая. Мы думали что это ёжик... Ехали с мужем, увидели - на обочине вороны вроде ёжика заклевать хотят. Вышли, а это сова... Это уже вторая такая сова, первую мы несколько лет назад нашли, отвезли в ветклинику, но там её спасти не смогли... Помогите, спасите хоть эту, очень вас прошу!
- Сделаем всё возможное, обещаю вам. Что за травмы у совы, что с ней?
- Не знаю... кровь... на голове, из клюва... сидит... по-моему совсем плохо ей, глаза закрыты...
Мне стало ясно, что ситуация скверная. Действовать надо было немедленно. Человека в такой ситуации срочно повезли бы на рентген и томографию, поставили капельницы, мониторили давление, пульс. Но птице ничего из этого сделать невозможно. И случай такой, что дистанционно ничем не помочь...
- Где вы находитесь?
- Недалеко от Гатчины, в посёлке... Тут на дороге и подобрали её.
Ингер заканчивал срочную работу за компьютером. Он слышал разговор, повернулся. Раздумывать не стал.
- Скажи, что приедем часа через полтора, если не будет пробок.
Грустно взглянув на остывающее жаркое в горшочках, я сунула в пакет булку и сыр, чтобы перекусить по дороге.
И вот уже наш старенький "Лансер" мчится по кольцевой, яростно орудуя дворниками - ливень, темнотища, видимость плохая. Через город ехать не рискнули - улицы тут и там ремонтируются, можно застрять надолго. Нам бы мигалку и надпись на боку - совиная скорая помощь. Выехали за город, с трассы свернули на просёлок. Ветер лепит на стёкла жёлтые листья, дорога раскисла, повсюду ямы. Ингер хороший водитель, но по таким ухабам внедорожник нужен. Только бы не сесть...
Доехали. Нас встречают. Молодые мужчина и женщина, лица встревоженные, стараются улыбаться. Женщина закрывает обоих зонтиком, у мужчины в руках коробка.
Подходим, здороваемся. Коробка не закрыта, значит сова выбраться даже не пыталась и сразу понятно, что дело плохо.
Сова действительно круглая. Серая неясыть. Сжалась в перьевой шарик. На прикосновения не реагирует, глаза закрыты. Кровь на голове справа, осторожно раздвигаю перья - кровотечение из уха. На клюве тоже капли свежей крови. Осторожно ощупываю клюв, он цел, значит где-то глубже лопнули сосуды. Паршиво... Черепно-мозговая травма, по видимости тяжёлая, и самое неприятное, что кровь может скопиться внутри головы.
Очень аккуратно ощупываю сову на предмет прочих травм. Сова не пытается сопротивляться, это очень плохо. Конечности целы, упитанность в норме, живот мягкий. Есть ли повреждения внутренних органов, сказать невозможно. Остаётся только надеяться, что обошлось без них, если удар пришёлся только в голову. Дыхание без хрипов, спокойное, хоть это обнадёживает.
В машине чемоданчик с лекарствами, инструментами. Колем в грудную мышцу дицинон для остановки кровотечения. Остальное - дома...
Женщина робко протягивает Ингеру деньги. - Не нужно, уберите, - говорит он. - Спасибо вам, что подобрали сову. Мы сделаем всё, что в наших силах.
Мчимся домой. Коробку держу на коленях. Сова неподвижна, ни на что не реагирует. Тихонько глажу её голову слева - справа нельзя, туда пришёлся удар. Разговариваю с бедолагой всю дорогу, говорю что всё будет хорошо, стараюсь чтобы голос был спокойный, ласковый. Это важно. В каком бы состоянии ни была птица, нужно постараться создать ей ощущение безопасности.
Дома осторожно достаём сову из коробки, сажаем на стол, на мягкий валик, чтобы ей было удобнее держаться. Включаем яркую лампу. Я начинаю осмотр.
Приоткрываю пальцами веки - сначала левого глаза, чтобы посмотреть реакцию зрачка, затем правого. Правый глаз деформирован, глазное яблоко выпячено, неровной формы. Выбит хрусталик... Свечу фонариком. Внутри глаза - кровь, гематома. Этот глаз сохранить не удастся. Но главное - сохранить жизнь. А шансов не много... Будем бороться. Будем надеяться.
Самые трудные - первые сутки. Если пациент с тяжёлыми травмами сутки продержится, шансы на выздоровление возрастают многократно. Но первые сутки нужно неотлучно находиться рядом, следить, держать под рукой препараты для реанимации.
Бессонная ночь. Сова всё так же неподвижна. Не реагирует даже на прикосновения к животу и лапам.
Под утро Ингер ложится пару часов поспать. Ему на работу...
***
- Ну, как у нас дела? Кушать будем?
Сегодня третий день. Мы держимся! Хотя реакций у пернатого по-прежнему нет.
Это мальчик. У сов определить пол сложно даже специалисту, бывают ошибки. Но тут всё очевидно: небольшие для данного вида размеры тела и пропорции не вызывают сомнений. Короткая килевая кость, очень узкий таз. По состоянию клюва и когтей понятно, что это совёнок - ему примерно полгода.
Осень первого года жизни для совят очень сложный период. Они начинают кочевать, всё ещё под присмотром родителей, и сталкиваются со множеством опасностей, главная из которых - автомобили. В совиной школе не учат перелетать дорогу только на зелёный сигнал светофора, оценивать расстояние до мчащихся машин... Свет фар ослепляет ночных птиц, они перестают ориентироваться, часто садятся прямо на проезжую часть или в панике летят через дорогу от фар напугавшей их машины под колёса транспорта на встречной полосе.
- Давай покушаем, ну-ка, - я пальцами приоткрываю совёнку клюв, чтобы другой рукой впихнуть туда половинку куриного сердца. Чтобы вызвать рефлекс глотания, щекочу пальцем основание подклювья. Скармливаю таким образом по три куриных сердца четыре раза в сутки.
- Давай ещё кусочек, и хватит на сегодня. - Я снова собираюсь разжать совёнку клюв, как вдруг в мою ладонь впиваются острые когти! Я вскрикиваю от боли, с трудом отцепляю от своей руки совиную лапу, вытираю кровь и... радостно смеюсь.
Потому что появились реакции, а значит, пациент оживает.
***
Когда совёнок начал открывать глаза, выяснилось, что он ничего не видит. Зрение на левый, не повреждённый, глаз было утрачено скорее всего из-за внутричерепной гематомы, которая пережимала глазной нерв. Правый глаз, страшный, выпученный, начал сохнуть - по нему не проходило третье веко, смазывающее роговицу слезами. И хотя я через каждые два часа капала в него лекарства и увлажняющий раствор, было ясно, что глаз сохранить невозможно. Спасти глаз можно было только с помощью сложной операции, а птицам такого никто не делает...
Серый шарик сидел на спинке мягкого кресла, таращась перед собой не видящими глазами. Он не пытался летать или ходить, потому что оказался в кромешной темноте, не мог различать даже свет.
Когда стало ясно, что опасность для жизни миновала, я начала через Интернет подыскивать слепому совёнку семью.
- Ну вот как мы его можем кому-то отдать, такого? - Ингер поводил перед лицом совёнка рукой. - Кому он нужен, кто его кормить будет насильно? Пусть уж остаётся у нас. Места конечно мало, но как-нибудь проживём...
Я обречённо посмотрела на свои руки, украшенные многочисленными свежими ссадинами и глубокими проколами от совиных когтей. Впихивать в клюв пациента лекарства и еду в перчатках я так и не научилась.
- Ворон-творог! - раздался глубокий баритон из соседней комнаты. - Каркуша хороший ворон, хороший, хороший, чёрный! - в доказательство ворон пронзительно заорал, его вопль подхватили другие птицы, а совёнок повернул голову.
- Хоть слышит, и то славно, - сказал Ингер. - Главное, что жив остался. Привыкнет со временем. И драться перестанет.
- Я бы на его месте не перестала, - сказала я, набирая в шприц лекарство. - Пичкают всякой гадостью, уколы делают. Он ведь не понимает, что его лечат. Мы для него злодеи...
Но Ингер оказался прав.
К зиме совёнок перестал драться. Еду он начал брать из рук сам, стоило коснуться его клюва. Покорно глотал лекарства, терпел щипучие капли в глаза. Научился переступать со спинки кресла, где он так и сидел, почти не двигаясь, на руку, если коснуться его когтей.
Несколько раз мы опускали совёнка на пол. Он чувствовал под лапами незнакомую поверхность и начинал идти. Медленно шагал вперёд по прямой, как робот, пока не упирался во что-нибудь головой.
Повреждённый глаз сморщился, запал в глазницу. Нужно было продолжать лечение, чтобы предотвратить развитие осложнений - воспаления отмирающего глазного яблока и последствий травмы головного мозга. Но в том, что основные проблемы позади, сомнений уже не было.
Как-то раз Ингер, глядя на то, как совёнок поворачивает своё незрячее лицо, вслушиваясь в наши голоса, сказал:
- Да ведь он фонарик! Хоть и не видит, но светит нам.
Так у совёнка появилось имя. Официальное - Фонарик, а домашнее - Фонарский.
Я всегда разговаривала с ним, когда кормила и лечила. Подходила, называя по имени. И вскоре он начал на него откликаться. Стоило сказать - Фонарский! - как он тут же отвечал тихими звуками, похожими на поскуливания.
Однажды днём, когда Ингер был на работе и я разговаривала с ним по телефону, сидя за компьютером в спальне, заговорила про Фонарского. Назвала его имя. И вдруг услышала с кухни, где стояло его кресло, какой-то необычный звук. В первый момент мне показалось, что это стонут и хрипят водопроводные трубы. Но потом звук превратился в пронзительно-печальную песню. Я бегом выскочила в кухню, взволнованная. - Фонарский, ты в порядке?!
В ответ он снова спел мне.
Я погладила его пушистую голову, а он поднял лицо и начал нежно ощупывать клювом мои пальцы.
***
А перед самым Новым Годом к Фонарскому вернулось зрение.
Мы обнаружили это, когда снова отправили совёнка побродить по полу. Дойдя до табуретки, он не упёрся в неё лбом, как раньше, а остановился, потом повернул назад, дошёл до своего кресла и снова остановился.
- Он видит... - прошептала я. - Он начал видеть!
Ингер опустился на колени и поводил перед лицом Фонарского рукой. Он делал это множество раз. Но в этот раз совёнок повернул голову вслед за движением руки...
Это был лучший подарок нам к Новому Году.
С того дня Фонарский начал медленно, но верно осваивать территорию кухни.
Сначала освоил кресло, стал ходить по нему туда-сюда, спускаться со спинки и подниматься обратно. Начал махать крыльями, разминая их. И однажды перелетел на кухонную полку.
Для нас это событие стало настоящим праздником.
Фонарский отныне свободно перемещался по всей квартире. Он старался находиться поближе к нам, хотя спать предпочитал в кухне и, что больше всего меня удивляло, справлял нужду только в кухонную раковину, усаживаясь на кран. Забегая вперёд скажу, что с годами эта его привычка к сожалению улетучилась, но поначалу мы поражались и шутили о том, что этот малыш явно из интеллигентной семьи.
Уж не знаю, чувствовал ли он благодарность за лечение, но с момента прозрения он стал вести себя, как нежно любящий нас друг. Стоило позвать его по имени, как он тут же прилетал, где бы ни находился. Для меня он каждый раз, если я звала его, пел свою взволнованную песню. А к Ингеру прилетал гладиться. Это происходило, когда Ингер сидел в кресле или на стуле. Фонарский прилетал к нему на колени и утыкался головой под мышку. Ингер обнимал его и гладил, подолгу. Мы предположили, что у совёнка после травмы болит голова, и таким образом он облегчал свою боль - хотел, чтобы его погладили, пожалели.
А вскоре обнаружились его удивительные пищевые пристрастия.
Как-то раз я устроилась в постели с книжкой и порцией ягодного суфле. Дело было вечером, когда у сов самая большая активность. Фонарский уже привычно летал по квартире, прилетел в спальню, уселся на шкаф. Сидел и поглядывал на меня единственным своим глазом. Я была увлечена интересным чтением и вкусной едой, поэтому когда совёнок перелетел со шкафа на мои ноги под одеялом, не задумалась о его намерениях. Он некоторое время просто сидел, и вдруг начал медленно идти по моим ногам, наклонив голову и пристально на меня глядя! Такого поведения я от него не ожидала, я не знала, что это значит, и мне стало немного не по себе. Его поза показалась мне агрессивной. Он подкрадывался, тело в горизонтальном положении, перья слегка вздыблены, - чего он хочет? Может, затаил обиду за то, что я его мучила, пока лечила? Вот он подобрался уже совсем близко к моим рукам... Что дальше? Прыгнет и вцепится?
Я замерла. А Фонарский... начал есть из моей ложки суфле! Смешно чавкая, спеша. Перья на спине разгладились, глаз прищурился. Кусочки суфле исчезали в клюве с неимоверной быстротой. Десертная ложка опустела за несколько секунд. Я была потрясена. Он подобрал всё, до крошки. Я знала из научной литературы, что некоторые виды сов в природе едят ягоды и фрукты, но о неясытях таких сведений мне не встречалось. Я наполнила ложку снова и протянула совёнку. Он так же быстро съел и эту порцию. Потом ещё, и ещё. После четвёртой ложки он вытер клюв об одеяло, посмотрел на меня - как мне показалось, извиняясь - и улетел на шкаф.
Через несколько дней после этого удивительного происшествия случилось нечто ещё более необычное.
Мы с Ингером отправились в магазин за провизией, как всегда проверили перед выходом из дома всех наших пернатых питомцев. Фонарский восседал на шкафу в спальне. Дело было днём, в это время совы как правило спят, чистят оперение или смотрят в окно - такое в общем спокойное расслабленное время отдыха. Иногда могут поиграть, но немного, без особого энтузиазма.
Вернувшись из магазина, мы увидели Фонарского на том же самом месте, в той же сонной позе.
Только вот его клюв почему-то был густо запачкан чем-то коричневым.
А на прикроватной тумбочке обнаружились останки шоколадки. Она там со вчерашнего вечера лежала не распечатанная. Ныне от неё остались обрывки бумаги и фольги плюс немного крошек.
Сова ест сладости! Невероятно! Мы бросились искать информацию об этом в Интернете, но ничего не смогли найти ни на русскоязычных, ни на других сайтах.
Нас очень беспокоило, как скажется съеденная шоколадка на пищеварении Фонарского. Как ни странно, его стул после этого был в норме и никаких признаков дискомфорта, болей в животе в поведении совёнка не проявилось.
Может, это было какой-то ошибкой? Может, Фонарский был настолько голоден, что готов был съесть что угодно?
Начали кормить его, что называется, "от пуза". Самое разнообразное совиное меню, и в таких количествах, что он не доедал порции.
Но стоило в доме появиться шоколадке, и оставить её без присмотра, как она оказывалась растерзанной и почти полностью съеденной. А Фонарский всякий раз после этого восседал на том месте, где мы видели его в последний раз, с абсолютно невинным выражением лица.
Самое удивительное, что он каким-то образом находил даже те шоколадки, которые мы не оставляли у него на виду. Как-то раз вытащил шоколадную плитку, которую я засунула между пачками чая. При этом упаковки чая остались не тронутыми. Это навело нас на мысль, что научные данные о слабом обонянии у сов сомнительны. Как ещё он мог обнаруживать спрятанный шоколад, если не по запаху?
Затем он начал поедать фрукты, овощи, выпечку. Сначала тайком, выжидая момент, когда мы не сможем его застукать. Потом понял, что ругать его не будут, и стал есть при нас. Стоило принести и выложить на стол овощи, фрукты, булочки или сладости, как тут же появлялся Фонарский, и пробовал всё на зуб. То есть, на клюв. Шоколадки, конфеты шли всегда на ура, причём даже карамельки, которыми совёнок самозабвенно хрустел. Из фруктов предпочитались бананы и зелёные яблоки. Красные ему нравились явно меньше. Пришлись по вкусу киви и груши, но их мы покупали редко. Из овощей ему больше всего нравились огурцы и капуста. Как-то раз была съедена почти целиком сырая картофелина, я ужаснулась и переживала за здоровье дегустатора, но даже после этого стул у Фонарского оставался нормальным . А вот после поедания помидора у совина случилось расстройство желудка и томаты мы стали сразу же после покупки запирать в холодильник. Апофеозом пристрастия совёнка к овощам стал большой вилок цветной капусты, который Фонарским был съеден полностью за три дня. При этом обычный мясной рацион совин проигнорировал. Эти три дня он питался одной капустой!
Так же он дегустировал всё, что я готовила для нас с Ингером. Я орудовала в кухне под прицелом совиного глаза, угловым зрением замечала, что Фонарский пристально наблюдает за моими манипуляциями. Но стоило мне посмотреть на него прямо, как он отворачивал лицо и делал такой вид, будто ему абсолютно не интересно то, чем я занимаюсь. Если я покидала кухню, оставляя ещё не приготовленную еду - тесто, фарш, сырую рыбу - это оставалось не тронутым. Но если я доставала из духовки уже готовые блюда, оставить их даже на несколько минут было нельзя. Мы обнаруживали надкусанные пирожки, основательно попробованное жаркое, запеканку со следами клюва. И каждый раз Фонарский сидел на одном из своих обычных мест с лицом, выражавшим абсолютную невинность. - Кто ел, я? Я ничего не знаю. Ничего не ел.
Вот только клюв его с налипшими крошками или блестевший от жира выдавал правду...
Однажды мне приснился стишок. Проснувшись, я сразу его записала.
Ничего не ест неясыть,
Ни котлеты, ни сырок,
Ни пирог домашний с мясом,
Ни суфле большой кусок.
На закуску два пирожных
Не умнёт в один присест.
А потом поспит немножко
И опять не ест, не ест...
Новогодние ёлки мы наряжали так, чтобы устроить праздник и для наших сов. Некоторым совам очень нравятся носки - поэтому на ёлке висели маленькие носочки. Фонарский к носкам был равнодушен, но коробочки с шоколадками внутри не могли оставить спокойным совиное сердце. Он распечатывал подарок с ёлки, съедал шоколадку, разглядывал игрушку и уносил куда-нибудь на шкаф, в потайное место.
Я очень переживала первые годы нашей с Фонарским совместной жизни о том, что такое странное питание может сказаться на его здоровье. Мы дали ему полную свободу выбора, - ограничивали лишь то, что нам казалось совсем уж не полезным, в первую очередь готовую еду с нашего стола, в которой были соль, перец, прочие приправы. Впрочем, ему это и не нравилось. Такую еду он только пробовал. А вот сырые овощи и фрукты мог поедать в огромных количествах. Как, наверное, и шоколад - мы просто не давали ему возможности есть столько шоколада, сколько он захочет. Хотя иногда разрешали побаловаться сладостями.
Я много думала о его пристрастии к углеводам. Откуда оно взялось?
Единственное объяснение - высказанное Ингером - которое мне показалось логичным, заключалось в том, что Фонарский родился в такой местности, где повсюду поля, засеянные сельскохозяйственными культурами, в основном овощными. И огромные амбары, куда складываются собранные урожаи. Деревьев очень мало. Возможно, неясыти в этой местности гнездятся в хранилищах овощей и приучились питаться растительной пищей, когда не удаётся добыть достаточного количества мышей. К тому же мышей ещё и ловить надо, тратить энергию. А тут - капуста под боком, ешь - не хочу.
***
Характер у Фонарского оказался совершенно кротким. Он проявлял нежность не только к нам - ему очень хотелось заботиться обо всех живых существах, кто жил с нами под одной крышей. Вот только не всем это оказалось нужным. Пернатые других видов прогоняли его. Ушастая сова Филя даже пряталась за коробками на шкафу, когда Фонарский летал за ней, издавая нежные звуки - ну дай я тебя расчешу, говорил он, и не понимал, почему она на него шипит, гонит его, расставляя крылья и распушаясь. Улетал и сидел грустный, поникший.
Свою заботу он смог реализовать в полной мере, когда под его опёкой через несколько лет оказалась Веснушка. Тоже серая неясыть, только рыжая морфа.
Мы привезли её из Москвы. Забрали из квартиры ветврача, которая оказала первую помощь и всё сделала, чтобы совушка выжила после того, что с ней произошло. А случилось вот что. Она начала залезать в голубятню, чтобы ловить там мышей. Хозяин голубятни посещал своих подопечных раз в неделю, оставляя им корм и воду. При таком уходе голуби погибали, но однажды этот человек заметил в голубятне сову и решил, что именно она виновата в том, что голуби умирают. Он решил избавиться от совы, и натянул там, где она могла пролезть в помещение, клейкую ленту, которой ловил мышей. Я оставлю без комментариев действия этого персонажа, как и такой способ избавления от грызунов. Сова запуталась в липкой ленте и провисела в ней несколько дней. Возможно, целую неделю. Когда хозяин голубятни её обнаружил, сова была в критическом состоянии от голода и обезвоживания. Он хотел свернуть ей шею, но вмешался его приятель, по счастью оказавшийся рядом. Вступился за сову и отвёз её к ветеринару. Всё тело совы было обмотано липучкой, которую пришлось срезать вместе с перьями. Но даже со срезанными перьями тело совы оказалось покрыто коркой засохшего клейкого вещества. Для птиц подобное состояние крайне мучительно... Когда мы привезли Веснушку к себе, она была еле жива, истощена и подавлена. Мы делали всё, что могли, лечили, кормили и утешали, чтобы вернуть её к жизни, но пока она сидела в изоляторе, ей было явно очень плохо из-за корки на теле. Она не могла её счистить, была слишком слаба, да и нам это было не под силу - пользоваться какими-то химическими растворителями было нельзя, они слишком токсичны, а вручную соскрести всё это, по сантиметру отскребать, сова нам не давала, для неё было слишком сильным стрессом такое вмешательство людей...
Мы принесли клетку с Веснушкой в комнату Фонарского - к тому времени мы переехали из съёмной квартиры в далёкий от мегаполисов дом, в наш долгожданный приют. Мы некоторое время держали Веснушку в клетке, потому что ей нужно было давать лекарства. Фонарский сидел на её клетке почти постоянно. Когда я заходила в комнату, мне казалось, что он смотрит на меня с мольбой - выпустите Веснушку, ну пожалуйста!
И вот мы её выпустили. И Фонарский начал отскребать корку клея с её тела. Он постоянно её расчёсывал, несколько месяцев. Веснушка ожила и начала обрастать перьями. Через год её было не узнать - она превратилась в красавицу-совушку, ярко-рыжую, толстенькую, скакала как мячик, летала с присады на присаду. А Фонарский всегда был рядом с ней, перебирал перья на её лице, причёсывал голову, трогал клювом реснички.
Изначально мы планировали выпустить Веснушку, вернуть её в природу, когда она обретёт необходимую для этого форму. Но, видя сильную привязанность совушек друг к другу, поняли, что разлучать их нельзя. Их нужно было либо выпустить обоих, либо оставить в приюте. Веснушка полностью поправилась, но у Фонарского на всю жизнь остались последствия черепно-мозговой травмы - он не очень хорошо координировал движения, часто промахивался мимо предметов, которые хотел взять. В домашних условиях это было не важно, он мог взять еду из миски после нескольких неудачных попыток, но в природе такие ошибки для совы недопустимы. К тому же он уже слишком долго жил с нами.
Так Веснушка осталась в доме. Она не стала ручной - нас с Ингером боялась почти панически, возможно сказывались очень неприятные воспоминания о других людях. Я думала, что общение с дикаркой повлияет на отношение к нам Фонарского, к тому же в одном помещении с ним и Веснушкой жили и другие наши пациенты-совы, тоже совсем дикие. Но, как ни странно, в наших с ним отношениях почти ничего не изменилось. Он по-прежнему откликался голосом на своё имя, вот только каждый раз, когда я приходила в совятню неясытей и Веснушка начинала нервно летать с присады на присаду, первое время Фонарский переживал, не знал, как себя вести, смотрел то на неё, то на меня, иногда жалобно взвывая. Я садилась на кровать, служившую столиком для сов - там мы расставляли миски с едой и водой для них, - несколько минут ждала, пока Веснушка успокоится, говорила что-нибудь успокаивающее, разговаривала, как с маленьким ребёнком. Она усаживалась наконец на одной из присад, не сводя с меня настороженного взгляда. Но я уже знала, что больше она метаться не станет. Я вставала, подходила к Фонарскому и, если он сидел не слишком высоко, дотрагивалась до его клюва, почёсывала пальцами "меховушку" между глаз, гладила голову. Он в ответ всё так же, как раньше, нежно "перебирал пёрышки" на моих руках. Я что-нибудь ему рассказывала, а он отвечал тихими звуками.
Иногда мы с ним пели друг другу песню "про хорошую сову". Это особый, долгий, вибрирующий звук. Не помню, кто и когда дал мне объяснение его смысла, - возможно, ещё во времена моих полевых практик со студентами биофака, когда произошло моё первое знакомство с совами и зародилось восторженное к ним отношение как к удивительным существам с очень сложной организацией психики. Осталось в памяти, что эта особая песня означает в переводе на человеческий язык примерно вот что:"Я хорошая сова, я не причиню тебе зла". За годы общения с серыми неясытями в нашем приюте я убедилась в правильности общего смысла такого толкования. Этой особой песней Фонарский старался утешить Веснушку, когда она только приехала к нам и дичилась даже его, и потом год за годом он успокаивал её так же, если она слишком разволновалась. Как-то раз он спел эту песню для меня, глядя мне в глаза, в тот момент, когда я тоже была очень взволнована. Я научилась петь эту совиную песенку настолько похоже, как могла. И мы с Фонарским начали частенько петь её друг другу. Я могла находиться прямо перед ним, или в другом помещении, иногда первым начинал он, иногда я. Это продолжалось иногда по полчаса, пока я не уставала - мы пели друг другу по очереди. В такие моменты мне казалось, что Фонарский обнимает меня мягкими большими крыльями, я чувствовала тепло его души, и меня переполняло ощущение особого счастья.
Однажды ночью Веснушка ответила на эту трогательную песенку Фонарского. Её голос, более высокий, нервный, с тех пор довольно часто начал звучать по ночам - они с Фонарским стали частенько петь хором "песню неясытей", а иногда, обычно под утро, я из другой комнаты слышала, как Веснушка тоненьким своим голоском поёт Фонарскому "про хорошую сову", а он тихо-тихо ей отвечает...
Через три года Веснушка улетела. Мы с Ингером в этот момент занимались весенними посадками в саду. Я услышала, как Фонарский кричит, надрывно, отчаянно, без пауз. Я поняла - что-то случилось... Побежала к нему. Увидела приоткрытую форточку, и не увидела Веснушки...
Она протиснулась в щёлку, в такую, через которую, казалось бы, сова проникнуть не может. Почему Веснушке захотелось выбраться наружу, можно только догадываться. Неподалёку в лесу гнездились вяхири, ворковали, пели, - может, Веснушке это напомнило прежнюю её жизнь, когда она лазила в голубятню и была свободной... Но когда она вылетела из дома, она села на ближайшую сосну и сидела там трое суток. Она очутилась в мире, от которого отвыкла, который вспоминался, но в реальности оказался чужим, непонятным...
Фонарский звал Веснушку, не переставая, несколько суток. Я никогда до этого не видела, как совы плачут. По его щекам текли слёзы. Мы отнесли его в ванную, я думала что смена обстановки ему поможет, но он там плакал так же. Мы открыли настежь окно их с Веснушкой комнаты, поставили там лампу, чтобы вечером Веснушка смогла понять, куда вернуться. Когда птица вылетает из окна дома, она не понимает, куда возвращаться - ведь она не представляет, как снаружи выглядит окно, из которого она вылетела. Может быть, Веснушка пришла бы в себя и сообразила, как вернуться. Её спугнул кран, приехавший к соседям... Она помчалась куда-то вглубь леса, Ингер это видел.
Фонарский долго горевал по Веснушке. Мы тоже были убиты горем - сможет ли Веснушка выжить на воле, ведь прошло уже много времени, сможет ли она снова ловить мышей... Невыносимо было видеть слёзы Фонарского. Он места себе не находил, всё звал, звал Веснушку, плакал и плакал, почти перестал есть...
Через год мне пришло письмо от человека, у которого дом в шестидесяти километрах от нашего. Он спрашивал, как объяснить странное поведение совы... Какая-то сова всю зиму пыталась проникнуть в его дом, заглядывала в окна, почти не боялась людей. Он её подкармливал... Он прислал фото. Серая неясыть, рыжая морфа... Не водится таких в наших северных краях.
Веснушка хотела вернуться домой, к Фонарскому... Хочется верить, что её жизнь сложилась удачно, и что нашла она в конце концов своё совиное счастье.
Ну а Фонарский живёт по сей день в компании других совушек. Ни с кем больше не сблизился, хотя за всех очень переживает. Серую неясыть Нерли нам приходилось ежедневно ловить почти год, чтобы залечить её парализованные после глубокого обморожения лапы - мазать мазями, делать перевязки, давать лекарства. Фонарский всегда сидел поблизости, старался подбадривать Нерли нежными звуками, и начинал щёлкать на нас клювом, если ему казалось, что мы обращаемся с Нерли недостаточно бережно.
С годами он стал мудрым, серьёзным, но остался таким же заботливым и нежным. Любую новую совушку, даже другого вида, он принимал сердечно, старался всячески помогать, утешать, поддерживать. Мы с Ингером начали называть Фонарского "совиным Ангелом".
И все эти годы, даже после длительного моего отсутствия, стоило мне его позвать, Фонарский откликался своей грустной, нежной песенкой...
Это фото сделано вскоре после того, как Фонарский начал видеть - вот так он приходил к Ингеру на руки...
А это уже намного позже - так он наслаждался огурцами,
и зелёными яблоками:
Фонарский с любимой Веснушкой
Веснушкин порадный портрет
Тут он в ванной через несколько дней после того, как Веснушка улетела...
Фонарский и его друг Пухи (Пухлик)
А это он ещё совёнок, играл на ёлке с тряпочкой, утомился и заснул :)
- "А мне медаль?!"
На этом фото я ему пририсовала недостающий глаз для эстетичности...
Вот такой он, Фонарский...