Серебряный браслет или Просьба не аплодировать.
«...произведение в четырех частях. Уважаемые слушатели, просьба в перерывах между частями не аплодировать!» А мы же все неграмотные, вот и сидим, напряженно считаем перерывы. Первый, второй, третий уже был? Это уже конец? Как же мы поймем, когда хлопать? Поймем ли? Поймем, поймем! Музыка звучит, разрывается, музыканты в восторге от своих инструментов, лица слушателей светлеют, в глазах искрится счастье, и оркестр с воодушевлением на мажорном аккорде как будто обрывает гимн. Шум оваций, все кланяются, мы угадали конец.
А серебряный браслет тут совершенно не причем. Просто он попался мне на глаза. Вытащенный из маминой шкатулки, потемневший, был начищен зубной пастой, и теперь поблескивает изредка у меня на руке. СтекляННый, оловяННый, деревяННый, серебряНый.
Музыка не звучит, не поет, нет, она просто есть. Она вытягивает из меня все жилы, выворачивает наизнанку. Вместе с ней приходят странные видения. Она нервная, нервная, рваная. И вот в душе рождается маленький дракон. Нет, это не в душе, это просто я, и не дракон, а мерзкое чешуйчатое чудище с маленькими желто-зелеными, злыми-презлыми глазами. А в них - ненависть, она растет, наливается силой. Мне страшно, только бы в них никто не заглянул. Все сломать, крушить, рвать зубами, кровь, грызть, пить, объять. Одного, двух, всех, только бы... Дракон съежился и зашипел, как полиэтиленовый пакетик на костре.
Видение исчезло. Остались скрипачки с обнаженными руками. Округлые, белые, как у балерины. На черном фоне они исполняют фантастический танец со смычком, влетают, дрожат, изгибаются плавно и отрывисто, опускаются усталые и вновь устремляются в танец. А как скрипки вступают? На резкой кричащей ноте, и вот в руках скрипачей не смычок, а острый клинок, вместо струн - натянуты мои нервы. Резкий взмах, удар наотмашь и они рвутся, чтобы затем вновь составится во единое целое под ласкающими звуками и вновь ждать удара.
Музыка изменилась, ритм перешел на более плавный, тянущие ноты, взлетающие ввысь. Трагический мотив, ощущение безысходности рвутся в душу, и я открою им ее. Они войдут плавной поступью. Я ничего не понимаю, голова кружится. Кровь пульсирует, и бьются два слова, сочетаясь в причудливый узор. Не уходи, пожалуйста, не уходи, Дине ухо, уходи не... Тексты неотправленных писем роятся в моем сознании, одно, другое, третье. Я никогда их не отправлю, ты никогда их не получишь, они тебе не нужны, ты посмеешься, мне не нужна твоя ненужность, твой смех. Ко мне приходят мои больные мечты. Именно больные, с ударением на первый слог. Больно не оттого, что никогда не сбудутся, а больно, если вдруг состоятся. И все равно мечты, иду по ним как по диковинному саду, не могу отказаться от их аромата, а в конце - яд. Я знаю это, так скажите, зачем я наслаждаюсь его изумрудным цветом, его пьяным запахом? Зачем подношу к губам? Прикасаюсь зачем? Нахлынет боль, сознание неотвратимости, острое чувство вины, и буду гнать от себя манящую мечту и опять к ней вернусь...
Потом ночь, стук каблуков по мостовой, неспешный разговор. «Бабушка пиво продает, не желаете?» Пустой сад, резкий смех. Потом... Танки на Моховой! Страшные, огромные, еще больше. Хочу никогда их не видеть и бежать за ними следом с криками: «Победа! Победа! УРА! Ура! ура! ура! ура!». Почему, собственно, «ура!»?