"1917". Тизер
Февраль 1918 года.
Петроград.
Смольный.
Кабинет Троцкого.
Звонит телефон, но это уже другой телефон. Старый, деревянный, с массивной бронзовой подставкой под слуховую трубку и отдельным микрофоном.
Аппарат стоит на большом письменном столе, крытый сукном цвета весенней травы. Рядом электрическая лампа со стеклянным абажуром, красивый чернильный набор зеленого камня со стальными перьями, пресс-папье, стопка исписанных листов.
За столом человек. Он худ. На плечах его кожанка. У него широко расставленные глаза, кудрявые, пышные, как у женщины, волосы, металлические очочки на тонком хрящеватом носу. Рука человека зависла над документом, перо в чернилах - он готов подписать документ.
Вот человек поднимает голову и теперь очевидно, что это Лев Давыдович Троцкий.
- Товарищ Терещенко… - говорит он. - Вернее, теперь уже товарищ бывший министр… Не буду говорить, что рад вас видеть.
- Аналогично, - отвечает Михаил.
Он продрог, губы синие, на пальто замерз подтаявший снег. Иней даже на волосах. Его бьет крупная дрожь, и он старается ее сдержать, но получается плохо.
- Вы знаете, кто я?
- Да. Вы - Лев Троцкий.
Троцкий откладывает перо на край прибора и садится ровно.
Его и Терещенко разделяет только стол и свет лампы.
- Замерзли, Михаил Иванович? - спрашивает Троцкий с неожиданным участием в голосе.
- Глупый вопрос… Меня везли сюда в кузове грузовика.
- Да? Как по мне, так весьма гуманно. Не в катафалке, не волоком, привязав к рессоре. Михаил Иванович, я бы на вашем месте был счастлив тому, что жив. Поверьте, это вполне достаточный повод для счастья. Чай будете?
- Буду.
- Весьма разумно. Принесите чаю, - приказывает Троцкий кому-то, стоящему за спиной Терещенко. - Вы с лимоном пьете? Как ваша супруга? Или с молоком? Как англичане? Или любите джем, как ваш друг Дарси?
- Просто чаю, - говорит Михаил глухо. - Погорячее.
Сзади почти неслышно закрывается дверь.
Троцкий и Терещенко молча смотрят друг на друга.
Троцкий с интересом. Терещенко с нескрываемой неприязнью.
- Что ж… - выдавливает из себя Михаил. - Вы меня совершенно не боитесь, Лев Давидович? А ежели я на вас брошусь?
- Не броситесь, - спокойно парирует Троцкий. - А броситесь, я вас застрелю. Мне это не сложно, я убивать могу. Проверено. А вы, Михаил Иванович?
Терещенко пожимает плечами.
- По обстоятельствам.
- А надо безо всяких обстоятельств, - смеётся Троцкий. - Вы, мил человек, убивать толком не научились, а попытались этой страной править. Забавно.
- Что - забавно?
- Забавно, Михаил Иванович, что вы всерьез полагали, что сможете управлять Россией не испачкав рук, а так не бывает. Революция такие вещи не прощает, товарищ Терещенко. Вы для неё нежны, как девушка на выданье, душевная организация тонкая, чуть что - и вы в сомнениях. А надо было безо всяких сомнений поставить нас к стенке! И не вы бы пили у меня в гостях чай, Михаил Иванович, а я у вас. Если бы еще мог что-то пить…
- Была б моя воля…
- Так была у вас воля, - улыбается Троцкий, но улыбка у него неприятная, холодная. - Решимости не хватило. Тут я готов согласиться с Владимиром Ильичом, он хоть и выражается вульгарно, чего я не терплю, но зато дает удивительно меткие определения. Кишка у вас оказалась тонка, Михаил Иванович и сфинктер слаб.
Терещенко морщится.
- Что? Не по нраву определение? Обидно? Зато весьма исчерпывающе! Лучше и не скажешь!
Входит человек во френче. Перед Терещенко ставят стакан с чаем. Стакан в серебряном подстаканнике тончайшей работы, такой здесь неуместен совершенно.
- Вот по причине вашей импотентности, - продолжает Троцкий, заглядывая а стол, - я вас и не боюсь. Не вас конкретно, товарищ Терещенко, как личность, а всех вас, как власть… Да, какая вы власть? Название одно!
Он шарит по ящикам стола, что-то разыскивая.
- Ага, вот! - Троцкий кладет перед собою пачку папирос и спички, на лице забота и дружелюбие. - Вы же, наверное, без табака страдаете? Курите, мил человек, курите…
Терещенко разглядывает Троцкого, как редкое ископаемое, потом ухмыляется и отпивает горячий чай. Молча, с видимым наслаждением закуривает, выпускает дым к потолку, и лишь потом говорит:
- Спасибо.
- Да, пожалуйста, товарищ Терещенко, пожалуйста!
- Хотите выглядеть гуманистом?
- Я хотел бы… Но не получится. Нельзя мне.
- Почему?
- Не хочу в результате оказаться на вашем месте, Михаил Иванович.
- Вы и так на моем месте, Лев Давидович.
Троцкий смеется.
- Да… Формально - я ваш преемник. Неправда ли, это добавляет пикантности в ситуацию?
- Мне мое положение не кажется смешным, - замечает Терещенко ледяным тоном.
- Мне, честно говоря, тоже, - вежливо отвечает Троцкий. - Но оно еще не стало трагичным. А ведь может стать. И оглянуться не успеете!
Некоторое время они разглядывают друг друга.
- Что вы от меня хотите? - спрашивает Терещенко, делая очередной глоток чая.
- Для начала - ответов на некоторые вопросы.
- А потом?
- Не могу точно сказать. Зависит от ответов. И от обстоятельств.
- Спрашивайте.
- Ну, спасибо, что разрешили, - Троцкий не скрывает издёвки. - Давайте начнем… Могу ли я полюбопытствовать, товарищ Терещенко, о чем вы, собственно, договорились с моим дорогим другом Владимиром Ильичом? Или о чем не договорились? Почему он вас так искренне и самозабвенно ненавидит, что готов удавить собственными руками?
Петроград.
Смольный.
Кабинет Троцкого.
Звонит телефон, но это уже другой телефон. Старый, деревянный, с массивной бронзовой подставкой под слуховую трубку и отдельным микрофоном.
Аппарат стоит на большом письменном столе, крытый сукном цвета весенней травы. Рядом электрическая лампа со стеклянным абажуром, красивый чернильный набор зеленого камня со стальными перьями, пресс-папье, стопка исписанных листов.
За столом человек. Он худ. На плечах его кожанка. У него широко расставленные глаза, кудрявые, пышные, как у женщины, волосы, металлические очочки на тонком хрящеватом носу. Рука человека зависла над документом, перо в чернилах - он готов подписать документ.
Вот человек поднимает голову и теперь очевидно, что это Лев Давыдович Троцкий.
- Товарищ Терещенко… - говорит он. - Вернее, теперь уже товарищ бывший министр… Не буду говорить, что рад вас видеть.
- Аналогично, - отвечает Михаил.
Он продрог, губы синие, на пальто замерз подтаявший снег. Иней даже на волосах. Его бьет крупная дрожь, и он старается ее сдержать, но получается плохо.
- Вы знаете, кто я?
- Да. Вы - Лев Троцкий.
Троцкий откладывает перо на край прибора и садится ровно.
Его и Терещенко разделяет только стол и свет лампы.
- Замерзли, Михаил Иванович? - спрашивает Троцкий с неожиданным участием в голосе.
- Глупый вопрос… Меня везли сюда в кузове грузовика.
- Да? Как по мне, так весьма гуманно. Не в катафалке, не волоком, привязав к рессоре. Михаил Иванович, я бы на вашем месте был счастлив тому, что жив. Поверьте, это вполне достаточный повод для счастья. Чай будете?
- Буду.
- Весьма разумно. Принесите чаю, - приказывает Троцкий кому-то, стоящему за спиной Терещенко. - Вы с лимоном пьете? Как ваша супруга? Или с молоком? Как англичане? Или любите джем, как ваш друг Дарси?
- Просто чаю, - говорит Михаил глухо. - Погорячее.
Сзади почти неслышно закрывается дверь.
Троцкий и Терещенко молча смотрят друг на друга.
Троцкий с интересом. Терещенко с нескрываемой неприязнью.
- Что ж… - выдавливает из себя Михаил. - Вы меня совершенно не боитесь, Лев Давидович? А ежели я на вас брошусь?
- Не броситесь, - спокойно парирует Троцкий. - А броситесь, я вас застрелю. Мне это не сложно, я убивать могу. Проверено. А вы, Михаил Иванович?
Терещенко пожимает плечами.
- По обстоятельствам.
- А надо безо всяких обстоятельств, - смеётся Троцкий. - Вы, мил человек, убивать толком не научились, а попытались этой страной править. Забавно.
- Что - забавно?
- Забавно, Михаил Иванович, что вы всерьез полагали, что сможете управлять Россией не испачкав рук, а так не бывает. Революция такие вещи не прощает, товарищ Терещенко. Вы для неё нежны, как девушка на выданье, душевная организация тонкая, чуть что - и вы в сомнениях. А надо было безо всяких сомнений поставить нас к стенке! И не вы бы пили у меня в гостях чай, Михаил Иванович, а я у вас. Если бы еще мог что-то пить…
- Была б моя воля…
- Так была у вас воля, - улыбается Троцкий, но улыбка у него неприятная, холодная. - Решимости не хватило. Тут я готов согласиться с Владимиром Ильичом, он хоть и выражается вульгарно, чего я не терплю, но зато дает удивительно меткие определения. Кишка у вас оказалась тонка, Михаил Иванович и сфинктер слаб.
Терещенко морщится.
- Что? Не по нраву определение? Обидно? Зато весьма исчерпывающе! Лучше и не скажешь!
Входит человек во френче. Перед Терещенко ставят стакан с чаем. Стакан в серебряном подстаканнике тончайшей работы, такой здесь неуместен совершенно.
- Вот по причине вашей импотентности, - продолжает Троцкий, заглядывая а стол, - я вас и не боюсь. Не вас конкретно, товарищ Терещенко, как личность, а всех вас, как власть… Да, какая вы власть? Название одно!
Он шарит по ящикам стола, что-то разыскивая.
- Ага, вот! - Троцкий кладет перед собою пачку папирос и спички, на лице забота и дружелюбие. - Вы же, наверное, без табака страдаете? Курите, мил человек, курите…
Терещенко разглядывает Троцкого, как редкое ископаемое, потом ухмыляется и отпивает горячий чай. Молча, с видимым наслаждением закуривает, выпускает дым к потолку, и лишь потом говорит:
- Спасибо.
- Да, пожалуйста, товарищ Терещенко, пожалуйста!
- Хотите выглядеть гуманистом?
- Я хотел бы… Но не получится. Нельзя мне.
- Почему?
- Не хочу в результате оказаться на вашем месте, Михаил Иванович.
- Вы и так на моем месте, Лев Давидович.
Троцкий смеется.
- Да… Формально - я ваш преемник. Неправда ли, это добавляет пикантности в ситуацию?
- Мне мое положение не кажется смешным, - замечает Терещенко ледяным тоном.
- Мне, честно говоря, тоже, - вежливо отвечает Троцкий. - Но оно еще не стало трагичным. А ведь может стать. И оглянуться не успеете!
Некоторое время они разглядывают друг друга.
- Что вы от меня хотите? - спрашивает Терещенко, делая очередной глоток чая.
- Для начала - ответов на некоторые вопросы.
- А потом?
- Не могу точно сказать. Зависит от ответов. И от обстоятельств.
- Спрашивайте.
- Ну, спасибо, что разрешили, - Троцкий не скрывает издёвки. - Давайте начнем… Могу ли я полюбопытствовать, товарищ Терещенко, о чем вы, собственно, договорились с моим дорогим другом Владимиром Ильичом? Или о чем не договорились? Почему он вас так искренне и самозабвенно ненавидит, что готов удавить собственными руками?