3\4 редактуры выполнено.
Роман пойдет в печать под названием:
"1917"
Если, конечно, издатель не будет против. Ничего подобного "Окаянным дням" Бунина для названия я не нашел, несмотря на все богатство русского языка. Увы. Иван Алексеевич нашел два самых точных слова. Я - пас. Все, что придумано, кажется просто бледным перепевом.
Но роман "1917" в году 2017 - это неплохо.
Редактура тяжелая, так как объединить драфт 10 серийного сериала с уже написанным кинороманом практически невозможно. Некоторые главы просто пишу наново.
В общем, надеюсь, что вскоре закончу.
Под катом небольшой отрывок, для затравки.
Монако. Набережная.
30 апреля 1956 года.
На променаде, опершись локтями на перила нависшей над пляжем Набережной, стоят Никифоров и Терещенко.
- Вы читали о изъятых из дела Ленина бумагах?
- Нет.
- А они были… Например, был изъят приказ германского императорского банка об отпуске денег большевикам за «пропаганду мира в России».
- Ваш документ?
- Мой, конечно, - фыркает Терещенко. - в это деле 95% документов - мои. Следственная комиссия Временного правительства, в основном, опиралась на документы, собранные мной.
- Я читал дело Суменсон, - говорит Никифоров. - Боюсь, что ее роль вами сильно преувеличена…
- Скорее - преуменьшена, - улыбается Терещенко. - Она женщина умная, ловкая, соображала быстро. Успела сжечь компрометирующие брата документы. Показания давала очень осторожно, дозировала информацию, мешала правду и ложь в самую плепорцию… Ее выпустили под залог в октябре 17-го, такая вот ирония судьбы…
- Ну, - говорит Никифоров, улыбаясь в ответ. - На кого вам пенять? Арестовали - выпустили, наводили порядок, как умели…
- Намекаете на излишнюю гуманность?
- Констатирую факт.
- И хотел бы возразить - да не смогу. Была в нас такая интеллигентская мягкотелость, не хватало ленинской твердости шеи резать…
- Иронизируете? - спрашивает Сергей Александрович, прищуриваясь.
- Отнюдь. Констатирую факт. Мы тогда еще не знали, до чего дойдут большевики, какой новый порядок установят.
- Не обидитесь, Михаил Иванович, если отвечу честно?
- Валяйте…
- Благодаря людям, которых вы осуждаете за жестокость, моя страна сейчас одна из самых могущественных в мире. Мы победили Гитлера, у нас есть атомная бомба, мы обязательно полетим в космос, а вы - простите, прозябаете на свалке истории. И будете на ней прозябать. Не находите, что лучше было бы вести себя соответственно ситуации?
Некоторое время Терещенко молчит, пережевывая сказанное, но лицо у него остается спокойным.
- Как бы это вам, Сергей Александрович, попонятнее объяснить? - наконец говорит он. - Есть два метода построить страну. Первый - это поставить на вершину человека и положить к его ногам государство. Это хотели сделать мы, но у нас не получилось. Мы оказались мягкими, гуманными, и там, где надо было убить сотню тысяч, сомневались, расстрелять нам десяток большевиков или не расстреливать? Сомнения стоили дорогого - нашего сокрушительного падения. А второй метод - это возвести государство, а к его ногам бросить человека. Для этого нужна не жесткость - жестокость. Для этого нужно не считать жертвы, а радоваться им. Да, у вас получилось построить мир, где человек - ничто. Вы, правда, для этой цели извели миллионы, но построили. Вопрос в том, кто захочет жить в этом вашем раю?
- Живут же… - иронично роняет Никифоров. - Живут, Михаил Иванович. Я вот живу. Миллионы моих сограждан живут и радуются. У нас же самая лучшая в мире страна! Мы в ней хозяева! Все, что мы строим - для будущих поколений. Задача у нас простая и понятная - построить коммунизм к 1980 году. А для такой цели можно и перегибы потерпеть! Мы с вами разные…
- Я заметил… - говорит Терещенко. - Вы - месье Никифоров, человек будущего. Житель страны победившего коммунизма… Если говорить о перспективе, конечно… Я - пережиток того прошлого, с которым боролись ваши отцы-основатели. Бывший сахарозаводчик, банкир, министр-капиталист… Свалка истории, как вы удивительно метко умудрились заметить. Мы действительно потерпели неудачу, сокрушительную неудачу, и мне стыдно за это. Но мне не стыдно за то, что мы хотели построить. И сегодня я бы добивался того же самого - человеческих свобод.
- И снова проиграли бы… - пожимает плечами Никифоров. - Свобода не нужна человеку. Это излишество, как третья рука или шестой палец - сами по себе вещи полезные, но что с ними делать? Человеку нужен порядок. Не анархия, а уверенность в завтрашнем дне. Не свободы, а четко поставленные задачи! Без цели общество начинает разлагаться, глупеет, деградирует. Знаете, Михаил Иванович, почему мы, русские, всегда будем антагонистами западному миру? Потому что мы умеем видеть главное - цель. И нам все равно, какой ценой ее достигнуть, главное - достигнуть!
- А если для достижения цели надо будет уничтожить другую страну?
- Вы, верно, шутите, Михаил Иванович, - Сергей Александрович благожелательно улыбается. - Для того, чтобы СССР был самым могучим государством в мире, мы готовы на большее.
Терещенко смотрит на Никифорова с нескрываемым интересом и с брезгливостью одновременно.
- А ведь вы правы, Сергей Александрович…
- В чем?
- Правы, когда говорите, что мы были чрезмерно гуманны. Но мы плохо представляли, к чему приведет нас гуманность.
- А к чему она вас привела? К потере власти?
- Она привела нас к вашему появлению.
Никифоров искренне смеется, запрокидывая голову. Терещенко молчит.
- Простите, не удержался, - говорит Никифоров. - Давайте начистоту, Михаил Иванович…
- Давайте.
- Вы же патриот России, месье Терещенко?
- Я патриот Той России.
- Оставьте! - морщится Никифоров. - Патриот - это патриот, не играйте словами. Чем нынешний СССР хуже вашей империи? Ничем. Россия одна. Тогда, сейчас, завтра: Россия - это Россия. Мы пришли в умирающую страну. Ее убило гнилое самодержавие, ее убила война и Государственная дума, неспособная принимать решения! Ее убили вы - либералы, ваше Временное правительство, которое металось между революцией и демократией. Страна была в агонии, когда мы взяли власть, а Российскую империю продолжали убивать белые, зеленые, черные, серо-буро-малиновые, Директории, республики, гетманы, евреи, батьки и мамки… Мы победили и их, хотя все висело на волоске. Потом мы одолели внутреннего врага, подняли из пепла народное хозяйство. Нам и тут мешали, но мы видели цель и смогли все преодолеть. И войну мы выиграли, пусть ценой потерь, но выиграли вчистую. И вот… Посмотрите на СССР сегодня - через одиннадцать лет после войны. Под нами половина Европы, Прибалтика, мы, наконец-то, успокоили Украину с ее глупыми попытками самостийности. Средняя Азия безропотно строит коммунизм вместе с нами, Китай идет по социалистическому пути развития. У нас есть сторонники в Африке, в Южной Америке - наша идеология самая сильная на планете. Вы должны любить нас, Михаил Иванович! Мы построили страну, которая была у вас только в планах - великую, сильную, непобедимую. Страну лидера! Так не все равно вам, как мы этого достигли, если результат столь удачен? Это здание - на века! Мы не только вернули империи утраченную силу, мы влили в ее жилы свежую кровь, расширили ее завоевания, заставили считаться с нею злейших врагов! Нас боятся! Нас уважают! Разве вы не этого хотели?
Терещенко качает головой.
- Ничто, построенное на страхе, не способно быть зданием на века, месье Никифоров. Такого в истории человечества еще не было.
Никифоров смотрит на Михаила Ивановича, как на капризного ребенка.
- Неужели? Значит, мы и в этом будем первыми.
"1917"
Если, конечно, издатель не будет против. Ничего подобного "Окаянным дням" Бунина для названия я не нашел, несмотря на все богатство русского языка. Увы. Иван Алексеевич нашел два самых точных слова. Я - пас. Все, что придумано, кажется просто бледным перепевом.
Но роман "1917" в году 2017 - это неплохо.
Редактура тяжелая, так как объединить драфт 10 серийного сериала с уже написанным кинороманом практически невозможно. Некоторые главы просто пишу наново.
В общем, надеюсь, что вскоре закончу.
Под катом небольшой отрывок, для затравки.
Монако. Набережная.
30 апреля 1956 года.
На променаде, опершись локтями на перила нависшей над пляжем Набережной, стоят Никифоров и Терещенко.
- Вы читали о изъятых из дела Ленина бумагах?
- Нет.
- А они были… Например, был изъят приказ германского императорского банка об отпуске денег большевикам за «пропаганду мира в России».
- Ваш документ?
- Мой, конечно, - фыркает Терещенко. - в это деле 95% документов - мои. Следственная комиссия Временного правительства, в основном, опиралась на документы, собранные мной.
- Я читал дело Суменсон, - говорит Никифоров. - Боюсь, что ее роль вами сильно преувеличена…
- Скорее - преуменьшена, - улыбается Терещенко. - Она женщина умная, ловкая, соображала быстро. Успела сжечь компрометирующие брата документы. Показания давала очень осторожно, дозировала информацию, мешала правду и ложь в самую плепорцию… Ее выпустили под залог в октябре 17-го, такая вот ирония судьбы…
- Ну, - говорит Никифоров, улыбаясь в ответ. - На кого вам пенять? Арестовали - выпустили, наводили порядок, как умели…
- Намекаете на излишнюю гуманность?
- Констатирую факт.
- И хотел бы возразить - да не смогу. Была в нас такая интеллигентская мягкотелость, не хватало ленинской твердости шеи резать…
- Иронизируете? - спрашивает Сергей Александрович, прищуриваясь.
- Отнюдь. Констатирую факт. Мы тогда еще не знали, до чего дойдут большевики, какой новый порядок установят.
- Не обидитесь, Михаил Иванович, если отвечу честно?
- Валяйте…
- Благодаря людям, которых вы осуждаете за жестокость, моя страна сейчас одна из самых могущественных в мире. Мы победили Гитлера, у нас есть атомная бомба, мы обязательно полетим в космос, а вы - простите, прозябаете на свалке истории. И будете на ней прозябать. Не находите, что лучше было бы вести себя соответственно ситуации?
Некоторое время Терещенко молчит, пережевывая сказанное, но лицо у него остается спокойным.
- Как бы это вам, Сергей Александрович, попонятнее объяснить? - наконец говорит он. - Есть два метода построить страну. Первый - это поставить на вершину человека и положить к его ногам государство. Это хотели сделать мы, но у нас не получилось. Мы оказались мягкими, гуманными, и там, где надо было убить сотню тысяч, сомневались, расстрелять нам десяток большевиков или не расстреливать? Сомнения стоили дорогого - нашего сокрушительного падения. А второй метод - это возвести государство, а к его ногам бросить человека. Для этого нужна не жесткость - жестокость. Для этого нужно не считать жертвы, а радоваться им. Да, у вас получилось построить мир, где человек - ничто. Вы, правда, для этой цели извели миллионы, но построили. Вопрос в том, кто захочет жить в этом вашем раю?
- Живут же… - иронично роняет Никифоров. - Живут, Михаил Иванович. Я вот живу. Миллионы моих сограждан живут и радуются. У нас же самая лучшая в мире страна! Мы в ней хозяева! Все, что мы строим - для будущих поколений. Задача у нас простая и понятная - построить коммунизм к 1980 году. А для такой цели можно и перегибы потерпеть! Мы с вами разные…
- Я заметил… - говорит Терещенко. - Вы - месье Никифоров, человек будущего. Житель страны победившего коммунизма… Если говорить о перспективе, конечно… Я - пережиток того прошлого, с которым боролись ваши отцы-основатели. Бывший сахарозаводчик, банкир, министр-капиталист… Свалка истории, как вы удивительно метко умудрились заметить. Мы действительно потерпели неудачу, сокрушительную неудачу, и мне стыдно за это. Но мне не стыдно за то, что мы хотели построить. И сегодня я бы добивался того же самого - человеческих свобод.
- И снова проиграли бы… - пожимает плечами Никифоров. - Свобода не нужна человеку. Это излишество, как третья рука или шестой палец - сами по себе вещи полезные, но что с ними делать? Человеку нужен порядок. Не анархия, а уверенность в завтрашнем дне. Не свободы, а четко поставленные задачи! Без цели общество начинает разлагаться, глупеет, деградирует. Знаете, Михаил Иванович, почему мы, русские, всегда будем антагонистами западному миру? Потому что мы умеем видеть главное - цель. И нам все равно, какой ценой ее достигнуть, главное - достигнуть!
- А если для достижения цели надо будет уничтожить другую страну?
- Вы, верно, шутите, Михаил Иванович, - Сергей Александрович благожелательно улыбается. - Для того, чтобы СССР был самым могучим государством в мире, мы готовы на большее.
Терещенко смотрит на Никифорова с нескрываемым интересом и с брезгливостью одновременно.
- А ведь вы правы, Сергей Александрович…
- В чем?
- Правы, когда говорите, что мы были чрезмерно гуманны. Но мы плохо представляли, к чему приведет нас гуманность.
- А к чему она вас привела? К потере власти?
- Она привела нас к вашему появлению.
Никифоров искренне смеется, запрокидывая голову. Терещенко молчит.
- Простите, не удержался, - говорит Никифоров. - Давайте начистоту, Михаил Иванович…
- Давайте.
- Вы же патриот России, месье Терещенко?
- Я патриот Той России.
- Оставьте! - морщится Никифоров. - Патриот - это патриот, не играйте словами. Чем нынешний СССР хуже вашей империи? Ничем. Россия одна. Тогда, сейчас, завтра: Россия - это Россия. Мы пришли в умирающую страну. Ее убило гнилое самодержавие, ее убила война и Государственная дума, неспособная принимать решения! Ее убили вы - либералы, ваше Временное правительство, которое металось между революцией и демократией. Страна была в агонии, когда мы взяли власть, а Российскую империю продолжали убивать белые, зеленые, черные, серо-буро-малиновые, Директории, республики, гетманы, евреи, батьки и мамки… Мы победили и их, хотя все висело на волоске. Потом мы одолели внутреннего врага, подняли из пепла народное хозяйство. Нам и тут мешали, но мы видели цель и смогли все преодолеть. И войну мы выиграли, пусть ценой потерь, но выиграли вчистую. И вот… Посмотрите на СССР сегодня - через одиннадцать лет после войны. Под нами половина Европы, Прибалтика, мы, наконец-то, успокоили Украину с ее глупыми попытками самостийности. Средняя Азия безропотно строит коммунизм вместе с нами, Китай идет по социалистическому пути развития. У нас есть сторонники в Африке, в Южной Америке - наша идеология самая сильная на планете. Вы должны любить нас, Михаил Иванович! Мы построили страну, которая была у вас только в планах - великую, сильную, непобедимую. Страну лидера! Так не все равно вам, как мы этого достигли, если результат столь удачен? Это здание - на века! Мы не только вернули империи утраченную силу, мы влили в ее жилы свежую кровь, расширили ее завоевания, заставили считаться с нею злейших врагов! Нас боятся! Нас уважают! Разве вы не этого хотели?
Терещенко качает головой.
- Ничто, построенное на страхе, не способно быть зданием на века, месье Никифоров. Такого в истории человечества еще не было.
Никифоров смотрит на Михаила Ивановича, как на капризного ребенка.
- Неужели? Значит, мы и в этом будем первыми.