Тизер. Пока "Проклятый" продается, "Чужие сны"...
... пишутся.
Москва. Международная книжная выставка.
Стенд издательства «Прометей».
Октябрь 2014 г.
- Скажите, господин Давыдов, вы, как писатель, несете людям «разумное, доброе, вечное…»?
Молодая девчонка. Интересно, знает она, кто впервые сказал про «разумное, доброе, вечное…»? Глаза умные, наверное знает. Читала.
- А я не считаю, что писатель должен нести в массы разумное, доброе и вечное. Кто вам сказал, барышня, что писатель должен хоть что-нибудь куда-нибудь нести? Мне больше нравится мысль Стругацких: писатель - это больная совесть. А больная совесть - она просто болит.
- Вы считаете себя совестью нации?
Ох, какая неуемная девица! На барышню, наверное, обиделась!
- Какой нации, барышня? Я в затруднении! Мне повезло родиться и вырасти в Киеве, сейчас мы с женой живем то в Москве, то Берлине, то в Нью-Йорке… И на родине бываем. И везде у нас друзья, родственники, и везде мы чувствуем себя, как дома… Совестью какого народа вы мне прикажете быть? Я пишу о людях, не о нации. Меня волнуют не национальные проблемы, а общечеловеческие.
- Разве ваш роман «Факельное шествие» не о национальных проблемах?
Это Кротов, «Литературная газета».
Грузный, потный, с лицом, на котором написано хроническое несварение и многолетний запор. Желчный, злой, сочащийся недоброжелательностью, как гнилое мясо - красной жижей. Давыдов-беллетрист для него недостаточно высоколоб, но писать о нем надо - он модный тренд! Его переводят! У него большие тиражи, и читатели ходят за ним, как собачья стая за течной сукой! Какая несправедливость - уделять внимание писателю, который не желает писать скучно, не любит интеллектуальную прозу и не смотрит на коллег по цеху, оттопырив нижнюю губу.
- Нет. «Факельное шествие» - не о национальных проблемах: это книга о реинкарнации фашизма. Она о фашизме и фашистах, какими мы видим их сегодня. О том, что они - реальность.
- Очень неполиткорректная книга, - заметил Кротов походя. Ответ его не интересовал. - Если бы ее написал какой-нибудь политик левого толка, то это было бы в порядке вещей. Но вы не политик, вы автор жанровой литературы. Вот вы и позволяете себе ерничать, издеваться над серьезными проблемами, зло подначивать и читателей и власть. Вы, наверное, чувствуете себя, как шут при королевском дворе - в полной безопасности. Вам же все прощают…
- Точно! - воскликнул Давыдов, изображая радость. На самом деле он некоторое время раздумывал, не устроить ли прямо сейчас безобразную сцену с мордобитием, но представил себе, с каким ликованием этот литературный червь от критики получит телесные повреждения и начнет всем демонстрировать разбитый пятак, и от интересной, в общем-то, мысли отказался. - Конечно же, вы правы! И какое точное, исторически оправданное сравнение! Шут при дворе! Мне все можно! Низкий жанр! Прекрасное положение, господин Кротов! Не находите? Могу говорить, что хочу! Писать, что хочу! Ездить, куда хочу! И нет надо мною ни цензора, ни главного редактора. Я имею право быть неполиткорректным. Меня за это не уволят. И обязательно где-нибудь издадут. Великое преимущество автора жанровой литературы - меня никто не принимает всерьез, но зато все читают! А вас и ваших протеже, конечно же, принимают всерьез, но, увы…. Улавливаете разницу?
Кротов криво усмехнулся, рассматривая оппонента, как высший примат рассматривает какого-то земляного червяка, только что обнаруженного в куче палых листьев, но ничего не ответил.
- В «Литературке» мне пиз…ц… Эта сволочь такое распишет! Да и хрен с ним! - подумал Денис, ухмыляясь в ответ. - Вот бы наткнуться на него без свидетелей, вечерком… Нет. Не получится. Убежит.
- Господин Давыдов!
Незнакомая женщина средних лет, но лицо такое незапоминающееся, что даже доведись Денису видеть ее ранее хоть раз сто, не узнал бы - набор среднестатистических черт, накрытый сверху мышиного цвета жиденьким каре. Одета ярко, но это не спасает, лицо съедает все краски. На бейдже что-то написано: синие буквы на желтом фоне, наверное, название газеты, но какой именно - не разглядеть, да и не важно. Важно улыбаться.
- Вас называют писателем-фантастом, Денис. И в каждой вашей книге есть фантастическое допущение. Почему именно фантастика для вас - основной жанр?
Голос у нее несколько лучше внешности, но не намного, хотя она пытается припустить чуть хрипотцы для сексуальности, только получается похоже на хронический ларингит. Но вопрос нормальный, без второго дна. Возможно, она даже читала «Факельное шествие». Или «Плохие новости на понедельник». Неважно, что… Важно, что читала.
- А почему нет? Чем фантастика хуже исторической драмы? Или городского романа? Скажите, Анна Каренина существовала в реальности? А каким был Кристобаль Колон, если он был? Тарас Бульба, князь Серебряный, Захар Беркут, д’Артаньян? Кто они? Исторические фигуры, плод воображения авторов? Или и то, и другое? Весь мир, который мы помним, выдуман писателями! Мы знаем войну 1812 года по роману Льва Толстого, революцию - по Лавреневу, Бабелю, Алексею Толстому. Все - войны, катаклизмы, великие открытия, научные свершения - для нас сохранили писатели. Кто из обычных людей станет читать хронику, когда есть романы? Восстание Спартака - это Джованьолли, ад - это Данте, Южная Америка - это Маркес. Каким останется в истории политик, зависит не от него и даже не от его дел, а от летописца. Что мы будем вспоминать о событии через 20-30-50 лет, зависит от того, что напишут о нем писатели.
- И журналисты! - вставил реплику Кротов, брезгливо кривя рот. - Между прочим…
- Ох, и напишет он, - подумал Денис. - Ох, и напишет!
- В первом приближении - и журналисты. Но статья живет несколько часов, в лучшем случае несколько дней или месяцев. Книги более живучи, особенно хорошие книги. Мир придуман нами - писателями, уж простите за нескромность! Все вы - если мне придет в голову описать сегодняшнюю встречу - станете плодом моего воображения, оставаясь при том обычными земными людьми! Да, это так… Воображаемое и реальное - это даже не Инь и Ян. Это просто одно и тоже, и через несколько лет после того, как события произошли, никто не знает, что придумано, а что нет. Да что там - через несколько лет! Слышали присказку: врет, как очевидец?
По залу прокатился легкий смешок.
- Меня считают фантастом, - продолжил Давыдов, улыбаясь, - но я не пишу фантастику. Я пишу о том, что мне интересно, что меня волнует. Мне надо сделать книгу такой, чтобы вы ее запомнили, чтобы порекомендовали прочесть ее вашим друзьям и близким. И если для этого нужно фантастическое допущение, то я с удовольствием его сделаю. И оно станет реальностью для тех, кто роман прочтет, полюбит моих героев и проживет с ними придуманный мною кусок жизни. Это не фантастика, это просто литература. В литературе нет высоких и низких жанров, есть хорошие писатели, которые пишут интересные книги, и плохие писатели, которые пишут книги скучные. Есть люди, не владеющие ремеслом, и люди, ремеслом владеющие. Одних вы будете читать даже если они напишут телефонный справочник, а других не будете, что бы они не написали. Первично читатель выбирает не жанр, а рассказчика. Вот и все. Я ответил на ваш вопрос?
Москва. Международная книжная выставка.
Стенд издательства «Прометей».
Октябрь 2014 г.
- Скажите, господин Давыдов, вы, как писатель, несете людям «разумное, доброе, вечное…»?
Молодая девчонка. Интересно, знает она, кто впервые сказал про «разумное, доброе, вечное…»? Глаза умные, наверное знает. Читала.
- А я не считаю, что писатель должен нести в массы разумное, доброе и вечное. Кто вам сказал, барышня, что писатель должен хоть что-нибудь куда-нибудь нести? Мне больше нравится мысль Стругацких: писатель - это больная совесть. А больная совесть - она просто болит.
- Вы считаете себя совестью нации?
Ох, какая неуемная девица! На барышню, наверное, обиделась!
- Какой нации, барышня? Я в затруднении! Мне повезло родиться и вырасти в Киеве, сейчас мы с женой живем то в Москве, то Берлине, то в Нью-Йорке… И на родине бываем. И везде у нас друзья, родственники, и везде мы чувствуем себя, как дома… Совестью какого народа вы мне прикажете быть? Я пишу о людях, не о нации. Меня волнуют не национальные проблемы, а общечеловеческие.
- Разве ваш роман «Факельное шествие» не о национальных проблемах?
Это Кротов, «Литературная газета».
Грузный, потный, с лицом, на котором написано хроническое несварение и многолетний запор. Желчный, злой, сочащийся недоброжелательностью, как гнилое мясо - красной жижей. Давыдов-беллетрист для него недостаточно высоколоб, но писать о нем надо - он модный тренд! Его переводят! У него большие тиражи, и читатели ходят за ним, как собачья стая за течной сукой! Какая несправедливость - уделять внимание писателю, который не желает писать скучно, не любит интеллектуальную прозу и не смотрит на коллег по цеху, оттопырив нижнюю губу.
- Нет. «Факельное шествие» - не о национальных проблемах: это книга о реинкарнации фашизма. Она о фашизме и фашистах, какими мы видим их сегодня. О том, что они - реальность.
- Очень неполиткорректная книга, - заметил Кротов походя. Ответ его не интересовал. - Если бы ее написал какой-нибудь политик левого толка, то это было бы в порядке вещей. Но вы не политик, вы автор жанровой литературы. Вот вы и позволяете себе ерничать, издеваться над серьезными проблемами, зло подначивать и читателей и власть. Вы, наверное, чувствуете себя, как шут при королевском дворе - в полной безопасности. Вам же все прощают…
- Точно! - воскликнул Давыдов, изображая радость. На самом деле он некоторое время раздумывал, не устроить ли прямо сейчас безобразную сцену с мордобитием, но представил себе, с каким ликованием этот литературный червь от критики получит телесные повреждения и начнет всем демонстрировать разбитый пятак, и от интересной, в общем-то, мысли отказался. - Конечно же, вы правы! И какое точное, исторически оправданное сравнение! Шут при дворе! Мне все можно! Низкий жанр! Прекрасное положение, господин Кротов! Не находите? Могу говорить, что хочу! Писать, что хочу! Ездить, куда хочу! И нет надо мною ни цензора, ни главного редактора. Я имею право быть неполиткорректным. Меня за это не уволят. И обязательно где-нибудь издадут. Великое преимущество автора жанровой литературы - меня никто не принимает всерьез, но зато все читают! А вас и ваших протеже, конечно же, принимают всерьез, но, увы…. Улавливаете разницу?
Кротов криво усмехнулся, рассматривая оппонента, как высший примат рассматривает какого-то земляного червяка, только что обнаруженного в куче палых листьев, но ничего не ответил.
- В «Литературке» мне пиз…ц… Эта сволочь такое распишет! Да и хрен с ним! - подумал Денис, ухмыляясь в ответ. - Вот бы наткнуться на него без свидетелей, вечерком… Нет. Не получится. Убежит.
- Господин Давыдов!
Незнакомая женщина средних лет, но лицо такое незапоминающееся, что даже доведись Денису видеть ее ранее хоть раз сто, не узнал бы - набор среднестатистических черт, накрытый сверху мышиного цвета жиденьким каре. Одета ярко, но это не спасает, лицо съедает все краски. На бейдже что-то написано: синие буквы на желтом фоне, наверное, название газеты, но какой именно - не разглядеть, да и не важно. Важно улыбаться.
- Вас называют писателем-фантастом, Денис. И в каждой вашей книге есть фантастическое допущение. Почему именно фантастика для вас - основной жанр?
Голос у нее несколько лучше внешности, но не намного, хотя она пытается припустить чуть хрипотцы для сексуальности, только получается похоже на хронический ларингит. Но вопрос нормальный, без второго дна. Возможно, она даже читала «Факельное шествие». Или «Плохие новости на понедельник». Неважно, что… Важно, что читала.
- А почему нет? Чем фантастика хуже исторической драмы? Или городского романа? Скажите, Анна Каренина существовала в реальности? А каким был Кристобаль Колон, если он был? Тарас Бульба, князь Серебряный, Захар Беркут, д’Артаньян? Кто они? Исторические фигуры, плод воображения авторов? Или и то, и другое? Весь мир, который мы помним, выдуман писателями! Мы знаем войну 1812 года по роману Льва Толстого, революцию - по Лавреневу, Бабелю, Алексею Толстому. Все - войны, катаклизмы, великие открытия, научные свершения - для нас сохранили писатели. Кто из обычных людей станет читать хронику, когда есть романы? Восстание Спартака - это Джованьолли, ад - это Данте, Южная Америка - это Маркес. Каким останется в истории политик, зависит не от него и даже не от его дел, а от летописца. Что мы будем вспоминать о событии через 20-30-50 лет, зависит от того, что напишут о нем писатели.
- И журналисты! - вставил реплику Кротов, брезгливо кривя рот. - Между прочим…
- Ох, и напишет он, - подумал Денис. - Ох, и напишет!
- В первом приближении - и журналисты. Но статья живет несколько часов, в лучшем случае несколько дней или месяцев. Книги более живучи, особенно хорошие книги. Мир придуман нами - писателями, уж простите за нескромность! Все вы - если мне придет в голову описать сегодняшнюю встречу - станете плодом моего воображения, оставаясь при том обычными земными людьми! Да, это так… Воображаемое и реальное - это даже не Инь и Ян. Это просто одно и тоже, и через несколько лет после того, как события произошли, никто не знает, что придумано, а что нет. Да что там - через несколько лет! Слышали присказку: врет, как очевидец?
По залу прокатился легкий смешок.
- Меня считают фантастом, - продолжил Давыдов, улыбаясь, - но я не пишу фантастику. Я пишу о том, что мне интересно, что меня волнует. Мне надо сделать книгу такой, чтобы вы ее запомнили, чтобы порекомендовали прочесть ее вашим друзьям и близким. И если для этого нужно фантастическое допущение, то я с удовольствием его сделаю. И оно станет реальностью для тех, кто роман прочтет, полюбит моих героев и проживет с ними придуманный мною кусок жизни. Это не фантастика, это просто литература. В литературе нет высоких и низких жанров, есть хорошие писатели, которые пишут интересные книги, и плохие писатели, которые пишут книги скучные. Есть люди, не владеющие ремеслом, и люди, ремеслом владеющие. Одних вы будете читать даже если они напишут телефонный справочник, а других не будете, что бы они не написали. Первично читатель выбирает не жанр, а рассказчика. Вот и все. Я ответил на ваш вопрос?