Зависть
Я не знаю с чего начать, я не знаю что мне делать. Маме плохо. Она все время плачет и спрашивает меня «Почему?». Я не знаю. Я тоже не понимаю за что, в чем тут промысел божий.
Жили-были мальчик и девочка. Мама и её младший брат. Девочка очень любила мальчика, в детстве он был неуклюжий и забавный, как хомяк. Мальчик боялся хулиганов и темноты. А девочка всегда приходила к нему на помощь, она кошкой вцеплялась с обидчиков, потом брала за руку толстого зареванного малыша и уводила домой.
Девочка не хотела замечать, как мальчик изворачивается, врёт и ночью таскает из холодильника еду. Это был толстый, трусливый и лживый мальчик.
Потом они выросли. Девочка стала самой красивой девушкой в этом городишке, вышла замуж и уехала на Дальний восток. Мальчик тоже вырос, пошел в армию. В армии ему чуть чуть проломили голову, за крысятничество , кажется это так называется, и научили пить водку. Много пить. Мальчик стал толстым трусливым лживым дядей и стал работать в милиции. Начальником колонии общего режима. «Хозяйкой». У него дома было много забавных вещиц сделанных зэками: от мебели до ножичков. Ну а что, запрещается что ли…
Потом они постарели. Остались без жен и мужей. Мама развелась с папой. Дядя тоже «выбрал свободу». Он стал классическим запойным алкашом, при в общем-то неплохих мозгах. Что не помешало ему превратиться в толстого, трусливого и лживого старика.
Он измучил мою маму. В момент пьяного угара он отдал жене и дочери квартиру и приполз в отчий дом. Туда же, в Бердянск, пришлось вернуться моей маме. Шесть лет она досматривала лежачую мать за восемьсот километров от меня. Как она не сошла с ума, я не знаю. В двух комнатах с выжившей из ума старухой и злобным алкашом.
Нет, всё развивалось постепенно. Сначала они еще разговаривали. Хвастались друг перед другом детьми. Толстому, лживому старику хвастаться было нечем. У старика есть дочь. Я не общаюсь с ней лет шесть. Про нее можно сказать одно: зависть. Тяжелая мутная зависть мучает её постоянно. И постепенно старик стал маму ненавидеть. За всё. За то, что мы умеем смеяться. За то, что дети умнее. За то что есть внуки. За то что она моет за ним его блевотину. Люди часто ненавидят тех, кто знает их настоящее лицо. Ни разу. Ни разу она не вызвала даже участкового: это же брат.
Чувствуя свою полную безнаказанность, он куражился над испуганными женщинами годами. В какой-то момент мама больше не смогла этого выносить и захотела уехать с бабушкой. Ко мне. Он… он заставил бабку завещать квартиру ему, иначе он не выпускал их ко мне. Вообще из квартиры. Домашнее насилие… Я узнала об этом, когда я забрала к себе и маму и полумертвую бабушку. Поезд, санитарная перевозка. Когда я тогда, два года назад, увидела маму я ужаснулась. За последние полгода эта мразь довела её до затравленных глаз и трясущихся рук. А еще до истощения. Она не могла, не хотела есть. Она боялась жить. А его бывшая жена и дочь звонили ему ежедневно и говорили, «дааа, сестра плохая, ты, ты тратишь больше, у неё есть дети, пусть и убирается к ним». Я уверена, они звонят ему и теперь. Повторяю, тогда я ничего не знала об этом.
И конечно, бабушка переписала потом завещание. 50 на 50. Это же сын.
Мама на свою часть хотела купить маленькую квартирку возле моря. Два года она не может этого сделать. Недавно он позвонил и сказал, что мама ему должна деньги за приватизацию квартиры. Он заплатил осенью девяносто второго года восемь тысяч четыреста девяносто пять карбованцев и шестьдесят восемь копеек. Тогда это было сорок долларов. Теперь он требует долговую расписку на аналогичную сумму в евро. Иначе он не будет продавать квартиру. Риэлторы знают подобные ситуации. Если второй совладелец не хочет продавать свою часть, он может куражиться над первым бесконечно. Завышать цену, например, и она не продастся никогда. Не показывать её потенциальным покупателям. Да мало ли…
Я не хо-чу больше слышать о нем. Я хочу продать эти полквартиры за копейки. Я просто пока не знаю как.
Конечно, теоретически можно продать свою долю. Но нормальные люди её для себя не купят. Говорят, в больших городах есть специально обученные люди, которые скупают части квартир за бесценок, потом устраивают второму владельцу его личный адъ, и он вынужденно продает свою долю. А если имущество находится в зажопинске? Кому оно нужно? Пусть даже зажопинск прямо возле моря. Кому? Кто его купит? Группа безквартирных уголовников? Чорные риэлторы? Вариант «приехать и набить морду», признать недееспособным, не рассматривается. Хотя морды бить есть кому. У меня есть муж и брат. Но мама против. Иногда мне кажется, что она святая.
Мне душно когда я думаю об этой мрази. Совсем не христианские мысли настырно лезут в мою бедную голову. И вот что, люди. Вдруг кто-то в Украине риэлтор, вдруг кто-то знает как и где агентства выкупают долю квартиры в маленьком приморском городишке Бердянск?
Потому что я не знаю.
А мама все еще помнит того малыша. Веселого и неуклюжего как хомяк. Тот мальчик давно умер, мама. Остался только толстый, трусливый и лживый старик.
PS Двадцать пятого сентября он умер
Жили-были мальчик и девочка. Мама и её младший брат. Девочка очень любила мальчика, в детстве он был неуклюжий и забавный, как хомяк. Мальчик боялся хулиганов и темноты. А девочка всегда приходила к нему на помощь, она кошкой вцеплялась с обидчиков, потом брала за руку толстого зареванного малыша и уводила домой.
Девочка не хотела замечать, как мальчик изворачивается, врёт и ночью таскает из холодильника еду. Это был толстый, трусливый и лживый мальчик.
Потом они выросли. Девочка стала самой красивой девушкой в этом городишке, вышла замуж и уехала на Дальний восток. Мальчик тоже вырос, пошел в армию. В армии ему чуть чуть проломили голову, за крысятничество , кажется это так называется, и научили пить водку. Много пить. Мальчик стал толстым трусливым лживым дядей и стал работать в милиции. Начальником колонии общего режима. «Хозяйкой». У него дома было много забавных вещиц сделанных зэками: от мебели до ножичков. Ну а что, запрещается что ли…
Потом они постарели. Остались без жен и мужей. Мама развелась с папой. Дядя тоже «выбрал свободу». Он стал классическим запойным алкашом, при в общем-то неплохих мозгах. Что не помешало ему превратиться в толстого, трусливого и лживого старика.
Он измучил мою маму. В момент пьяного угара он отдал жене и дочери квартиру и приполз в отчий дом. Туда же, в Бердянск, пришлось вернуться моей маме. Шесть лет она досматривала лежачую мать за восемьсот километров от меня. Как она не сошла с ума, я не знаю. В двух комнатах с выжившей из ума старухой и злобным алкашом.
Нет, всё развивалось постепенно. Сначала они еще разговаривали. Хвастались друг перед другом детьми. Толстому, лживому старику хвастаться было нечем. У старика есть дочь. Я не общаюсь с ней лет шесть. Про нее можно сказать одно: зависть. Тяжелая мутная зависть мучает её постоянно. И постепенно старик стал маму ненавидеть. За всё. За то, что мы умеем смеяться. За то, что дети умнее. За то что есть внуки. За то что она моет за ним его блевотину. Люди часто ненавидят тех, кто знает их настоящее лицо. Ни разу. Ни разу она не вызвала даже участкового: это же брат.
Чувствуя свою полную безнаказанность, он куражился над испуганными женщинами годами. В какой-то момент мама больше не смогла этого выносить и захотела уехать с бабушкой. Ко мне. Он… он заставил бабку завещать квартиру ему, иначе он не выпускал их ко мне. Вообще из квартиры. Домашнее насилие… Я узнала об этом, когда я забрала к себе и маму и полумертвую бабушку. Поезд, санитарная перевозка. Когда я тогда, два года назад, увидела маму я ужаснулась. За последние полгода эта мразь довела её до затравленных глаз и трясущихся рук. А еще до истощения. Она не могла, не хотела есть. Она боялась жить. А его бывшая жена и дочь звонили ему ежедневно и говорили, «дааа, сестра плохая, ты, ты тратишь больше, у неё есть дети, пусть и убирается к ним». Я уверена, они звонят ему и теперь. Повторяю, тогда я ничего не знала об этом.
И конечно, бабушка переписала потом завещание. 50 на 50. Это же сын.
Мама на свою часть хотела купить маленькую квартирку возле моря. Два года она не может этого сделать. Недавно он позвонил и сказал, что мама ему должна деньги за приватизацию квартиры. Он заплатил осенью девяносто второго года восемь тысяч четыреста девяносто пять карбованцев и шестьдесят восемь копеек. Тогда это было сорок долларов. Теперь он требует долговую расписку на аналогичную сумму в евро. Иначе он не будет продавать квартиру. Риэлторы знают подобные ситуации. Если второй совладелец не хочет продавать свою часть, он может куражиться над первым бесконечно. Завышать цену, например, и она не продастся никогда. Не показывать её потенциальным покупателям. Да мало ли…
Я не хо-чу больше слышать о нем. Я хочу продать эти полквартиры за копейки. Я просто пока не знаю как.
Конечно, теоретически можно продать свою долю. Но нормальные люди её для себя не купят. Говорят, в больших городах есть специально обученные люди, которые скупают части квартир за бесценок, потом устраивают второму владельцу его личный адъ, и он вынужденно продает свою долю. А если имущество находится в зажопинске? Кому оно нужно? Пусть даже зажопинск прямо возле моря. Кому? Кто его купит? Группа безквартирных уголовников? Чорные риэлторы? Вариант «приехать и набить морду», признать недееспособным, не рассматривается. Хотя морды бить есть кому. У меня есть муж и брат. Но мама против. Иногда мне кажется, что она святая.
Мне душно когда я думаю об этой мрази. Совсем не христианские мысли настырно лезут в мою бедную голову. И вот что, люди. Вдруг кто-то в Украине риэлтор, вдруг кто-то знает как и где агентства выкупают долю квартиры в маленьком приморском городишке Бердянск?
Потому что я не знаю.
А мама все еще помнит того малыша. Веселого и неуклюжего как хомяк. Тот мальчик давно умер, мама. Остался только толстый, трусливый и лживый старик.
PS Двадцать пятого сентября он умер