Про детство
Очередная исповедь.
Сегодня меня поднакрыло по какому-то очень старому поводу (что не отменяет, что меня все еще кроет по относительно свежему).
Я поняла, что у меня нет никаких счастливых воспоминаний из детства. Ни одного, связанного с семьей. Есть парочка из уже подросткового возраста, когда я впервые уехала от матери в лагерь. Оттуда я четко помню практически все. Вообще мой мозг устроен так, что он забывает напрочь все, что связано с тяжелыми моментами. Я помню факты событий. И не помню ничего больше. Из первых 13 лет я не помню ничего обычной памятью. Потом появились лагеря, и с ними какая-то жизнь. В 13-14 лет я впервые захотела жить.
До этого вся моя жизнь была посвящена тому, чтобы моя мать была мною довольна. Потому что если мною не были довольны, то меня обвиняли в том, что я делаю их с бабушкой несчастными, больными, говорили, какая я глупая и неуклюжая.
У меня есть техническая память о том, что в 5 классе меня травили девочки класса седьмого. Я была самая маленькая, и все время плакала, поэтому была легкой жертвой. Меня топили головой в унитазе, меня заваливали матами и оставляли в физкультурном зале, когда все уже уходили (и физрук был в курсе, но эти девочки были спортивными и на его волне, а я какая-то тощая бесполезная бесячая плакса). Я убегала от них и падала с лестницы, а дома на меня орали, что я просто придумываю отмазки, чтобы меня не ругали за драные колготки.
В четвертом классе мы впервые поехали куда-то в санаторий всем классом без родителей отмечать то, что закончили младшую школу и теперь самостоятельные. Все, кроме меня. Со мной поехала моя мать, спала со мной в одной комнате (когда остальные нормально жили со сверстниками и болтали о всяком после отбоя). Мне было больно, обидно и несправедливо, но никто не мог ничего с этим сделать, а моя мать гордилась тем, как она обо мне заботится.
Она заботилась обо мне так, чтобы я полностью зависела от нее. Я не умела и не знала ничего. Впервые дотронулась до плиты я в 15 лет, когда сбежала из дома. Я боялась пойти в баню в старших классах в лагере, потому что я до сих пор не знала, что там должно быть под одеждой у нормальных подростков. Со мной никогда не говорили ни о чем.
В средней школе я все время плакала. Я перешла в другую школу, но там тоже быстренько меня выбрали девочкой для битья, потому что я снова была самой маленькой и все время рыдала на уроках. Как только я получала четверку, слезы тут же выступали на глазах, я начинала всхлипывать и училась прятать это от одноклассников и учителей. Не выходило. Меня снова начали гнобить, хоть и меньше, чем в предыдущей школе, только словами на этот раз.
Потом со мной случился лагерь в Интеллектуале, и да, тогда впервые я захотела жить. Я поняла, ради чего вообще все это. У меня появились друзья, я влюблялась каждые несколько дней, математика стала интересной, а жизнь обрела смысл. Я стала меньше плакать.
В старшей школе я очень хотела перейти в интеллектуал. Я училась в хорошей школе, там было совсем не ужасно, там было терпимо, а местами даже хорошо. К старшей школе у меня появились друзья среди одноклассников, потому что я стала поспокойнее и более открытой. Но я мечтала об учебе в интеллектуале. Я грезила просто ею. Тогда не брали в старшую школу туда, но я договорилась лично с каждым педагогом и директором, и все были согласны на мой перевод. Все, кроме моей матери. Она просто сказала “нет”. И я осталась доучиваться в школе, которую я постепенно стала ненавидеть, ведь из-за нее мне не дали учиться там, где я действительно хотела.
Когда я сбежала из дома в 11 классе, мне было 15 лет. Мне говорили, что из-за меня бабушка умрет, у нее будет сердечный приступ. Я снова плакала. Последней каплей перед моим побегом было то, что моему двоюродному брату (я про него до этого писала) сообщили, что пора бы ему уже свалить и начать самостоятельную жизнь. И если у меня раньше был хоть какой-то буфер, то теперь его не стало.
Она вызывала милицию в школу, что меня порядком раздражало, потому что отвлекало от учебы. Милиция выясняла, где я живу, и что они мешают мне в данный момент готовиться к поступлению, потому что у меня вообще-то алгебра идет, и уходила.
Меня водили к психиатрам, просили сказать мне, что у меня шизофрения, потому что нормальные дети из домов не уходят. Конечно, никто шизофрению мне не ставил, и мы шли к другому доктору. Я плакала и молилась, чтобы уже ей что-нибудь поставили, и меня оставили в покое.
Потом мне исполнилось 18. Мне казалось, что теперь мы сможем говорить как взрослые люди. Приехала поздравить с новым годом. Когда она узнала, что я живу в одной комнате с мальчиком, на меня начали орать, что я сгнию под каким-нибудь бомжом, и теперь понятно, почему я бросила мехмат, потому что блядствовала. На этой ноте я поняла, что больше нам говорить не о чем.
В следующий раз я пришла уже с мужем. Его она боготворила, кормила, бегала вокруг него, и говорила “ой, вы только Даше ничего не дарите, а то она все равно сломает”. Когда я развелась, потому что он изменял мне на моих глазах и бил меня, она сказала “ну и дура. Подумаешь бил, изменял, но он же тебя терпел, кто тебя еще такую будет терпеть да еще и разведенку”. В ту ночь я рыдала Сове в трубку несколько часов “как ты меня такую терпишь всю жизнь”. Мне было 24.
Этой осенью я пришла к ней поздравить с днем рождения. Сказала, что собираюсь поступать в эстонскую академию. Она сказала мне, что я дура, потому что все из Эстонии в Россию едут, а туда только идиоты. Но это все неважно, потому что я все равно не способна выучить язык. Все детство она заставляла меня в поездках на вопрос, говорю ли я по-английски, отвечать “a little bit”. К старшей школе у меня был тем временем С2. После этого разговора мы больше не виделись. Потом умерла бабушка. Я написала “соболезную”, хотя это и неправда. Это незнакомые мне люди, с которыми мне просто пришлось прожить половину жизни.
За эти годы я не узнала о ней ничего. Я не знаю, как прошло ее детство, я не знаю, влюблялась ли она когда-то, кто был мой отец, вообще ничего. Я знала только сменяющиеся названия компаний и заводов, где она работала кем-то вроде сисадмина. То есть серьезно - когда к нам приходят какие-то незнакомые люди, я за вечер узнаю про них куда больше, чем про мою мать я узнала за всю жизнь.
А потом да - она спрашивает, что такого она мне сделала, что я не хочу общаться. Она же отдала мне всю свою любовь, давала все, что же я неблагодарная дрянь такая свожу ее в могилу.