интервью Бродского: грустно
Расширяющимися кругами распространяется интервью Бродского, взятое у него в Вене сразу после отъезда.
Преамбула: Я очень люблю Бродского. Точнее: я очень люблю стихи Бродского. Я считаю Бродского невероятно редким явлением - аналитически умным великим поэтом. Я люблю раннего Бродского сильнее позднего, хотя умом ценю позднего больше. Я был зачарован в 64 году, когда мне дали почитать какой-то - четвёртый, пятый? - машинописный экземпляр подброки: "Пилигримы", "Рождественский романс", "Еврейское кладбище", "Художник", "Затем, чтоб пустым разговорцем...", "Когда теряет равновесие...", "Каждый пред Богом наг...", ну и так далее. (Не очень много было далее, подборка была невелика). Я считаю Бродского великим поэтом с тех самых пор. (Тогда так говорили некоторые ленинградцы, а москвичи недоуменно пожимали плечами). Я помню наизусть больше Бродского, чем кого бы то ни было другого. Его способ ощущения и мышления мне близки невероятно. Но -
Амбула: Мне было очень грустно читать и особенно слушать это интервью. Это интервью хама. Что Бродский был хамоват, я и так знал. Но я уже забыл, что такое советский хам. А Бродский, который уж чем себя не считал, так это советским, - выступает здесь советским хамом. То, что он гений, не особенно его извиняет.
Но грустно это не только по причине (не разочарования, конечно, какое тут разочарование?) вытаскивания на поверхность того, что и так известно. Грустно это потому, что узнаёшь себя. Вот эта безапелляционность, суждения с размаху, недоброта, абсолютность, нетерпимость... - они ведь всем нам были свойственны, Просто у нас не брали интервью, и мы не писали великих стихов, а у него брали и он писал. А вот всё это - одинаково.
Как мог человек, который писал такие умные стихи, говорить всё это? - А вот так и мог. Разные ипостаси, разные состояния рассудка. Я с частью даже и согласен - да, мне неинтересны почти все стихи Коржавина; но я знал Коржавина, и я никогда бы не стал говорить о нём таким тоном. Даже если бы Коржавин написал только "Я с детства полюбил овал, За то, что он такой законченный" как ответ Павлу Когану и "Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!.. Нельзя в России никого будить", я бы считал, что он остался в истории. Бродскому наплевать. Он оставляет Коржавина за чертой, как до того выбрасывали Пушкина с парохода современности - не потому, что талант Коржавина неизмеримо меньше таланта Пушкина, что правда, а просто потому, что наплевать. Он сметает Чухонцева, и правда, Чухонцев мало хорошего написал. Но он написал "Зычный гудок, ветер в лицо, грохот колёс нарастающий", и мне довольно; он маленький поэт, но он поэт, и его нельзя просто веником в сор. Он говорит о Вознесенском, мешая совершенно понятную ненависть изгоя к поэту-как-бы-диссиденту в обойме - и суждение о таланте; но Вознесенский совершенно безусловно талантлив, и очень, просто он посредственно умён и не то чтобы принципиален. (Хотя помогал друзьям тогда, когда другие бы не помогли). Собственно, очень странное впечатление создаётся: его спрашивают - не сейчас! не когда правда никого нет! - а тогда, - кто есть в русской поэзии, и он называет только своих трёх друзей: Евгений Рейн, Анатолий Найман и Дмитрий Бобышев. Правда, они тоже, конечно, "сходят с рельсов". (Вообще-то сравнивать талант Вознесенского и Бобышева в пользу Бобышева... Нда.) То есть нет никого, есть один я.
В некотором смысле это правда. Великий был один он. На уровне Пастернака, Мандельштама и пр. - один он. Но это не причина сметать всех остальных в сор. (Кушнера он, скажем, просто не назвал. Соснору тоже). Именно в сор, по тону. Не второй уровень, не третий, сор. Это какое-то такое запредельное высокомерие...
Лучше бы это интервью осталось неопубликованным.
Тем более, - я сказал уже - ясно ведь, ну дали выговориться человеку той культуры, где каждый твёрдо знает, что знает истину. Я ж оттуда же. Я вспомнил, к сожалению. Он ведь изменился потом, (хотя).
Почему оно стало опубликованным - с записью слов "это мы стерём" - поправка Бродского: "сотрём" - и не стёрли - не знаю. Что-то, кстати, оттуда всё же выбросили. Я боюсь думать, что.
Экскременты великого человека - всё-таки просто экскременты. Не надо их хранить.
ЗЫ Да, и ещё про Мишу Мейлаха. Бродский ничего особенно плохого о нём не говорит. Он так... ну как о букашке. Миша Мейлах, который сейчас преподаёт в страсбургском университете, сел потом за распространение литературы, и, как он говорит, выжил только благодаря Горбачёву: он не дожил бы до конца срока. Скорее всего, он прав. Он умный и тонкий человек. Он провел в лагере с 83 по 87й, а не по 90й, как было бы по приговору. Да, конечно, в момент интервью Мейлаху ничего не угрожало. Только вот - вспомнил ли когда-нибудь Бродский потом, между 83 и 87, как он говорил о Мейлахе в 72м? Было ли ему не по себе? Что-то я не думаю.
Преамбула: Я очень люблю Бродского. Точнее: я очень люблю стихи Бродского. Я считаю Бродского невероятно редким явлением - аналитически умным великим поэтом. Я люблю раннего Бродского сильнее позднего, хотя умом ценю позднего больше. Я был зачарован в 64 году, когда мне дали почитать какой-то - четвёртый, пятый? - машинописный экземпляр подброки: "Пилигримы", "Рождественский романс", "Еврейское кладбище", "Художник", "Затем, чтоб пустым разговорцем...", "Когда теряет равновесие...", "Каждый пред Богом наг...", ну и так далее. (Не очень много было далее, подборка была невелика). Я считаю Бродского великим поэтом с тех самых пор. (Тогда так говорили некоторые ленинградцы, а москвичи недоуменно пожимали плечами). Я помню наизусть больше Бродского, чем кого бы то ни было другого. Его способ ощущения и мышления мне близки невероятно. Но -
Амбула: Мне было очень грустно читать и особенно слушать это интервью. Это интервью хама. Что Бродский был хамоват, я и так знал. Но я уже забыл, что такое советский хам. А Бродский, который уж чем себя не считал, так это советским, - выступает здесь советским хамом. То, что он гений, не особенно его извиняет.
Но грустно это не только по причине (не разочарования, конечно, какое тут разочарование?) вытаскивания на поверхность того, что и так известно. Грустно это потому, что узнаёшь себя. Вот эта безапелляционность, суждения с размаху, недоброта, абсолютность, нетерпимость... - они ведь всем нам были свойственны, Просто у нас не брали интервью, и мы не писали великих стихов, а у него брали и он писал. А вот всё это - одинаково.
Как мог человек, который писал такие умные стихи, говорить всё это? - А вот так и мог. Разные ипостаси, разные состояния рассудка. Я с частью даже и согласен - да, мне неинтересны почти все стихи Коржавина; но я знал Коржавина, и я никогда бы не стал говорить о нём таким тоном. Даже если бы Коржавин написал только "Я с детства полюбил овал, За то, что он такой законченный" как ответ Павлу Когану и "Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!.. Нельзя в России никого будить", я бы считал, что он остался в истории. Бродскому наплевать. Он оставляет Коржавина за чертой, как до того выбрасывали Пушкина с парохода современности - не потому, что талант Коржавина неизмеримо меньше таланта Пушкина, что правда, а просто потому, что наплевать. Он сметает Чухонцева, и правда, Чухонцев мало хорошего написал. Но он написал "Зычный гудок, ветер в лицо, грохот колёс нарастающий", и мне довольно; он маленький поэт, но он поэт, и его нельзя просто веником в сор. Он говорит о Вознесенском, мешая совершенно понятную ненависть изгоя к поэту-как-бы-диссиденту в обойме - и суждение о таланте; но Вознесенский совершенно безусловно талантлив, и очень, просто он посредственно умён и не то чтобы принципиален. (Хотя помогал друзьям тогда, когда другие бы не помогли). Собственно, очень странное впечатление создаётся: его спрашивают - не сейчас! не когда правда никого нет! - а тогда, - кто есть в русской поэзии, и он называет только своих трёх друзей: Евгений Рейн, Анатолий Найман и Дмитрий Бобышев. Правда, они тоже, конечно, "сходят с рельсов". (Вообще-то сравнивать талант Вознесенского и Бобышева в пользу Бобышева... Нда.) То есть нет никого, есть один я.
В некотором смысле это правда. Великий был один он. На уровне Пастернака, Мандельштама и пр. - один он. Но это не причина сметать всех остальных в сор. (Кушнера он, скажем, просто не назвал. Соснору тоже). Именно в сор, по тону. Не второй уровень, не третий, сор. Это какое-то такое запредельное высокомерие...
Лучше бы это интервью осталось неопубликованным.
Тем более, - я сказал уже - ясно ведь, ну дали выговориться человеку той культуры, где каждый твёрдо знает, что знает истину. Я ж оттуда же. Я вспомнил, к сожалению. Он ведь изменился потом, (хотя).
Почему оно стало опубликованным - с записью слов "это мы стерём" - поправка Бродского: "сотрём" - и не стёрли - не знаю. Что-то, кстати, оттуда всё же выбросили. Я боюсь думать, что.
Экскременты великого человека - всё-таки просто экскременты. Не надо их хранить.
ЗЫ Да, и ещё про Мишу Мейлаха. Бродский ничего особенно плохого о нём не говорит. Он так... ну как о букашке. Миша Мейлах, который сейчас преподаёт в страсбургском университете, сел потом за распространение литературы, и, как он говорит, выжил только благодаря Горбачёву: он не дожил бы до конца срока. Скорее всего, он прав. Он умный и тонкий человек. Он провел в лагере с 83 по 87й, а не по 90й, как было бы по приговору. Да, конечно, в момент интервью Мейлаху ничего не угрожало. Только вот - вспомнил ли когда-нибудь Бродский потом, между 83 и 87, как он говорил о Мейлахе в 72м? Было ли ему не по себе? Что-то я не думаю.