Окуджава

[bgmt]

Это 87 год. Мы слушали Окуджаву позже, в Париже. Он был ещё старее - тут-то он почти всё вытягивает, а когда мы его слушали, уже вытягивал не всё, очень его было жалко. Я не могу забыть, как он пел "и расцветёт Москва / от погребов до крыш, / тогда опустеет Париж". Это было слышать очень странно, было как-то неудобно за него. Никто в зале не верил. А Окуджава верил.

Окуджава вышел из употребления. Из времени. Я недавно спросил у Ленки, у кого ещё в такой же степени исчезла главная реалия его творчества, совсем, ни следа, новые поколения не знают, что это такое. У Окуджавы это двор, арбатский двор. Ленка сказала "Бунин", и была права. Наверно, есть и другие. И возможно, среди этих других есть те, кто для кого-то тоже воплощал суть времени. Но мне не приходит в голову.

Это эпоха. Он повлиял на суть нескольких десятилетий - двух или двух с половиной - в степени, которую сейчас не понять, и в которую сейчас тем, кто не знает или просто не помнит, не поверить. В степени, несоразмерной его таланту: всё же Окуджава не Пастернак и не Бродский. Наверно, ему в этом повезло, или, наоборот, не повезло - его предсмертные интервью не больно веселы.

Лет десять или больше назад сидели мы тут с друзьями - тогда канадцами, теперь медонцами - и не помню, кто из нас сказал, слушая какую-то плёнку (да, кассету!) , что мы - обладатели тайного знания: умрём - исчезнет. Так и есть, и другая его часть, пред-наша, уже исчезла.

Но вот прорывается.

Click to view

У меня есть три ностальгии. Одна нормальная: по моим шестидесятым. (А по семидесятым - ни следа. Нету. И по моему детству в пятидесятых - тоже нету). А две другие - чужие. По 60-70м на Западе, где я не жил тогда и этого времени не видел, но оно моё, мир этого времени мой. И по вот этим нескольким годам в России, где тоже я не жил уже, куда приезжал на пару недель в год начиная с конца 87го (до того просто не пускали), но где вдруг проклюнулась живая жизнь. С энергией весеннего цветения, как казалось мне, приезжая. Было очень интересно. Я помню, что говорили знакомые мне люди тогда, они этого не помнят. Они уверены сейчас, почти все, что с самого начала воспринимали девяностые как ужас. Нет, не так. Дело ведь не в том, как на самом деле, а в изменении восприятия и памяти о восприятии.

Как проклюнулась, так и умерла.