В продолжение Диалогов.
А вот ежели кто не тусит на речке, на море, в океане и конкретно близ островов Папуа-Новой Гвинеи, тому лично посвящаю этот отрывок. Кстати, кстати! Мой редактор (нежная Катя) сказала, что ежели читатели ЖЖ так активно и дружественно помогают в работе над текстом, фактически осуществляя бета-тестирование, то их звонкие, смешные имена (никнеймы) будут вполне себе указаны во всяких анонсах и вступительных слова к книжке. Кто захочет, разумеется.
Он рывком поставил меня на пенек, я ткнулась носом в его прохладную щеку, очень гладкую, это было невыносимо, я закрыла глаза.
Собачки и мишки сочувственно подмигивали мне - тщательно пошитые, почти неотличимые от настоящих, они прекрасно понимали, что моя дорога, первым шагом по которой стало восхождение на пенек - моя дорога в никуда.
***
Дорога в никуда , тем не менее, бывает очень увлекательной, такой прекрасной, и ты идешь, аккуратно ступая босыми ногами в свежем педикюре, лак оттенка «черная вишня» от Шанель, придерживая темно-темно-красный подол шелковой юбки.
- Что ты думаешь обо мне, скажи только честно? Что я педофилка и извращенка-неудачница?
- Педофилы увлекаются детьми.
- А ты мне вполне годишься именно в дети.
- Да что вы говорите, мама!
- Да. Я переживаю!
- Любовь моя! Ну что за чушь ты несешь. Черти какие-то. Младенцы. Извращенцы.
- Извращенцы-неудачники.
- Да, извини: извращенцы-неудачники.
- Что ты про меня думаешь?
- Ты такая горячая там, внутри. Самая горячая. Самая страстная.
- Самая старая.
- Ползи сюда.
По дороге в никуда ещё можно ползти, оказывается. Меня переполняли страсть, восхищение, возбуждение, страх, любовь, волнение и слезы, всегда слезы. Не зная, как правильно поступить со всем этим, я придумала, казалось бы, чудную игру, занимавшую меня.
О, это действительно оказалась - чудная игра!
Со своего настоящего почтового ящика я отправляла Ему письма. Вот, примерно, такие, полные восхищения и любви:
«Когда я думаю о тебе, мои часы идут в обратную сторону, мобильный телефон заряжается от солнечного света, чай «английский завтрак» собирается в красивые глянцевые листья, листья сплетаются в венок, а кофе имеет вкус виски просто так, без виски.
Тарелки цепляются за ручки чашек, приглашаются серебряные ложки, и они кружат по столу, танцуя венгерский танец чардаш, приятно позвякивают и никогда не бьются, когда я думаю о тебе.
Когда я думаю о тебе, мои волосы вырастают до пояса, заплетаются в пятьдесят пять косичек, украшаются цветными бусинами, колокольчиками и розовыми жемчужинами, а на бедре и предплечье рисуются татуировки в виде змей, лестниц и неправильных пентаграмм.
На небе выстраиваются в ряд Большая Медведица, Малая Медведица, Южный Крест и Полярная Звезда, а вокруг них, нарезая космические тьмы на хорошенькие треугольнички, снует полная луна, сияя и поворачиваясь обратной стороной тоже, когда я думаю о тебе.
В голове моей легко сочиняется Первый концерт Чайковского, Полет Валькирий, Песня Сольвейг и Богемская Рапсодия, я радуюсь своей неожиданной даровитости, широко улыбаюсь, прижимаю пальцы к губам, дую на них, отправляя в путь воздушный поцелуй, что-то приятно холодит горящее лицо, отвожу руку, рассматриваю удивленно, да это же часы - они идут в обратную сторону, отсчитывая бесконечности, когда я думаю о тебе»
А ещё я завела альтернативный почтовый ящик. На ином почтовом сервере. И отправляла Ему оттуда другие письма. Анонимно. Точнее, от Гвендолен. Вот, примерно такие, полные оставшихся невостребованными страсти, возбуждения, волнения и страха:
«Утром после душа поленилась одеваться так и хожу, в черных трусах с диковатым зайчиком в центре и короткой майке на бретелях, на майке написано: Hi! Hi! и так раз двести или пятьсот, но майка маленькая, может, и меньше. Странное выдалось утро, очень странное, плюс я ночью ещё покусала себе все губы, сублимируя, конечно же, секс, и сейчас они выглядят странно вспухшим непонятно чем. Взяла с собой в ванную журнал «Максим», обожаю читать в основном рассматривать фотографии, там такие красотки, правда же, ну... сняла майку, от возбуждения у меня грудь увеличивается в размерах, это факт, обусловленный гормональным, наверное, уровнем. Я себе скорее понравилась в зеркале: красный воспаленный рот, волосы дыбом и так далее, почему ты не можешь относиться к сексу проще, спросила я себя и села на пол. Пол плиточный и теплый, было приятно, я подумала о тебе и прислонилась лбом к зеркальному шкафу, главное - удачно выбрать сценарий фантазии, тогда оргазм всегда бывает не единичный, а - волнами, волнами. Откуда это берется, какая химия заставляет мои губы расплющиваться по лицу, ведь я даже не знаю, читал ли ты Беги кролик беги, а одно время я считала это своей главной книгой, и ещё Лила, Лила. Плевать на Апдайка и Сутера, я дышу так громко, что включаю воду, пусть плещется, заглушает. Вот это твоя рука, и вот это твоя рука, и закрыть глаза, и облизать палец, это твой палец...»
Гвендолен высокая, рыжеловолосая, с темно-зелеными глазами, каких не бывает, и тяжелой грудью. Ее ногти идеальной формы, брови ровными дугами взлетают к вискам, кожа нежная, как вываренный шелк, а ресницы длинные, будто наклеенные. Она говорит красивым низковатым голосом, редко смеется, обнажая ровные белые зубы, и пьет ромашковый чай с медом и виски безо всякого льда.
Сначала он не реагировал на анонимные послания. Потом уже более заинтересованно спрашивал, кто же эта незнакомка с бурной эротической фантазией и необычным именем. Незнакомка с необычным именем на вопросы конкретно не отвечала, но продолжала эпистолярно резвиться. И в те дни, когда я утром отправляла «письма счастья», он был особенно настроен на секс. Честно говоря, только в эти дни и бывал настроен.
- Просто сумасшедший дом какой-то. Целое утро убил на этого осла из редакции. Тупое чмо...
- Я поняла.
- Нет, ты не поняла! Что я, по-твоему, железный? Меня ебут, а я крепчаю?!
- Нет, конечно. Ты не железный.
- Спасибо за понимание...
- Хочешь чаю? Чай-то не помешает нежелезному тебе?
- Хорош издеваться. Чаю буду, да. Лапсанг там возьми.
- Твой лапсанг пахнет мокрой псиной.
- Это самый дорогой сорт.
- И что, самый дорогой сорт не может пахнуть мокрой псиной?
- Однозначно не может.
Сегодня он не получал письма от Гвендолен. Иду на кухню, включаю чайник, он резко начинает шуметь, как будто пытается взлететь и залить кипятком вылизанную дорогостоящей Тамарой Петровной кухню. Ну, точнее, кухонный закуток, отделенный от общего пространства барной стойкой, я пытаюсь вспомнить, во сколько мне обошлось все это роскошество, и стоило ли так тратиться на съемную квартиру.
Глажу рукой каменную столешницу. Немного приседаю, наклоняюсь, прижимаюсь пылающей щекой. Отличный, должно быть, у меня вид, старая идиотка, ласкающая рабочий стол, прелестно. Какая-то синяя гадость торчит, застряла между дверцами, скрывающими мусорное ведро, проезжаю щекой - шшшшшш - по гладкой поверхности, останавливаюсь около. Приоткрываю буковую дверцу, и ловлю в ладонь смятый отвратительный пакет от чипсов. От чипсов? Он не есть чипсов . Никогда не ест чипсов. Никогда не ест картофеля даже. Перекормили в детстве, - отвечает, ухмыляясь, но я-то знаю - бережет тренированный холеный торс, не имеющий права выглядеть неэстетично жирным.
- Что это?
- Дорогая. Ты огорчаешь меня. Присмотрись, пожалуйста, получше.
- Я прекрасно вижу, что это такое! Не делай из меня идиотку! Я спрашиваю, ЧТО эта мерзость делает в твоей кухне!
- Ах, вот что ты спрашиваешь.
- Да!
- А то я не понял. Думал - не разглядела. Зрение, думаю, падает. С годами-то…
- Оставь свое хамство! Ответа не слышу.
- А я молчу потому что.
- Откуда здесь эта дрянь?!
- Господи, ну мало ли. Тамара Петровна, что, уже не имеет права перекусить в разгар трудового дня? Передохнуть пять минут без квача с хлором?
- Не может! У Тамары Петровны хронический панкреатит и язва кишечника! Она кефир однопроцентный кушает! И йогурт с ванильными сухариками!
- Это я съел. Прости. Не хотел сознаваться.
- Прекрати! Ты ненавидишь чипсы! Какие проститутки жрали это говно?!
- О. Можно, я пойду прогуляюсь? Что-то башка трещит, сил нет. Ты здесь пока полежи, отдохни. А то что-то ты прямо нехороша сегодня.
И он, натурально, встает, натягивает свои белые джинсы, одни из двух дюжин, заветная мечта голодного детства, белые штаны и Рио-де-Жанейро, и преспокойно выходит из квартиры, не слушая моих истерических воплей. Щелчок. Дверь закрылась. Классически - шаги на лестнице. Я валюсь неоформленной грудой в кровать, подушки с тремя полосочками, Pratesi, бессильно реву, достаточно долго.
Он рывком поставил меня на пенек, я ткнулась носом в его прохладную щеку, очень гладкую, это было невыносимо, я закрыла глаза.
Собачки и мишки сочувственно подмигивали мне - тщательно пошитые, почти неотличимые от настоящих, они прекрасно понимали, что моя дорога, первым шагом по которой стало восхождение на пенек - моя дорога в никуда.
***
Дорога в никуда , тем не менее, бывает очень увлекательной, такой прекрасной, и ты идешь, аккуратно ступая босыми ногами в свежем педикюре, лак оттенка «черная вишня» от Шанель, придерживая темно-темно-красный подол шелковой юбки.
- Что ты думаешь обо мне, скажи только честно? Что я педофилка и извращенка-неудачница?
- Педофилы увлекаются детьми.
- А ты мне вполне годишься именно в дети.
- Да что вы говорите, мама!
- Да. Я переживаю!
- Любовь моя! Ну что за чушь ты несешь. Черти какие-то. Младенцы. Извращенцы.
- Извращенцы-неудачники.
- Да, извини: извращенцы-неудачники.
- Что ты про меня думаешь?
- Ты такая горячая там, внутри. Самая горячая. Самая страстная.
- Самая старая.
- Ползи сюда.
По дороге в никуда ещё можно ползти, оказывается. Меня переполняли страсть, восхищение, возбуждение, страх, любовь, волнение и слезы, всегда слезы. Не зная, как правильно поступить со всем этим, я придумала, казалось бы, чудную игру, занимавшую меня.
О, это действительно оказалась - чудная игра!
Со своего настоящего почтового ящика я отправляла Ему письма. Вот, примерно, такие, полные восхищения и любви:
«Когда я думаю о тебе, мои часы идут в обратную сторону, мобильный телефон заряжается от солнечного света, чай «английский завтрак» собирается в красивые глянцевые листья, листья сплетаются в венок, а кофе имеет вкус виски просто так, без виски.
Тарелки цепляются за ручки чашек, приглашаются серебряные ложки, и они кружат по столу, танцуя венгерский танец чардаш, приятно позвякивают и никогда не бьются, когда я думаю о тебе.
Когда я думаю о тебе, мои волосы вырастают до пояса, заплетаются в пятьдесят пять косичек, украшаются цветными бусинами, колокольчиками и розовыми жемчужинами, а на бедре и предплечье рисуются татуировки в виде змей, лестниц и неправильных пентаграмм.
На небе выстраиваются в ряд Большая Медведица, Малая Медведица, Южный Крест и Полярная Звезда, а вокруг них, нарезая космические тьмы на хорошенькие треугольнички, снует полная луна, сияя и поворачиваясь обратной стороной тоже, когда я думаю о тебе.
В голове моей легко сочиняется Первый концерт Чайковского, Полет Валькирий, Песня Сольвейг и Богемская Рапсодия, я радуюсь своей неожиданной даровитости, широко улыбаюсь, прижимаю пальцы к губам, дую на них, отправляя в путь воздушный поцелуй, что-то приятно холодит горящее лицо, отвожу руку, рассматриваю удивленно, да это же часы - они идут в обратную сторону, отсчитывая бесконечности, когда я думаю о тебе»
А ещё я завела альтернативный почтовый ящик. На ином почтовом сервере. И отправляла Ему оттуда другие письма. Анонимно. Точнее, от Гвендолен. Вот, примерно такие, полные оставшихся невостребованными страсти, возбуждения, волнения и страха:
«Утром после душа поленилась одеваться так и хожу, в черных трусах с диковатым зайчиком в центре и короткой майке на бретелях, на майке написано: Hi! Hi! и так раз двести или пятьсот, но майка маленькая, может, и меньше. Странное выдалось утро, очень странное, плюс я ночью ещё покусала себе все губы, сублимируя, конечно же, секс, и сейчас они выглядят странно вспухшим непонятно чем. Взяла с собой в ванную журнал «Максим», обожаю читать в основном рассматривать фотографии, там такие красотки, правда же, ну... сняла майку, от возбуждения у меня грудь увеличивается в размерах, это факт, обусловленный гормональным, наверное, уровнем. Я себе скорее понравилась в зеркале: красный воспаленный рот, волосы дыбом и так далее, почему ты не можешь относиться к сексу проще, спросила я себя и села на пол. Пол плиточный и теплый, было приятно, я подумала о тебе и прислонилась лбом к зеркальному шкафу, главное - удачно выбрать сценарий фантазии, тогда оргазм всегда бывает не единичный, а - волнами, волнами. Откуда это берется, какая химия заставляет мои губы расплющиваться по лицу, ведь я даже не знаю, читал ли ты Беги кролик беги, а одно время я считала это своей главной книгой, и ещё Лила, Лила. Плевать на Апдайка и Сутера, я дышу так громко, что включаю воду, пусть плещется, заглушает. Вот это твоя рука, и вот это твоя рука, и закрыть глаза, и облизать палец, это твой палец...»
Гвендолен высокая, рыжеловолосая, с темно-зелеными глазами, каких не бывает, и тяжелой грудью. Ее ногти идеальной формы, брови ровными дугами взлетают к вискам, кожа нежная, как вываренный шелк, а ресницы длинные, будто наклеенные. Она говорит красивым низковатым голосом, редко смеется, обнажая ровные белые зубы, и пьет ромашковый чай с медом и виски безо всякого льда.
Сначала он не реагировал на анонимные послания. Потом уже более заинтересованно спрашивал, кто же эта незнакомка с бурной эротической фантазией и необычным именем. Незнакомка с необычным именем на вопросы конкретно не отвечала, но продолжала эпистолярно резвиться. И в те дни, когда я утром отправляла «письма счастья», он был особенно настроен на секс. Честно говоря, только в эти дни и бывал настроен.
- Просто сумасшедший дом какой-то. Целое утро убил на этого осла из редакции. Тупое чмо...
- Я поняла.
- Нет, ты не поняла! Что я, по-твоему, железный? Меня ебут, а я крепчаю?!
- Нет, конечно. Ты не железный.
- Спасибо за понимание...
- Хочешь чаю? Чай-то не помешает нежелезному тебе?
- Хорош издеваться. Чаю буду, да. Лапсанг там возьми.
- Твой лапсанг пахнет мокрой псиной.
- Это самый дорогой сорт.
- И что, самый дорогой сорт не может пахнуть мокрой псиной?
- Однозначно не может.
Сегодня он не получал письма от Гвендолен. Иду на кухню, включаю чайник, он резко начинает шуметь, как будто пытается взлететь и залить кипятком вылизанную дорогостоящей Тамарой Петровной кухню. Ну, точнее, кухонный закуток, отделенный от общего пространства барной стойкой, я пытаюсь вспомнить, во сколько мне обошлось все это роскошество, и стоило ли так тратиться на съемную квартиру.
Глажу рукой каменную столешницу. Немного приседаю, наклоняюсь, прижимаюсь пылающей щекой. Отличный, должно быть, у меня вид, старая идиотка, ласкающая рабочий стол, прелестно. Какая-то синяя гадость торчит, застряла между дверцами, скрывающими мусорное ведро, проезжаю щекой - шшшшшш - по гладкой поверхности, останавливаюсь около. Приоткрываю буковую дверцу, и ловлю в ладонь смятый отвратительный пакет от чипсов. От чипсов? Он не есть чипсов . Никогда не ест чипсов. Никогда не ест картофеля даже. Перекормили в детстве, - отвечает, ухмыляясь, но я-то знаю - бережет тренированный холеный торс, не имеющий права выглядеть неэстетично жирным.
- Что это?
- Дорогая. Ты огорчаешь меня. Присмотрись, пожалуйста, получше.
- Я прекрасно вижу, что это такое! Не делай из меня идиотку! Я спрашиваю, ЧТО эта мерзость делает в твоей кухне!
- Ах, вот что ты спрашиваешь.
- Да!
- А то я не понял. Думал - не разглядела. Зрение, думаю, падает. С годами-то…
- Оставь свое хамство! Ответа не слышу.
- А я молчу потому что.
- Откуда здесь эта дрянь?!
- Господи, ну мало ли. Тамара Петровна, что, уже не имеет права перекусить в разгар трудового дня? Передохнуть пять минут без квача с хлором?
- Не может! У Тамары Петровны хронический панкреатит и язва кишечника! Она кефир однопроцентный кушает! И йогурт с ванильными сухариками!
- Это я съел. Прости. Не хотел сознаваться.
- Прекрати! Ты ненавидишь чипсы! Какие проститутки жрали это говно?!
- О. Можно, я пойду прогуляюсь? Что-то башка трещит, сил нет. Ты здесь пока полежи, отдохни. А то что-то ты прямо нехороша сегодня.
И он, натурально, встает, натягивает свои белые джинсы, одни из двух дюжин, заветная мечта голодного детства, белые штаны и Рио-де-Жанейро, и преспокойно выходит из квартиры, не слушая моих истерических воплей. Щелчок. Дверь закрылась. Классически - шаги на лестнице. Я валюсь неоформленной грудой в кровать, подушки с тремя полосочками, Pratesi, бессильно реву, достаточно долго.