Рабочее воскресенье.
Уфффф, помимо всего остального сегодня наконец-то вернулась к "Диалогам в постели", подозреваю, дорогой соавтор меня бурно ненавидит из-за затянувшейся паузы, прошу прощения и исправляюсь. Сделала немного, но вот что хочется отметить самодовольно. В ответах на вчерашние вопросы относительно интереса для женской аудитории той или иной темы, многократно звучало следующее: "отношения партнеров с большой возрастной разницей". А у нас в Диалогах как раз существует такая пара, среди прочих - Зрелая женщина и Герой. Далее отрывок, их знакомство.
Самое начало.
Утром любого дня я почти счастлива. Даже в этой пустой квартире, слишком большой для меня одной. Это вечером я могу заливать слезами красное кресло со сложным названием, начинающемся со слова "релакс", затравленным зайцем бояться выйти из желтого торшерного круга и вслух обращаться к безнадежно молчащему телефону: позвони, невозможно же, ну!..
А утром я умываюсь в темной ванной, радостный плеск воды, зубная паста, шампунь и жидкое мыло пахнут ванилью, люблю этот запах. Варю кофе на желтеющем огне мелкой конфорки, тень от джезвы содрогается на слабо освещенной эмалированной крышке плиты. Выжимаю в чашку с хризантемами - цветами августа - лимон. Включаю компьютер, набираю короткий пароль, читаю все эти бессмысленные сообщения о файлах, ожидающих записи на компакт-диск, обновлении сигнатур вирусов, почтовый ящик на мейле, почтовый ящик на яндексе, деловых сообщений пока не смотрю. Открываю письмо от сына, иногда два или три, запиваю слова моего мальчика кофе, быстро набираю первый ответ ему на сегодня, обычно я ещё пишу ему в обед и вечером, обязательно.
Но тот день предполагался необычным, литературный редактор Смирнов праздновал выход своей второй книги. Название ее мне не запомнить никогда, то ли Кровавый марсианский рассвет, то ли Неожиданный закат Земли, нечто фантастическое, я была звана к нему на дачу.
Собиралась неохотно, во-первых, надоели протокольные тусовки, во-вторых, не совсем понятна была форма одежды, Смирнов отказался отвечать на вопросы, и однообразно повторял: сама приезжай, главное, сама приезжай. Если предположить, что все дамы соберутся в платьях-коктейль и с сумками-клатч, то мне надо вытаскивать из шкафа тоже что-то такое, на лямках и с кусками рваных кружев. Делать этого не хотелось, и я, напоминая себе восьмиклассницу, позвонила Эве, бывшей эстонке.
Эва собиралась ехать в джинсах и майке, я порадовалась и быстро погладила кашарелевский топ с маленьким черным бантом. Джинсы гладить и не подумала, они от этого портятся. Поехала "за рулем", что давало возможность не торчать на празднике целый день, а спокойно отправиться домой - при первых признаках опьянения прочего общества. Забрала Эву, действительно, в джинсах, действительно, в майке: темно-синяя, вышитая ожившими растениями, с ручками-ножками и глазками, я какое-то время порассматривала ее, настроение заметно улучшилось.
По пути захватили еще старуху Маркелову, она-то как раз щеголяла в прозрачном платье и многократно обернутых вокруг крепкой шеи жемчугах, с места в карьер начала рассказывать, что купила прозрачное платье в Сан-Мало, где впервые пробовала лягушачьи лапки.
- Совершенно обыкновенное белое мясо, - делилась старуха Маркелова, - напоминает по вкусу кролика.
- Кролика непросто готовить, - заметила Эва, поворачиваясь к ней с переднего сиденья, - правильно приготовленный, он не похож на курицу…
- Ещё говорят, человечина напоминает курицу, - деловито продолжила старуха Маркелова, так мы и ехали.
Полный, радостно оживленный Смирнов встретил нас у новенькой чугуннолитой калитки со странным контуром внутри, напоминающем свастику. Я промолчала, а активная Маркелова недоуменно показала рукой.
- Это древний символ солнца, - обиженно и как-то привычно закричал Смирнов, - вы мне это прекратите!
Мы ему это прекратили и взошли на специально оборудованную площадку перед домом. Жена Смирнова хлопотливо бегала с маленькой желтой тряпкой в руках по выстроенной из облицовочного кирпича летней кухне. Это было строение в форме прямого угла, включающее в себя печь, мангал и массу прочих удобств.
- Привет, - помахала она нам на бегу маленькой желтой тряпкой, - извините, девчонки, не успеваю, Смирнов меня сейчас удавит.
- Да ладно тебе, Ань, - сказала я, - давай поможем.
- Нет, - испугалась она, - нет и нет! Тогда точно удавит! Идите вон, вино пейте. На столике сервировано...
- Я за рулем, - правдиво ответила я.
- А можно, я водки, - ответила Эва.
- А я шампанского бы, - ответила Маркелова, - только чтоб не кислятину.
И мы направились к столику. Был один из длинных дней середины августа, когда до обеда лето, а после обеда осень, земля очень хорошо пахнет нагретой землей, и солнце самое нежное.
- Да мы самые первые, - недовольно бубнила Эва, - так и думала, приедем самыми первыми, и давай хлеб нарезать, колбасу и салат крошить...
- Не ворчи, - предложила я, - ты водки хотела? Анька говорит: сервировано...
Маркелова уже громыхала бутылками.
Внезапно налетел Смирнов, стукнувшись о мое плечо выставленной вперед упрямой кудрявой головой.
- Слушай, ты мужчинку здесь не видела?
- Я тут из людей видела только твою Аньку и вот Маркелову, - я показала ему копошащуюся Аньку все ещё с желтой тряпкой, и старуху Маркелову - уже с бокалом вина.
- Я белого выпью, - деловито пояснила она через цветочную клумбу, - чтобы платье не залить.
- Где же он, где, - Смирнов буквально схватился руками за голову, и принялся раскачивать ее вот так, вручную, слева направо, слева направо.
Через забор, красиво взмахнув длинными ногами, неожиданно перепрыгнул некто. Кажется, такая техника прыжков в высоту называлась на моих уроках физкультуры "ножницы".
- Привет, - бодро сказал некто, глядя на меня и не глядя на Смирнова.
- Привет, - сказала я, Он протянул мне руку, я пожала, Он перевернул ее ладонью книзу, склонился и поцеловал.
Такие старые, старые уловки, хотела подумать я, да не подумала. Сердце застучало в пять раз чаще положенного, сорвалось со своего места в середине грудины, чуть левее, поднялось по пищеводу и забилось в горле, умоляя о глотке воздуха, лишнем, немедленно.
Плечи его были широки, глаза странно светлы, волосы неприлично длинны и тревожными завитками падали на воротник футболки Пол Смит. Нос явно сломан, это добавляло отлакированной красоте хулиганской дерзости, что-то от Гекльберри Финна. Слова его были насмешливы, тон бесцеремонен, губы сухие и горячие. Не выношу влажных прикосновений, гадливо содрогаюсь, воображая их возможность. Содрогнулась и сейчас, хороший день середины августа вдруг показался плохим днем начала февраля. Застыла ледяной фигурой медведя, поедающего клубнику с дерева - символ Мадрида. На десятилетие компании я имела глупость заказать несколько ледяных фигур, убедили опытные менеджеры фирмы - устроителя праздников, мне бы таких толковых рекламных агентов. Ассортимент фигур, пожелания по внешнему виду, размерам и прочие важные детали мы подробно оговаривали со скульптором-ледорезом. Дважды просмотрели цветной каталог с фотографиями его работ, я особо настаивала на изготовлении изящной голубки, держащей в клюве оливковую ветвь, это показалось созвучным моей фамилии. Привезенные в день торжества ледяные фигуры более всего напоминали снеговиков, вылепленных второкласниками-имбецилами на большой перемене. Дифференцировать, кто из них голубка с ветвью, кто медведь, а кто - конь с крыльями, он же Пегас, было невозможно.
- Это хоть приблизительно что? - после затянувшейся паузы спросил мой тогдашний заместитель.
- А ты как думаешшшь?! - злобно прошипела я.
- Стопка журналов? - осторожно предположил он, а я завыла, в бешенстве.
Выставлять на стол их было невозможно, скульптуры грустно истекали талой водой, почему-то непрозрачной, во внутреннем дворике ресторана. Добрая Эва пожалела самую маленькую, самую уродливую фигурку, утащила в ресторанный гигантский холодильник.
- С Вами все в порядке, мадам? - довольно развязно осведомился неизвестный прыгун в высоту. Смотрел, бессовестно прищуривая непостижимые глаза, почти белые. Возраст его был ощутимо меньше моего собственного. Лет на пятнадцать.
Я быстро отошла, чтобы сейчас же не зарыться носом в его пижонскую футболку.
- А какое там, говоришь, у вас вино? - спросила я Аньку, стремительно перемешивающую что-то в деревянной большой миске. Бог с ним, с рулем.
- Отличное вино, - оживилась она, - испанское, нам Антоневичи из Толедо привезли... Они там познакомились с какой-то местной семьей, так вот эта семья все свои поколения делала вино. И дедушка их делал вино. И прадедушка делал вино...
- А кто вот этот? - оборвала я экскурс по генеалогическому древу семьи толедских виноделов, чуть двигая подбородком, указала направление.
Анька посмотрела.
- Это мальчик один, из Питера, - объяснила она, - приехал вот. Газетчик. Журналист. Что-то такое, по вашей части, короче. Квартиру ищет. Вроде бы снял через агентство, заплатил за месяцы вперед, а там неприятности, оказывается, хозяйка вовсе ее не сдавала. Мошенники, понимаешь?
- Понимаю.
У Аньки в кармане свободных брюк спокойного цвета сливок взволнованно запел Фредди Меркюри про велосипед. Она извинилась и ответила:
- Я слушаю. Да, голубушка, конечно, уже ждем. Ты мне форму везешь? С дыркой. Как не везешь? Мы же договаривались. Для бисквитного пирога. Да ты меня убиваешь! Убила ты меня сейчас.
Анька убежала в сторону калитки со свастикой, наверное, спрашивать у местных жителей круглую форму.
Он подошел и молча протянул мне стакан простой цилиндрической формы, с вином. Вино было очень хорошее, как будто во рту раздавили черную виноградину, сразу много. Гроздь.
- Красиво тут, - сказал он, - продуманно, и без понтов. Но только вот я не совсем понял. Какое-то странное строение там, чуть сзади. Ни к чему оно совсем здесь.
- Это крольчатник, - сказала я, - папа Смирнова держал кроликов. Ещё коз. Он любил животных. Но они как-то повздорили с сумасшедшим соседом. Тот поджег летнюю кухню. При пожаре пострадал курятник, и загон для коз тоже. Крольчатник остался.
- К нам сегодня приходил, - медленно проговорил Он, - пиро-некро-зоофил. Обожженный труп зверюшки он с собой приносил... Ещё вина?
- Да.
Разумеется, я знала, зачем мы пошли рассматривать крольчатник, уцелевший при пожаре. Тоже мне, настойчивые исследователи пепелищ. Дверь, заросшая мхом, лишайником (хвощом и плауном) нисколько не скрипела и гостеприимно отворилась. Чтобы войти, нужно было наклонять голову. Ему пришлось вообще согнуться пополам - разворот плеч, движение красивых рук, дорогостоящий Пол Смит натянулся на газетчицком торсе, разумеется, я знала.
- Пришли, - сказал он.
- Пришли, - смогла повторить я.
Сквозь прорехи в дощатые стены линейно просвечивало солнце, жужжали невидимые насекомые, пахло горячим деревом и кипящей водой, как в бане. На деревянном полу стояли какие-то пеньки, картонные коробки, из них выглядывали потертые плюшевые мордочки мягких игрушек, собачек, мишек и тигрят.
Он рывком поставил меня на пенек, я ткнулась носом в его прохладную щеку, очень гладкую, это было невыносимо, я закрыла глаза.
Собачки и мишки сочувственно подмигивали мне - тщательно пошитые, почти неотличимые от настоящих, они прекрасно понимали, что моя дорога, первым шагом по которой стало восхождение на пенек - моя дорога в никуда.
Самое начало.
Утром любого дня я почти счастлива. Даже в этой пустой квартире, слишком большой для меня одной. Это вечером я могу заливать слезами красное кресло со сложным названием, начинающемся со слова "релакс", затравленным зайцем бояться выйти из желтого торшерного круга и вслух обращаться к безнадежно молчащему телефону: позвони, невозможно же, ну!..
А утром я умываюсь в темной ванной, радостный плеск воды, зубная паста, шампунь и жидкое мыло пахнут ванилью, люблю этот запах. Варю кофе на желтеющем огне мелкой конфорки, тень от джезвы содрогается на слабо освещенной эмалированной крышке плиты. Выжимаю в чашку с хризантемами - цветами августа - лимон. Включаю компьютер, набираю короткий пароль, читаю все эти бессмысленные сообщения о файлах, ожидающих записи на компакт-диск, обновлении сигнатур вирусов, почтовый ящик на мейле, почтовый ящик на яндексе, деловых сообщений пока не смотрю. Открываю письмо от сына, иногда два или три, запиваю слова моего мальчика кофе, быстро набираю первый ответ ему на сегодня, обычно я ещё пишу ему в обед и вечером, обязательно.
Но тот день предполагался необычным, литературный редактор Смирнов праздновал выход своей второй книги. Название ее мне не запомнить никогда, то ли Кровавый марсианский рассвет, то ли Неожиданный закат Земли, нечто фантастическое, я была звана к нему на дачу.
Собиралась неохотно, во-первых, надоели протокольные тусовки, во-вторых, не совсем понятна была форма одежды, Смирнов отказался отвечать на вопросы, и однообразно повторял: сама приезжай, главное, сама приезжай. Если предположить, что все дамы соберутся в платьях-коктейль и с сумками-клатч, то мне надо вытаскивать из шкафа тоже что-то такое, на лямках и с кусками рваных кружев. Делать этого не хотелось, и я, напоминая себе восьмиклассницу, позвонила Эве, бывшей эстонке.
Эва собиралась ехать в джинсах и майке, я порадовалась и быстро погладила кашарелевский топ с маленьким черным бантом. Джинсы гладить и не подумала, они от этого портятся. Поехала "за рулем", что давало возможность не торчать на празднике целый день, а спокойно отправиться домой - при первых признаках опьянения прочего общества. Забрала Эву, действительно, в джинсах, действительно, в майке: темно-синяя, вышитая ожившими растениями, с ручками-ножками и глазками, я какое-то время порассматривала ее, настроение заметно улучшилось.
По пути захватили еще старуху Маркелову, она-то как раз щеголяла в прозрачном платье и многократно обернутых вокруг крепкой шеи жемчугах, с места в карьер начала рассказывать, что купила прозрачное платье в Сан-Мало, где впервые пробовала лягушачьи лапки.
- Совершенно обыкновенное белое мясо, - делилась старуха Маркелова, - напоминает по вкусу кролика.
- Кролика непросто готовить, - заметила Эва, поворачиваясь к ней с переднего сиденья, - правильно приготовленный, он не похож на курицу…
- Ещё говорят, человечина напоминает курицу, - деловито продолжила старуха Маркелова, так мы и ехали.
Полный, радостно оживленный Смирнов встретил нас у новенькой чугуннолитой калитки со странным контуром внутри, напоминающем свастику. Я промолчала, а активная Маркелова недоуменно показала рукой.
- Это древний символ солнца, - обиженно и как-то привычно закричал Смирнов, - вы мне это прекратите!
Мы ему это прекратили и взошли на специально оборудованную площадку перед домом. Жена Смирнова хлопотливо бегала с маленькой желтой тряпкой в руках по выстроенной из облицовочного кирпича летней кухне. Это было строение в форме прямого угла, включающее в себя печь, мангал и массу прочих удобств.
- Привет, - помахала она нам на бегу маленькой желтой тряпкой, - извините, девчонки, не успеваю, Смирнов меня сейчас удавит.
- Да ладно тебе, Ань, - сказала я, - давай поможем.
- Нет, - испугалась она, - нет и нет! Тогда точно удавит! Идите вон, вино пейте. На столике сервировано...
- Я за рулем, - правдиво ответила я.
- А можно, я водки, - ответила Эва.
- А я шампанского бы, - ответила Маркелова, - только чтоб не кислятину.
И мы направились к столику. Был один из длинных дней середины августа, когда до обеда лето, а после обеда осень, земля очень хорошо пахнет нагретой землей, и солнце самое нежное.
- Да мы самые первые, - недовольно бубнила Эва, - так и думала, приедем самыми первыми, и давай хлеб нарезать, колбасу и салат крошить...
- Не ворчи, - предложила я, - ты водки хотела? Анька говорит: сервировано...
Маркелова уже громыхала бутылками.
Внезапно налетел Смирнов, стукнувшись о мое плечо выставленной вперед упрямой кудрявой головой.
- Слушай, ты мужчинку здесь не видела?
- Я тут из людей видела только твою Аньку и вот Маркелову, - я показала ему копошащуюся Аньку все ещё с желтой тряпкой, и старуху Маркелову - уже с бокалом вина.
- Я белого выпью, - деловито пояснила она через цветочную клумбу, - чтобы платье не залить.
- Где же он, где, - Смирнов буквально схватился руками за голову, и принялся раскачивать ее вот так, вручную, слева направо, слева направо.
Через забор, красиво взмахнув длинными ногами, неожиданно перепрыгнул некто. Кажется, такая техника прыжков в высоту называлась на моих уроках физкультуры "ножницы".
- Привет, - бодро сказал некто, глядя на меня и не глядя на Смирнова.
- Привет, - сказала я, Он протянул мне руку, я пожала, Он перевернул ее ладонью книзу, склонился и поцеловал.
Такие старые, старые уловки, хотела подумать я, да не подумала. Сердце застучало в пять раз чаще положенного, сорвалось со своего места в середине грудины, чуть левее, поднялось по пищеводу и забилось в горле, умоляя о глотке воздуха, лишнем, немедленно.
Плечи его были широки, глаза странно светлы, волосы неприлично длинны и тревожными завитками падали на воротник футболки Пол Смит. Нос явно сломан, это добавляло отлакированной красоте хулиганской дерзости, что-то от Гекльберри Финна. Слова его были насмешливы, тон бесцеремонен, губы сухие и горячие. Не выношу влажных прикосновений, гадливо содрогаюсь, воображая их возможность. Содрогнулась и сейчас, хороший день середины августа вдруг показался плохим днем начала февраля. Застыла ледяной фигурой медведя, поедающего клубнику с дерева - символ Мадрида. На десятилетие компании я имела глупость заказать несколько ледяных фигур, убедили опытные менеджеры фирмы - устроителя праздников, мне бы таких толковых рекламных агентов. Ассортимент фигур, пожелания по внешнему виду, размерам и прочие важные детали мы подробно оговаривали со скульптором-ледорезом. Дважды просмотрели цветной каталог с фотографиями его работ, я особо настаивала на изготовлении изящной голубки, держащей в клюве оливковую ветвь, это показалось созвучным моей фамилии. Привезенные в день торжества ледяные фигуры более всего напоминали снеговиков, вылепленных второкласниками-имбецилами на большой перемене. Дифференцировать, кто из них голубка с ветвью, кто медведь, а кто - конь с крыльями, он же Пегас, было невозможно.
- Это хоть приблизительно что? - после затянувшейся паузы спросил мой тогдашний заместитель.
- А ты как думаешшшь?! - злобно прошипела я.
- Стопка журналов? - осторожно предположил он, а я завыла, в бешенстве.
Выставлять на стол их было невозможно, скульптуры грустно истекали талой водой, почему-то непрозрачной, во внутреннем дворике ресторана. Добрая Эва пожалела самую маленькую, самую уродливую фигурку, утащила в ресторанный гигантский холодильник.
- С Вами все в порядке, мадам? - довольно развязно осведомился неизвестный прыгун в высоту. Смотрел, бессовестно прищуривая непостижимые глаза, почти белые. Возраст его был ощутимо меньше моего собственного. Лет на пятнадцать.
Я быстро отошла, чтобы сейчас же не зарыться носом в его пижонскую футболку.
- А какое там, говоришь, у вас вино? - спросила я Аньку, стремительно перемешивающую что-то в деревянной большой миске. Бог с ним, с рулем.
- Отличное вино, - оживилась она, - испанское, нам Антоневичи из Толедо привезли... Они там познакомились с какой-то местной семьей, так вот эта семья все свои поколения делала вино. И дедушка их делал вино. И прадедушка делал вино...
- А кто вот этот? - оборвала я экскурс по генеалогическому древу семьи толедских виноделов, чуть двигая подбородком, указала направление.
Анька посмотрела.
- Это мальчик один, из Питера, - объяснила она, - приехал вот. Газетчик. Журналист. Что-то такое, по вашей части, короче. Квартиру ищет. Вроде бы снял через агентство, заплатил за месяцы вперед, а там неприятности, оказывается, хозяйка вовсе ее не сдавала. Мошенники, понимаешь?
- Понимаю.
У Аньки в кармане свободных брюк спокойного цвета сливок взволнованно запел Фредди Меркюри про велосипед. Она извинилась и ответила:
- Я слушаю. Да, голубушка, конечно, уже ждем. Ты мне форму везешь? С дыркой. Как не везешь? Мы же договаривались. Для бисквитного пирога. Да ты меня убиваешь! Убила ты меня сейчас.
Анька убежала в сторону калитки со свастикой, наверное, спрашивать у местных жителей круглую форму.
Он подошел и молча протянул мне стакан простой цилиндрической формы, с вином. Вино было очень хорошее, как будто во рту раздавили черную виноградину, сразу много. Гроздь.
- Красиво тут, - сказал он, - продуманно, и без понтов. Но только вот я не совсем понял. Какое-то странное строение там, чуть сзади. Ни к чему оно совсем здесь.
- Это крольчатник, - сказала я, - папа Смирнова держал кроликов. Ещё коз. Он любил животных. Но они как-то повздорили с сумасшедшим соседом. Тот поджег летнюю кухню. При пожаре пострадал курятник, и загон для коз тоже. Крольчатник остался.
- К нам сегодня приходил, - медленно проговорил Он, - пиро-некро-зоофил. Обожженный труп зверюшки он с собой приносил... Ещё вина?
- Да.
Разумеется, я знала, зачем мы пошли рассматривать крольчатник, уцелевший при пожаре. Тоже мне, настойчивые исследователи пепелищ. Дверь, заросшая мхом, лишайником (хвощом и плауном) нисколько не скрипела и гостеприимно отворилась. Чтобы войти, нужно было наклонять голову. Ему пришлось вообще согнуться пополам - разворот плеч, движение красивых рук, дорогостоящий Пол Смит натянулся на газетчицком торсе, разумеется, я знала.
- Пришли, - сказал он.
- Пришли, - смогла повторить я.
Сквозь прорехи в дощатые стены линейно просвечивало солнце, жужжали невидимые насекомые, пахло горячим деревом и кипящей водой, как в бане. На деревянном полу стояли какие-то пеньки, картонные коробки, из них выглядывали потертые плюшевые мордочки мягких игрушек, собачек, мишек и тигрят.
Он рывком поставил меня на пенек, я ткнулась носом в его прохладную щеку, очень гладкую, это было невыносимо, я закрыла глаза.
Собачки и мишки сочувственно подмигивали мне - тщательно пошитые, почти неотличимые от настоящих, они прекрасно понимали, что моя дорога, первым шагом по которой стало восхождение на пенек - моя дорога в никуда.