Чудны дела твои.
Такая коротенькая запись, полная удивления. Друг inesacipa очень хорошо (незаслуженно хорошо) написала про меня в своем блоге, за что я очень благодарна, но дело даже не в этом. В том, как она назвала этот пост. "Апрельская Гвендолен". А вот отрывок из текста, над которым мы трудимся с соавтором. Я это написала месяца полтора назад. Просто забавно.
И Он, натурально, встает, натягивает свои белые джинсы, одни из двух дюжин, заветная мечта голодного детства, белые штаны и Рио-де-Жанейро, преспокойно выходит из квартиры, не слушая моих истерических воплей. Щелчок. Дверь закрылась. Классически - шаги на лестнице. Я валюсь неоформленной грудой в кровать, подушки с тремя полосочками - Прайтези, бессильно реву, достаточно долго. Не буду его дожидаться. Поеду домой, не включая света, усядусь в красное кресло со сложным названием, начинающимся со слова Релакс, позвоню Эве, бывшей эстонке.
- У него кто-то есть, - провою жалко и страшно в трубку.
- Еду, - ответит отзывчивая Эва, - коньяк взять?
- Не нааадо, - проплачу ответно, - у меня имеется...
Пока она добирается, включу компьютер. Сяду за стол, хороший письменный стол из березы, положу на него сначала руки, левую, правую, на них сверху - лоб, занавешусь жестковатыми от краски волосами, и повою немного ещё. Через время, потребное для полной комьютерной загрузки, открою почту на Яндексе, и настучу Ему письмо от Незнакомки, мне хочется назвать ее Гвендолен.
Гвендолен высокая, рыжеловолосая, с темно-зелеными глазами, каких не бывает, и тяжелой грудью. Ее ногти идеальной формы, брови ровными дугами взлетают к вискам, кожа нежная - вываренный шелк, а ресницы длинные, будто наклееные. Она говорит красивым низковатым голосом, редко смеется, обнажая ровные белые зубы, пьет ромашковый чай с медом и виски - безо всякого льда.
Гвендолен пишет, ловко ударяя длинными пальцами в серебряных массивных кольцах по клавиатуре:
"Можно встать так перед зеркалом. Я, допустим, впереди, а ты сзади, чтобы во-первых, дышать в затылок, а во-вторых, я же много меньше ростом. Можно так стоять какое-то время, и читать по строчке стихов известных поэтов. Отдать тебе любовь? - отдай! она в грязи! - отдай в грязи! я погадать хочу - гадай! ещё хочу спросить, - спроси! допустим, постучусь, - впущу! допустим, позову, - пойду! а потом аккуратно начать снимание одежд, наблюдаемое в зеркале. Оно затянется ровно на количество этих самых одежд, одно дело: майка, шорты, другое - штаны, юбки, девачки, помада, штаныюбкипомада. А если там беда? - в беду! а если обману - прощу! а если будет боль? - стерплю, а если вдруг стена? - снесу, а если узел - разрублю. И можно в конце добраться до черного белья с кружевами, оно сегодня такое, и положить руки мне на грудь, такую грудь принято называть налитая, так вот на нее руки. Кладем. Смотрим. Не надо спешить. А если сто узлов? - и сто! любовь тебе отдать? - любовь! не будет этого! - за что? - за то, что не люблю рабов - идиотский финал у стиха, правда? ты меня целуешь?"
Меня нисколько не смущает, откуда Гвендолен так глубоко знакома с творчеством Роберта Рождественского.
И Он, натурально, встает, натягивает свои белые джинсы, одни из двух дюжин, заветная мечта голодного детства, белые штаны и Рио-де-Жанейро, преспокойно выходит из квартиры, не слушая моих истерических воплей. Щелчок. Дверь закрылась. Классически - шаги на лестнице. Я валюсь неоформленной грудой в кровать, подушки с тремя полосочками - Прайтези, бессильно реву, достаточно долго. Не буду его дожидаться. Поеду домой, не включая света, усядусь в красное кресло со сложным названием, начинающимся со слова Релакс, позвоню Эве, бывшей эстонке.
- У него кто-то есть, - провою жалко и страшно в трубку.
- Еду, - ответит отзывчивая Эва, - коньяк взять?
- Не нааадо, - проплачу ответно, - у меня имеется...
Пока она добирается, включу компьютер. Сяду за стол, хороший письменный стол из березы, положу на него сначала руки, левую, правую, на них сверху - лоб, занавешусь жестковатыми от краски волосами, и повою немного ещё. Через время, потребное для полной комьютерной загрузки, открою почту на Яндексе, и настучу Ему письмо от Незнакомки, мне хочется назвать ее Гвендолен.
Гвендолен высокая, рыжеловолосая, с темно-зелеными глазами, каких не бывает, и тяжелой грудью. Ее ногти идеальной формы, брови ровными дугами взлетают к вискам, кожа нежная - вываренный шелк, а ресницы длинные, будто наклееные. Она говорит красивым низковатым голосом, редко смеется, обнажая ровные белые зубы, пьет ромашковый чай с медом и виски - безо всякого льда.
Гвендолен пишет, ловко ударяя длинными пальцами в серебряных массивных кольцах по клавиатуре:
"Можно встать так перед зеркалом. Я, допустим, впереди, а ты сзади, чтобы во-первых, дышать в затылок, а во-вторых, я же много меньше ростом. Можно так стоять какое-то время, и читать по строчке стихов известных поэтов. Отдать тебе любовь? - отдай! она в грязи! - отдай в грязи! я погадать хочу - гадай! ещё хочу спросить, - спроси! допустим, постучусь, - впущу! допустим, позову, - пойду! а потом аккуратно начать снимание одежд, наблюдаемое в зеркале. Оно затянется ровно на количество этих самых одежд, одно дело: майка, шорты, другое - штаны, юбки, девачки, помада, штаныюбкипомада. А если там беда? - в беду! а если обману - прощу! а если будет боль? - стерплю, а если вдруг стена? - снесу, а если узел - разрублю. И можно в конце добраться до черного белья с кружевами, оно сегодня такое, и положить руки мне на грудь, такую грудь принято называть налитая, так вот на нее руки. Кладем. Смотрим. Не надо спешить. А если сто узлов? - и сто! любовь тебе отдать? - любовь! не будет этого! - за что? - за то, что не люблю рабов - идиотский финал у стиха, правда? ты меня целуешь?"
Меня нисколько не смущает, откуда Гвендолен так глубоко знакома с творчеством Роберта Рождественского.