Воспоминания
Интересно, в каком виде воспоминания доживут до старости?
Мне всегда интересно слушать папины истории. Хотя это даже не истории, а так, штрихи. Мастерили луки и стрелы, когда в кино шел фильм про индейцев, удивительно, что никто не пострадал. Или сражались на деревянных мечах, когда в моде были рыцари. Играли в хоккей на озере, а если проваливались под лед, потихоньку сушились на чердаке, чтобы дома не влетело. Мое воображение, с детства подпитываемое книгами, дорисовывает все красиво и красочно в нужных местах. Я считаю, что мой папа в детстве был вроде Тома Сойера и втайне очень этим горжусь, что бы там ни было на самом деле. Я бы хотела, чтобы мое детство было такое же: беззаботное, искрящееся, пропитанное духом приключений. Но нет.
Мое детство проходило в тех же краях, тех же декорациях, и при желании многие его события я могу подтянуть до нужного бесшабашного томсойеровского уровня. Но это ложь. Мы играли в прятки в системе подвалов и даже однажды вылезли оттуда на улицу, подняв тяжеленный люк. Мы строили шалаши, прыгали с пирса, воровали яблоки, устраивали дворовые концерты и все время что-то делили с соседним двором (чаще всего абрикосовые деревья, которые в нашем дворе были, а в соседнем нет). Воображение, подпитанное книгами, подскажет, где что приукрасить, чтобы от зависти захватывало дух. Но я слишком хорошо помню, что никакой я не Том Сойер. Я была скромная, стеснительная и законопослушная. Дворовая жизнь вовлекала меня в свой поток, но меня лишь несло по течению. Да и не было никакого потока. Гораздо чаще мы мирно мастерили наряды для своих кукол, плели фенечки, играли в карты или скучали, растекшись от жары по столу.
Какой бы период своей жизни я ни взяла, в бочке спокойного, мирного и ровного меда (сохраню уж это слово, хоть оно и не очень подходит), найдется своя ложка гадкого дегтя, мешающая мне ностальгировать по былым временам. В основном это сожаление, что я не Том Сойер и никогда мне им не бывать. Недовольство собой мне удалось преодолеть не так давно, всего каких-нибудь несколько лет назад и во многом благодаря мужу. До этого оно всегда шло вторым слоем.
Периодически возникали дополнительные препятствия для беззаботности. Моя первая настоящая детская боль, оставившая глубокий след в моей душе: когда за родителями закрывалась входная дверь, и я бежала к окну, чтобы как можно дольше следить за удаляющимися фигурками внизу. Вот угол дома скрыл от меня тротуар, но если чуть подождать, то я снова ненадолго увижу маленькую фигурку. Если, конечно, папа будет держаться правой стороны дороги. Ах, только бы он держался как можно правее! Иногда я плакала. А потом включала телевизор и занималась своими делами под скучную болтовню, иногда вообще в другой комнате. Звук запирающегося за кем-то замка неприятен до сих пор: нет-нет, да и проявятся давно забытые отголоски того самого страха перед одиночеством и покинутостью.
Светлые воспоминания о подростковом возрасте омрачены липким и неприятным всеобщим половым созреванием. В школе обошлось, а вот во дворе никого не пощадило. Я узнала, что у моего личного пространства есть границы, потому что их постоянно испытывали на прочность зачастую вообще какие-то случайные люди. Будто ты тренажер по отрабатыванию навыков межполового общения. Шутки, намеки, непрошеные прикосновения то и дело ставили в тупик и заставляли подыскивать адекватный способ реагирования. Внезапно ставшие ужасно взрослыми мальчики били по площадям, пробуя свои нехитрые методы на всех подряд в надежде, что какая-нибудь да согласится. Общаться с мальчиками мне и самой было интересно. А быть тренажером - не очень. Но труд выстраивать отношения или хотя бы банально подготовить почву никто себе не давал, считая напористость лучшим методом.
В каких-то ситуациях я сама вела себя не очень. Или молчала, когда другие вели себя не очень, что почти то же самое.
В общем, где оно, это беззаботное искрящееся детство? Какие-то истории я сама приукрасила, когда рассказывала. И они стали храниться в памяти в двух экземплярах. Если часто рассказывать отредактированную версию, она, возможно, вытеснит реальные события. Имеют ли они ценность? Или "ты такая, в какую веришь"? К некоторым вещам я просто стала иначе относиться. Изменившись, я наслоила на них свое новое отношение. Что-то стало менее важным на фоне чего-то большого. Кто знает, сколько проживут те впечатления, что были первыми и изначальными? Сколько раз я еще поменяюсь и сколько раз мне придется оценивать по-новому то, что уже давно пережито, однако претерпевает все новые и новые трансформации внутри моего сознания? В каком виде воспоминания доживут до старости? И останутся ли среди них те первые, незамутненные, необдуманные и настоящие? Или вся наша жизнь со временем превратится в отредактированную и причесанную биографию?
Мне всегда интересно слушать папины истории. Хотя это даже не истории, а так, штрихи. Мастерили луки и стрелы, когда в кино шел фильм про индейцев, удивительно, что никто не пострадал. Или сражались на деревянных мечах, когда в моде были рыцари. Играли в хоккей на озере, а если проваливались под лед, потихоньку сушились на чердаке, чтобы дома не влетело. Мое воображение, с детства подпитываемое книгами, дорисовывает все красиво и красочно в нужных местах. Я считаю, что мой папа в детстве был вроде Тома Сойера и втайне очень этим горжусь, что бы там ни было на самом деле. Я бы хотела, чтобы мое детство было такое же: беззаботное, искрящееся, пропитанное духом приключений. Но нет.
Мое детство проходило в тех же краях, тех же декорациях, и при желании многие его события я могу подтянуть до нужного бесшабашного томсойеровского уровня. Но это ложь. Мы играли в прятки в системе подвалов и даже однажды вылезли оттуда на улицу, подняв тяжеленный люк. Мы строили шалаши, прыгали с пирса, воровали яблоки, устраивали дворовые концерты и все время что-то делили с соседним двором (чаще всего абрикосовые деревья, которые в нашем дворе были, а в соседнем нет). Воображение, подпитанное книгами, подскажет, где что приукрасить, чтобы от зависти захватывало дух. Но я слишком хорошо помню, что никакой я не Том Сойер. Я была скромная, стеснительная и законопослушная. Дворовая жизнь вовлекала меня в свой поток, но меня лишь несло по течению. Да и не было никакого потока. Гораздо чаще мы мирно мастерили наряды для своих кукол, плели фенечки, играли в карты или скучали, растекшись от жары по столу.
Какой бы период своей жизни я ни взяла, в бочке спокойного, мирного и ровного меда (сохраню уж это слово, хоть оно и не очень подходит), найдется своя ложка гадкого дегтя, мешающая мне ностальгировать по былым временам. В основном это сожаление, что я не Том Сойер и никогда мне им не бывать. Недовольство собой мне удалось преодолеть не так давно, всего каких-нибудь несколько лет назад и во многом благодаря мужу. До этого оно всегда шло вторым слоем.
Периодически возникали дополнительные препятствия для беззаботности. Моя первая настоящая детская боль, оставившая глубокий след в моей душе: когда за родителями закрывалась входная дверь, и я бежала к окну, чтобы как можно дольше следить за удаляющимися фигурками внизу. Вот угол дома скрыл от меня тротуар, но если чуть подождать, то я снова ненадолго увижу маленькую фигурку. Если, конечно, папа будет держаться правой стороны дороги. Ах, только бы он держался как можно правее! Иногда я плакала. А потом включала телевизор и занималась своими делами под скучную болтовню, иногда вообще в другой комнате. Звук запирающегося за кем-то замка неприятен до сих пор: нет-нет, да и проявятся давно забытые отголоски того самого страха перед одиночеством и покинутостью.
Светлые воспоминания о подростковом возрасте омрачены липким и неприятным всеобщим половым созреванием. В школе обошлось, а вот во дворе никого не пощадило. Я узнала, что у моего личного пространства есть границы, потому что их постоянно испытывали на прочность зачастую вообще какие-то случайные люди. Будто ты тренажер по отрабатыванию навыков межполового общения. Шутки, намеки, непрошеные прикосновения то и дело ставили в тупик и заставляли подыскивать адекватный способ реагирования. Внезапно ставшие ужасно взрослыми мальчики били по площадям, пробуя свои нехитрые методы на всех подряд в надежде, что какая-нибудь да согласится. Общаться с мальчиками мне и самой было интересно. А быть тренажером - не очень. Но труд выстраивать отношения или хотя бы банально подготовить почву никто себе не давал, считая напористость лучшим методом.
В каких-то ситуациях я сама вела себя не очень. Или молчала, когда другие вели себя не очень, что почти то же самое.
В общем, где оно, это беззаботное искрящееся детство? Какие-то истории я сама приукрасила, когда рассказывала. И они стали храниться в памяти в двух экземплярах. Если часто рассказывать отредактированную версию, она, возможно, вытеснит реальные события. Имеют ли они ценность? Или "ты такая, в какую веришь"? К некоторым вещам я просто стала иначе относиться. Изменившись, я наслоила на них свое новое отношение. Что-то стало менее важным на фоне чего-то большого. Кто знает, сколько проживут те впечатления, что были первыми и изначальными? Сколько раз я еще поменяюсь и сколько раз мне придется оценивать по-новому то, что уже давно пережито, однако претерпевает все новые и новые трансформации внутри моего сознания? В каком виде воспоминания доживут до старости? И останутся ли среди них те первые, незамутненные, необдуманные и настоящие? Или вся наша жизнь со временем превратится в отредактированную и причесанную биографию?