Педофилия в романе Владимира Набокова «Лолита» - Часть 3 (Окончание).
(Окончание. Начало см. ниже. Все комментарии к частям 1 и 2 оставляйте здесь.)
Разгадка “Лолиты”
В своих фантазиях Гумберт любил представлять себя то турецким султаном, ласкающим преданную ему малолетнюю рабыню, то жителем необитаемого острова, новым Робинзоном, которому судьба подарила не Пятницу, а Лолиту. С завистью вспоминает он и средние века, эпоху Возрождения, чувства Данте к своей малолетней избраннице. Действительно, итальянский поэт любил Беатриче с детства, но любовь их была платонической. Верно, что ещё сравнительно недавно европейская культура была вполне терпимой к юному возрасту невесты. Сексолог Казимеж Имелинский пишет: “Во Франции лишь во второй половине XIX века граница возраста, в котором девочка могла вступать в брак, была увеличена с 11 до 13 лет, а в Англии только в 1929 году был упразднён обычай, по которому 12-летняя девочка считалась способной вступить в брак”. Но всё это осталось в далёком прошлом. Законодатели, поднявшие планку, определяющую возраст наступления половой зрелости женщины, поступили мудро: они защищали права детей. Ведь двенадцатилетняя невеста вступала в брак, конечно же, не по любви, а исходя из денежных, династических или иных интересов своих родителей.
В каждой из перечисленных ситуаций (прошлые века, жизнь в изоляции, принадлежность к полигамной семье восточного типа) любовь девочки-подростка и взрослого мужчины вполне может стать взаимной. Но обычная девочка, воспитанная в русле современной европейской культуры, неминуемо должна осудить взрослого, вступившего с ней в половую связь. Его авторитет терпит крах; их связь становится болезнетворной, делая девочку калекой психологически, а, возможно, и физически (Лолита умерла, родив мёртвого ребёнка, ещё до того, как не ведавший об этом Гумберт, закончил посвящённую ей книгу).
Иное дело - “нимфетка” с низким порогом возбудимости глубоких структур мозга. Она-то в полной мере способна ответить на сексуальные чувства своего взрослого любовника. И это может обернуться новым преступлением: если бы Лолита во всём соответствовала бы Аннабелле, то Куильти растлил бы девочку окончательно, превратив её в порномодель.
Словом, налицо непреодолимое противоречие: если педофил любит по-настоящему, он не должен вступать в половой контакт с объектом своей любви. Дело, однако, в том, что слово “непреодолимое” в данном контексте не совсем уместно: лучшие педагоги мира, часто лишённые собственной семьи, бескорыстно и безоглядно любят своих питомцев, причём им и в голову не приходит их растлевать. Да что уж там великие педагоги? - психологические исследования с помощью датчиков, регистрирующих эрекцию, показали, что очень многие зрелые мужчины реагируют сексуальным возбуждением в ответ на стимуляцию педофильными раздражителями (фотографии, рисунки, сцены из кинофильмов и т. д., представляющие детей в эротическом ракурсе). Между тем, подобная педофильная эротичность в абсолютном большинстве случаев остаётся неосознанной и не реализуется. Такова роль защитных психологических механизмов, в том числе, обусловленных социокультурными табу.
Существует чёткая возрастная граница, определённая законом, нарушение которой является преступлением. Вступление в половую связь с подростком моложе 14-ти лет, если даже она сама (или он сам) провоцирует взрослого к осуществлению полового акта, не является смягчающим обстоятельством в суде, так как в этом случае речь может идти о больных детях, страдающих низким порогом возбудимости глубоких структур головного мозга. Их надо лечить, а не использовать в качестве любовников и любовниц. И, разумеется, вовлечение подростков обоих полов в проституцию или в порнобизнес является уголовно наказуемым преступлением (ещё раз к вопросу о преступности Куильти). Если эти социокультурные запреты, достаточно эффективные для абсолютного большинства мужчин, не помогают, и болезненные механизмы настойчиво толкают человека к реализации его педофилии, он должен обратиться за помощью к врачу. Между тем, неугомонный Набоков приготовил для читателя ещё одну головоломку. Если он и впрямь полагает, что “физиологические позывы” его героя - “извращение”, то почему бы Г. Г. не обратиться за помощью к врачу? Джон Рей, вымышленный редактор мемуаров Гумберта и пародийный двойник Набокова, не сомневается в том, что “пойди наш безумный мемуарист в то роковое лето к компетентному психопатологу, никакой беды бы не случилось”. “Всё это так, - но ведь тогда не было бы и книги”, - со вздохом добавляет он.
На взгляд врача, странная игра Г. Г. с психиатрами, его непоследовательная критика в адрес психоаналитиков - показатели его страха перед ними и признак нежелания оказаться от собственного педофильного Я. Но ведь эта черта роднит героя с его автором - вспомним странное двойственное отношение Набокова к Фрейду, вечные упрёки в адрес психоанализа и постоянное обращение к его образам и способу мышления.
На этом сходство Г. Г. со своим создателем не заканчивается. Мы уже говорили о том, что «нимфетки» для Набокова - тема притягательная и волнующая, недаром они частые персонажи его романов. Настойчивое, но противоречивое и абсолютно неубедительное отрицание автором значимости для него «Лолиты», заставляет нас заподозрить обратное. Роман был написан не только для читателей, но и для решения какой-то собственной очень важной психологической проблемы. Память тут же подсказывает историю гётевского «Вертера». Гёте в момент создания романа был катастрофически близок к самоубийству. Написав его, он исцелился. На взгляд врача, «Лолита» не просто гениальный роман. Напомню читателю загадку сказочных подарков, сделанных Набоковым своему Гумберту Гумберту в самом вначале его любовных похождений с Лолитой: устранение жены; уступчивость девочки, уже утратившей свою девственность; слепоту и глухоту окружающих, так и не потребовавших у автомобилиста, кочующего с неполовозрелой девочкой, документы на право опекунства; наконец, чудесную застрахованность их двухлетней половой жизни от зачатия. Подобно джинну, устраняющему на пути своего подопечного все преграды, автор позаботился о том, чтобы его Г. Г. не разменивался на лишние заботы и хлопоты. Убрав всё побочное и несущественное, Набоков написал роман-исследование; он хотел выяснить главное: способны ли педофилы, без помех удовлетворяющие свою страсть, не губить жизнь своих жертв, не глумиться над ними, а искренне любить их? Насколько совместимы эти два понятия - “педофилия” и “любовь”? Так ли уж преступна педофилия или всё-таки есть для неё какое-то оправдание? И как избавиться от болезненного и преступного влечения к «нимфеткам»? Если дело обстоит именно так, то психологическая проблема самого автора становится очевидной - это педофилия. И тогда необходимо очертить границы проблемы Набокова. Нет никаких оснований подозревать наличие у него педофилии как полового извращения (перверсии). У него была любимая жена, с которой они делили не только семейные радости, но и занятия литературой. Кстати, именно жена спасла рукопись «Лолиты» от уничтожения, когда Набокову пришла в голову эта прискорбная идея. Он спас жену от фашистов, бежав вместе с нею из оккупированной Европы в Америку. Кстати, если свою жену-еврейку он спас, то его любимого брата Сергея уничтожили в концлагере, поскольку он был гомосексуалом. Итак, извращенцем Набоков не был, но, судя по «Лолите», эротическое влечение к “нимфеткам” было для него серьёзным поводом для беспокойства; оно пугало его и, в то же время, служило ему мощным стимулом для творческого воображения. Обращаться к врачам он и не думал. И в то же время медицина и, особенно, психоанализ подсказывали ему приёмы, используя которые в своём творчестве он мог бы обрести душевное спокойствие. Отсюда его двойственное отношение к Фрейду и его последователям. Похоже, он, как и Г. Г., боялся проницательности врачей. Прав ли был Набоков в своих опасениях или он чересчур драматизировал особенности собственной сексуальности, преувеличивая их, мы никогда не узнаем, но выбранный им способ психотерапии творчеством оказался верным. Писатель показал миру и самому себе суть трагедии педофилии - любовь в подобных связях в наше время невозможна уже в силу психосексуальной незрелости «девочек-любовниц». А как обстоит дело со взрослым партнёром? Казалось бы, тут всё и так ясно - извращенец любить не может - таков Куильти. Да и его более благородная ипостась - Гумберт - не так уж далеко ушёл от него. Если уж он реализовал физическую близость, калечащую его неполовозрелую жертву, то о каком альтруизме можно говорить, о какой любви?! Но автор «Лолиты» в силу его гениальности оказался абсолютно непредсказуемым. Набокову удалось убедить читателя в том, что педофил способен достичь психосексуальной зрелости и полюбить по-настоящему. Любовь преобразила Гумберта, преодолевшего свою педофилию: он продолжает любить повзрослевшую Лолиту, давно перешагнувшую возрастной барьер “нимфетки”. Мало того, каясь в содеянном, он и имя своё скрыл от мира (Гумберт - псевдоним) не потому, что боялся его обнародовать, а чтобы не отвлечь читателя от главного. Как уже говорилось, написав роман, он хотел обессмертить имя Лолиты. Вот уж где самоотречение достигло вершин альтруизма! Словом, творение Набокова - апология (оправдание) педофилии. Как читатель, я версией писателя потрясён, как врач, я ей не очень-то верю.
Разумеется, какой бы ни была мотивация автора, роман выходит за рамки только психотерапевтического средства. И пересмешник Набоков пользуется всевозможными мистифицирующими приёмами, чтобы скрыть психотерапевтические аспекты своего шедевра. Джон Рей, пародийный двойник Набокова, в своём предисловии к рукописи Гумберта торжественно вещает о моральной значимости романа: «“Лолита” должна бы заставить нас всех - родителей, социальных работников, педагогов - с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более надёжном мире». Сам же Набоков с презрением отметает эту «педагогическую версию» как вздорную и не имеющую ничего общего с подлинным искусством. “Я не читаю и не произвожу дидактической литературы - пишет он - и чего бы ни плёл милый Джон Рей, “Лолита” вовсе не буксир, тащащий за собой барку морали. Для меня рассказ или роман существует, только поскольку он доставляет мне то, что попросту назову эстетическим наслаждением…”.
Виктор Ерофеев приводит свою трактовку романа: “Вся любовно-эротическая связь Г. Г. с Лолитой получает значение развёрнутой метафоры, тем самым, на мой взгляд, получая художественное оправдание. Самая же метафора возводится до символа, означающего не только этическую, но и эстетическую, а также экзистенциальную катастрофу, ибо у Лолиты и Г. Г. нет другого будущего, кроме будущей катастрофы. <…>
Другой вопрос, осудил ли Набоков своего Гумберта Гумберта в достаточной мере? Я полагаю, что да, поскольку он покарал этого эстета-извращенца всеобъемлющим отчаянием. <…> С другой стороны, порочный Гумберт лишён взаимности, как лишён и творческого дара, оставаясь эрудитом и компилятором. Его любовь к Лолите способна породить только великолепный роман отчаяния, не имеющий иного продолжения, кроме тюремной камеры”. (Заметим как наивна слепота и как неуместен писательский снобизм этого ерофеевского словечка “только”: ведь по версии Набокова, Г. Г. - сам автор рукописи “мемуаров”, повествующих о его любви к Лолите! Кроме того, он пишет чудные стихи, приведённые в его произведении. Его ли упрекать в отсутствии творческого дара?!). В целом с Ерофеевым можно согласиться, но, выделив один из существенных аспектов, он всё-таки далеко не полностью разгадал загадку “Лолиты”, не распознал её психотерапевтического значения для автора.
Итак, вернёмся к сравнению Набокова с Гёте. Оба гения с помощью творчества справились со своими психологическими проблемами, к тому же одарив нас книгами- шедеврами. Каждая из этих книг в какой-то мере может быть использована в целях библиотерапии. Но даже самый прилежный читатель с помощью одного только чтения “Лолиты” не исцелится от педофилии. Чтобы избежать беды, надо преодолеть собственную ятрофобию (невротический страх перед врачами, присущий девиантным, и, тем более, перверсным личностям, таким, как Г. Г.) и обратиться за помощью к сексологу.
Михаил Бейлькин. "Секс в кино и литературе"