Французская бородка.
В своих воспоминаниях граф Владимир Александрович Соллогуб описывал случай, участниками которого были он, Пушкин и Сергей Соболевский.
«Помню я, как однажды Пушкин шел по Невскому проспекту с Соболевским. Я шел с ними, восхищаясь обоими. Вдруг за Полицейским мостом заколыхался над коляской высокий султан. Ехал государь. Пушкин и я повернули к краю тротуара, тут остановились и, сняв шляпы, выждали проезда. Смотрим, Соболевский пропал. Он тогда только что вернулся из-за границы и носил бородку и усы цветом ярко рыжие. Заметив государя, он юркнул в какой-то магазин, точно в землю провалился. Помню живо. Это было у Полицейского моста. Мы стоим, озираемся, ищем. Наконец видим, Соболевский, с шляпой набекрень, в полуфраке изумрудного цвета, с пальцем, задетым под мышкой за выемку жилета, догоняет нас, горд и величав, черту не брат. Пушкин рассмеялся своим звонким детским смехом и покачал головою: «Что, брат, бородка-то французская, а душонка-то все та же русская?»
Сергей Александрович Соболевский на портрете работы Александра Павловича Брюллова, 1832 год. Из собрания Костромского музея.
Описанный Соллогубом случай мог произойти в 1833 году - тогда Соболевский вернулся из-за границы.
Вот так выглядел Сергей Соболевский с "французской бородкой".
История «французской бородки» была такова. В начале 1830-х годов в Париже появилась новая мода на определенный типаж парижанина. В конце лета 1831 года сатирическая газета «Фигаро» опубликовала ряд материалов, в которых она подвергла этот типаж осмеянию.
В этих публикациях газетой был использован новый термин для названия сформировавшегося типа - «le Jeune-France». В этом термине использовался артикль мужского рода «le» к слову женского рода «France». На русский язык это может быть условно переведено как «юннофранцуз», или «младофранцуз» по аналогии с «младогегельянец».
Следует заметить, что грамматически правильный термин «La Jeune France», или «Молодая Франция», означал без иронии новое молодое либеральное поколение французов.
Газета «Фигаро» описывала «младофранцуза» как чрезмерного романтика, эпатировавшего французского буржуа своей внешностью, нарядами и поведением. Он постоянно говорил о смерти, любил пунш, писал без глаголов, всегда восклицал «феноменально!» Но главное, «младофранцуз» носил бородку. Эта бородка, по публикациям в газете, была «монашеская, капуцинская, козлиная, средневековая, бородка млекопитающего».
По мнению газеты, эта бородка была просто внешним антуражем и никакого политического подтекста не представляла. Впервые употребление неологизма «le Jeune-France» связано было именно с бородкой, и относилась к заметке , опубликованной 19 августа 1831 года на страницах «Фигаро». Она рассказывала о парижанине, который сбежал от своей аристократической супруги и «отпустил бородку, как у серны или младофранцуза». Впоследствии наличие «козлиной» бородки во французской журналистике и литературе связывали с термином с «младофранцуз».
Самым известным литературным источником можно считать сборник Теофиля Готье, так и названный «Les Jeunes-France», "Младофранцузы", и увидевший свет в 1833 году - как раз в году, когда Сергей Соболевский вернулся в Россию из-за границы. В сборнике есть рассказ «Даниэль Жовар, или Обращение классика», в котором главный герой из ярого ретрограда превращается в новатора и сторонника авангарда, а превращение это сопровождается изменением его внешнего вида, главным атрибутом которого становится его короткая и остроконечная бородка.
В общественном сознании французов подобная растительность на лице воспринималась скорее как некая причуда и напрямую не ассоциировалась с революционностью, но косвенно какая-то корреляция революционности с подобной бородатостью все же подразумевалась.
В России отношение к бороде было более радикальным и выражалось это в мнении, что наличие «французской бородки» - это своего рода знак либеральных убеждений ее владельца. Один из первых российских диссидентов и невозвращенцев, Владимир Сергеевич Печерин, писал впоследствии об эпохе 1830-х годов: «В те времена борода была несомненным знаком республиканца или сенсимониста».
Однако формального запрета на ношение «французских бородок» в России в 1833 году еще не существовало.
Неформально же дело обстояло так, что однажды в Москве человека с бородой смогли выгнать из театра. Об этом случае упоминал в своем письме брату в Петербург 22 февраля 1829 года осведомленный обо всех событиях московский почтмейстер Александр Яковлевич Булгаков:
«В городе очень ропщут на то, что полиция вывела намедни из французского театра русского купца за то только, что он с бородою. Неужели надобно ее выбрить, и ежели французский купец может быть в русском театре в своем костюме, отчего русскому купцу нельзя также быть во французском театре в своем костюме, да еще у себя в России? Купцы самому государю представляются в бороде. Графиня Потемкина прекрасно сказала полицмейстеру: «La fois prochaine je mettrai à côté de moi dans ma loge un marchand à barbe, et je verrai comment la police le chassera» [В другой раз я посажу к себе в ложу купца в бороде и посмотрю, как полиция его прогонит. - с франц.]».
Пожалуй, это был единственный пример редкой глупости полиции в отношении «купца в бороде». Случай этот показывает полицейское рвение, а не отношение общества к бороде.
Вернусь к случаю, описанному графом Соллогубом. Мне он кажется приукрашенным или даже вовсе выдуманным. Только 1833 год мог быть временем, когда возможен был совместный променад Пушкина, Соболевского и Соллогуба по Невскому проспекту так, чтобы Соболевский «тогда только что вернулся из-за границы». В следующий приезд Соболевского из заграничной поездки Пушкина уже не было в живых.
Поскольку Соболевский не служил ни по военной, ни по гражданской части, он не принадлежал ни к каким «тайным обществам», и он только что вернулся в Россию, у него не было оснований и причин прятать свою «французскую бородку» от императора. Многие приезжавшие из заграничных поездок привозили новую моду - «французские бородки».
Но с другой стороны, даже из возможно вымышленной Соллогубом истории хорошо выведена «мораль», сформулированная Пушкиным. Копируя французские моды, человек с русской душой не менялся.
Формальный запрет на растительность на лице последовал по указу Правительствующего Сената от 2 апреля 1837 года «О воспрещении гражданским чиновникам носить усы и бороду». То есть уже после смерти Пушкина. И касался он только служивших чиновников.
«...Государь Император, сверх доходящих до Его Величества из разных мест сведений, Сам изволили заметить, что многие гражданские чиновники, в особенности вне столицы, дозволяют себе носить усы и не брить бороды по образцу Жидов или подражая Французским модам. Его Императорское Величество изволит находить сие совершенно неприличным и вследствие сего Высочайше повелевает всем Начальникам гражданского ведомства строго смотреть, чтобы их подчиненные ни бороды, ни усов не носили, ибо сии последние принадлежат одному военному мундиру».
К 1840-м годам ношение бороды у дворянами в России стало восприниматься как политический акт. Под осуждение попали даже славянофилы, носившие бороды для явного демонстрации своего родства с русскими мужиками, которым ношение бороды дозволялось.
Нам все эти запреты на бороды могут казаться нелепым, но мы же живем в свое время, когда в общественной жизни происходят современные нам нелепости, которые тоже обязательно будут восприниматься людьми иных времен как глупости и нелепости: у каждой эпохи нелепости свои.
Естественно, что наши невозвращенцы и диссиденты, живя за границей, непременно отпускали себе «французские бородки» в знак принадлежности к когорте либералов и борцов с самодержавием.
Новый европеец, или по виду "младофранцуз", Александр Иванович Герцен в 1848 году (с литографии Л.Ноеля).
В 1849 году после очередной французской революции император Николай I повелел славянофилам обрить бороды. Видя в бороде подражание французским либералам, а в крестьянском платье на плечах дворян - угрозу существовавшим сословным границам, российская власть относилась к такому поведению, как к «опасному», полагая ношение армяка и бороды знаками скрытой революционности и фрондирования.
На самом деле весь этот маскарад славянофилов только усугублял производимое ими впечатление. Существовал контраст между языком и платьем славянофилов. Так, например, цензор Никитенко в своем дневнике за 1855 год писал:
«Познакомился на вечере у министра с одним из коноводов московских славянофилов, Хомяковым. Он явился в зало министра в армяке, без галстука, в красной рубашке с косым воротником и с шапкой-мурмолкой под мышкой. Говорил неумолкно и большей частью по-французски - как и следует представителю русской народности».
Соболевский довольно скоро перерос свое молодежное желание бородой доказывать свои убеждения, и с юмором относился к славянофилам. Сергею Соболевскому принадлежит эпиграмма на этих любителей народности:
«Во имя странного святого
Поставлен их славянский скит.
На бочке пенника простого
Блаженный Кокорев сидит.
Пред ним коленопреклоненный,
Не чуждый также откупов,
Кадит усердно муж почтенный,
Творец «Беседы» Кошелев».
Даже после смерти императора Николая I уже в 1856 году Хомякову было предписано вновь обрить бороду. И только в 1863 году Александр II отменил российские «бородовые» запреты.
А.И.Герцен и Н.П.Огарев в Лондоне.
Нам хорошо знакомы образы Маркса и Энгельса, Герцена и Огарева, Троцкого и Ленина... Все они носили бороды.