Русские писатели за границей
Предки наши, несмотря на отсутствие сверхскоростных транспортных средств, путешествовали много. Впечатления их об одной стране могут очень разниться - в зависимости от характера, состояния здоровья, настроения и даже погоды. Ниже приводим выдержки из писем и путевых заметок наших классиков.
Илья Ильф и Евгений Петров прожили в США свыше трех месяцев. Побывали в 25 штатах, в нескольких сотнях городов. Итогом поездки стала книга «Одноэтажная Америка». Здесь - цитаты из писем Ильи Ильфа домой.
Русская пьеса на Бродвее.
«Сейчас я смотрел "Квадратуру круга", которая идет на Бродвее. ...Перед началом представления пять американцев в фиолетовых косоворотках исполняют русские народные песни на маленьких гитарах и громадной балалайке. Потом подняли занавес. За синим окном идет снег. Если показать Россию без снега, то директора театра могут облить керосином и сжечь».
Полезная еда.
«На ночь ем апельсины. Натощак тоже съедаю апельсин. Перед завтраком выпиваю стакан апельсинового сока. Всякого рода соки - это чисто американская особенность. ...Вообще американцы едят здоровую санаторную пищу - много зелени, очень много овощей и фруктов. Если бы они этого не делали, то в своем Нью-Йорке захирели бы очень быстро».
Хемингуэй. «Позавчера видел Хемингуэя. Он большой, прочный и здоровый мужчина... Хемингуэй был во фланелевых штанах, жилетке, которая не сходилась на его могучей груди, и в домашних чоботах на босу ногу».
Тюрьма. «Тюрьму Синг-Синг я смотрел очень подробно. Ужасное впечатление производит, конечно, электрический стул. На стуле Синг-Синга окончили свои дела двести мужчин и три женщины. Он помещается в большой комнате с мраморным полом. Очень чисто. Висит надпись: "Тишина". Стоят четыре деревянных дивана для свидетелей. Почему-то имеется умывальник. Есть столик. В соседней комнате производят вскрытие тела. А еще в соседней - до самого потолка навалены гроба. За дверью распределительный щит. Включают рубильник - и все».
Бокс. «Не так был интересен бокс, как публика. Ревели и галдели. Вообще американцы шумные люди, веселые и крикливые... Свои газеты они шваркают прямо на тротуар. Идет человек и держит в руках газету весом в три фунта. И вдруг как шваркнет ее. Вечером по всему Нью-Йорку их носит ветер».
Форд и Эдисон. «Заводы Форда находятся в Дирборне, в десяти милях от Детройта. ...Сегодня были в громадном фордовском музее машин. Это удивительное учреждение... Тут все есть - первые паровые машины, первые паровозы и вагоны, первые автомобили, первые пишущие машинки, все есть. Потом был в лаборатории Эдисона, перенесенной сюда. Показывал ее единственный оставшийся в живых сотрудник Эдисона».
Контрасты Чикаго. «Вдоль озера Мичиган стоит великолепный фронт небоскребов. Весь горизонт занят ими. Я жил на набережной в отеле "Стивенс". Там три тысячи комнат. В здании неподалеку выставлен кукольный домик, который какой-то дурак подарил какой-то киноактрисе. Он стоит миллион долларов. Все ходят на него смотреть. А рядом с этим, в двух шагах совсем не фигуральных, начинается какая-то неслыханная дрянь. Разбитые мостовые, разбитые дома, пустыри, отвратительные дощатые заборы, переломанный кирпич, обломки железа, мусор и дым... Если стоять у озера, то нельзя поверить, что тут есть вся эта каменная и железная нищета, а если отойти на квартал, то не веришь, что есть грандиозный бульвар и озеро».
Индейцы в снегу. «Санта-Фе оказался городом совсем мексиканским по виду... Дома глинобитные, разноцветные. Жители ходят в ковбойских шляпах и в сапогах на высоких каблучках. Принимать их всерьез трудно. На другой день поехали на индейскую территорию. Здесь живут индейцы - пуэбло. ...Шел снег, когда я приехал в деревню. Индейцы стояли на крышах, завернувшись с головой в фабричные голубые одеяла. ...Индейцы в снегу - это было то, что я представлял себе меньше всего».
Федор Достоевский, 1867-1871 годы
Спасаясь от кредиторов, Достоевский был вынужден четыре года провести за границей. Нездоровье, долги и вечное отсутствие денег влияли на отношение к окружающему не лучшим образом. То холод, то жара - все не слава богу.
Прескучный город. «Вот уже скоро месяц, как я засел в Женеве; надо сказать, что это самый прескучный город в мире; он строго протестантский, и здесь встречаешь работников, которые никогда не протрезвляются».
Швейцарцы. «О, если б Вы понятие имели об гадости жить за границей на месте, если б Вы понятие имели об бесчестности, низости, невероятной тупости и неразвитости швейцарцев... На иностранца смотрят здесь как на доходную статью; все их помышления о том, как бы обманывать и ограбить. Но пуще всего их нечистоплотность! Киргиз в своей юрте живет чистоплотнее (и здесь в Женеве). Я ужасаюсь; я бы захохотал в глаза, если б мне сказали это прежде про европейцев. Но черт с ними! Я ненавижу их дальше последнего предела!»
Вевей. «...Это одна из первых панорам в Европе. В самом роскошном балете такой декорации нету, как этот берег Женевского озера... Горы, вода, блеск - волшебство. Рядом Монтрё и Шильон... Но скверно то, что в Вевее раздражаются нервы, и скоро предрекают сильные жары... Наконец, газет русских нет в Женеве, а для меня это очень важно. Книжная лавка одна. Галерей, музеев и духу нет; Бронницы или Зарайск! - вот Вам Вевей».
Климат. «...Во Флоренции слишком уж много бывает дождя; но зато, когда солнце, - это почти что рай. Ничего представить нельзя лучше впечатления этого неба, воздуха и света. Две недели было холоду, небольшого, но по подлому, низкому устройству здешних квартир мы мерзли эти две недели, как мыши в подполье».
Вид из окна. «Окна наши выходили на рынок под портиками, с прекрасными гранитными колоннами и аркадами и с городским фонтаном в виде исполинского бронзового кабана, из пасти которого бьет вода (классическое произведение, красоты необыкновенной); но представьте себе, что вся эта громадная масса камня и аркад, занимавшая почти весь рынок, накаливалась каждый день, как печка в бане (буквально), и в этом-то воздухе мы и жили».
Николай Гоголь, 1837 год
Душенька Италия. «Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию! Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - все это мне снилось... Как будто с целью всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, о всем и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне все. Я весел».
Трактир для «Мертвых душ». «Ехал я раз между городками Джансано и Альбано, в июле месяце. Середи дороги, на бугре, стоит жалкий трактир с бильярдом в главной комнате, где вечно гремят шары и слышится разговор на разных языках... В то время я писал первый том "Мертвых душ", и эта тетрадь со мною не расставалась. Не знаю почему, именно в ту минуту, когда я вошел в этот трактир, мне захотелось писать. Я велел дать столик, уселся в угол, достал портфель и под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере забылся удивительным сном и написал целую главу не сходя с места».
Вкусное мороженое. «Сижу без денег... За комнату, то есть старую залу с картинами и статуями, я плачу тридцать франков в месяц, и это только одно дорого. Прочее все нипочем. Если выпью поутру один стакан шоколаду, то плачу немножко больше четырех су, с хлебом, со всем. Блюда за обедом очень хороши и свежи, и обходится иное по 4 су, иное по 6. Мороженого больше не съедаю, как на 4; а иногда на 8. Зато уж мороженое такое, какое и не снилось тебе... Теперь я такой сделался скряга, что если лишний байок (почти су) передам, то весь день жалко».
Илья Ильф и Евгений Петров прожили в США свыше трех месяцев. Побывали в 25 штатах, в нескольких сотнях городов. Итогом поездки стала книга «Одноэтажная Америка». Здесь - цитаты из писем Ильи Ильфа домой.
Русская пьеса на Бродвее.
«Сейчас я смотрел "Квадратуру круга", которая идет на Бродвее. ...Перед началом представления пять американцев в фиолетовых косоворотках исполняют русские народные песни на маленьких гитарах и громадной балалайке. Потом подняли занавес. За синим окном идет снег. Если показать Россию без снега, то директора театра могут облить керосином и сжечь».
Полезная еда.
«На ночь ем апельсины. Натощак тоже съедаю апельсин. Перед завтраком выпиваю стакан апельсинового сока. Всякого рода соки - это чисто американская особенность. ...Вообще американцы едят здоровую санаторную пищу - много зелени, очень много овощей и фруктов. Если бы они этого не делали, то в своем Нью-Йорке захирели бы очень быстро».
Хемингуэй. «Позавчера видел Хемингуэя. Он большой, прочный и здоровый мужчина... Хемингуэй был во фланелевых штанах, жилетке, которая не сходилась на его могучей груди, и в домашних чоботах на босу ногу».
Тюрьма. «Тюрьму Синг-Синг я смотрел очень подробно. Ужасное впечатление производит, конечно, электрический стул. На стуле Синг-Синга окончили свои дела двести мужчин и три женщины. Он помещается в большой комнате с мраморным полом. Очень чисто. Висит надпись: "Тишина". Стоят четыре деревянных дивана для свидетелей. Почему-то имеется умывальник. Есть столик. В соседней комнате производят вскрытие тела. А еще в соседней - до самого потолка навалены гроба. За дверью распределительный щит. Включают рубильник - и все».
Бокс. «Не так был интересен бокс, как публика. Ревели и галдели. Вообще американцы шумные люди, веселые и крикливые... Свои газеты они шваркают прямо на тротуар. Идет человек и держит в руках газету весом в три фунта. И вдруг как шваркнет ее. Вечером по всему Нью-Йорку их носит ветер».
Форд и Эдисон. «Заводы Форда находятся в Дирборне, в десяти милях от Детройта. ...Сегодня были в громадном фордовском музее машин. Это удивительное учреждение... Тут все есть - первые паровые машины, первые паровозы и вагоны, первые автомобили, первые пишущие машинки, все есть. Потом был в лаборатории Эдисона, перенесенной сюда. Показывал ее единственный оставшийся в живых сотрудник Эдисона».
Контрасты Чикаго. «Вдоль озера Мичиган стоит великолепный фронт небоскребов. Весь горизонт занят ими. Я жил на набережной в отеле "Стивенс". Там три тысячи комнат. В здании неподалеку выставлен кукольный домик, который какой-то дурак подарил какой-то киноактрисе. Он стоит миллион долларов. Все ходят на него смотреть. А рядом с этим, в двух шагах совсем не фигуральных, начинается какая-то неслыханная дрянь. Разбитые мостовые, разбитые дома, пустыри, отвратительные дощатые заборы, переломанный кирпич, обломки железа, мусор и дым... Если стоять у озера, то нельзя поверить, что тут есть вся эта каменная и железная нищета, а если отойти на квартал, то не веришь, что есть грандиозный бульвар и озеро».
Индейцы в снегу. «Санта-Фе оказался городом совсем мексиканским по виду... Дома глинобитные, разноцветные. Жители ходят в ковбойских шляпах и в сапогах на высоких каблучках. Принимать их всерьез трудно. На другой день поехали на индейскую территорию. Здесь живут индейцы - пуэбло. ...Шел снег, когда я приехал в деревню. Индейцы стояли на крышах, завернувшись с головой в фабричные голубые одеяла. ...Индейцы в снегу - это было то, что я представлял себе меньше всего».
Федор Достоевский, 1867-1871 годы
Спасаясь от кредиторов, Достоевский был вынужден четыре года провести за границей. Нездоровье, долги и вечное отсутствие денег влияли на отношение к окружающему не лучшим образом. То холод, то жара - все не слава богу.
Прескучный город. «Вот уже скоро месяц, как я засел в Женеве; надо сказать, что это самый прескучный город в мире; он строго протестантский, и здесь встречаешь работников, которые никогда не протрезвляются».
Швейцарцы. «О, если б Вы понятие имели об гадости жить за границей на месте, если б Вы понятие имели об бесчестности, низости, невероятной тупости и неразвитости швейцарцев... На иностранца смотрят здесь как на доходную статью; все их помышления о том, как бы обманывать и ограбить. Но пуще всего их нечистоплотность! Киргиз в своей юрте живет чистоплотнее (и здесь в Женеве). Я ужасаюсь; я бы захохотал в глаза, если б мне сказали это прежде про европейцев. Но черт с ними! Я ненавижу их дальше последнего предела!»
Вевей. «...Это одна из первых панорам в Европе. В самом роскошном балете такой декорации нету, как этот берег Женевского озера... Горы, вода, блеск - волшебство. Рядом Монтрё и Шильон... Но скверно то, что в Вевее раздражаются нервы, и скоро предрекают сильные жары... Наконец, газет русских нет в Женеве, а для меня это очень важно. Книжная лавка одна. Галерей, музеев и духу нет; Бронницы или Зарайск! - вот Вам Вевей».
Климат. «...Во Флоренции слишком уж много бывает дождя; но зато, когда солнце, - это почти что рай. Ничего представить нельзя лучше впечатления этого неба, воздуха и света. Две недели было холоду, небольшого, но по подлому, низкому устройству здешних квартир мы мерзли эти две недели, как мыши в подполье».
Вид из окна. «Окна наши выходили на рынок под портиками, с прекрасными гранитными колоннами и аркадами и с городским фонтаном в виде исполинского бронзового кабана, из пасти которого бьет вода (классическое произведение, красоты необыкновенной); но представьте себе, что вся эта громадная масса камня и аркад, занимавшая почти весь рынок, накаливалась каждый день, как печка в бане (буквально), и в этом-то воздухе мы и жили».
Николай Гоголь, 1837 год
Душенька Италия. «Если бы вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию! Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - все это мне снилось... Как будто с целью всемогущая рука промысла бросила меня под сверкающее небо Италии, чтобы я забыл о горе, о людях, о всем и весь впился в ее роскошные красы. Она заменила мне все. Я весел».
Трактир для «Мертвых душ». «Ехал я раз между городками Джансано и Альбано, в июле месяце. Середи дороги, на бугре, стоит жалкий трактир с бильярдом в главной комнате, где вечно гремят шары и слышится разговор на разных языках... В то время я писал первый том "Мертвых душ", и эта тетрадь со мною не расставалась. Не знаю почему, именно в ту минуту, когда я вошел в этот трактир, мне захотелось писать. Я велел дать столик, уселся в угол, достал портфель и под гром катаемых шаров, при невероятном шуме, беготне прислуги, в дыму, в душной атмосфере забылся удивительным сном и написал целую главу не сходя с места».
Вкусное мороженое. «Сижу без денег... За комнату, то есть старую залу с картинами и статуями, я плачу тридцать франков в месяц, и это только одно дорого. Прочее все нипочем. Если выпью поутру один стакан шоколаду, то плачу немножко больше четырех су, с хлебом, со всем. Блюда за обедом очень хороши и свежи, и обходится иное по 4 су, иное по 6. Мороженого больше не съедаю, как на 4; а иногда на 8. Зато уж мороженое такое, какое и не снилось тебе... Теперь я такой сделался скряга, что если лишний байок (почти су) передам, то весь день жалко».