Топтание под Вынну
http://magazines.russ.ru/nz/2015/3/17b.html
Карстен Брюггеманн
Создание прошлого в условиях авторитаризма: празднование Дня победы в Эстонии в 1934--1939 годы
Карстен Брюггеманн (р. 1965) - профессор Института истории Таллинского университета. Область интересов: история прибалтийских провинций Российской империи, советская история, возникновение и трансформация прибалтийских государств в межвоенный период.
23 июня 1934 года основанная в 1918 году молодая Эстонская Республика впервые отмечала День победы. В официальной брошюре, выпущенной по этому случаю, объяснялось, что именно произошло в ходе эстонской Войны за независимость за 15 лет до этого, в июне 1919 года на «полях Цесиса» (эст. Võnnu, нем. Wenden) в Латвии. Как говорится в тексте, «наши праотцы вели роковые войны с крестоносцами, […] мы в итоге нанесли поражение своему историческому врагу». Это ключевое предложение содержит целый набор сведений о прошлом, позволяющих описать конфликт 1919 года как событие, достойное особого праздника. Во-первых, окончательную победу в этом решающем сражении одерживает коллективное «мы» - эстонцы. Во-вторых, поражение терпит «исторический враг» этого коллективного «мы», то есть разрешившийся в 1919 году конфликт обнаруживает долгую предысторию. В-третьих, предки нынешнего коллективного «мы» сражались на том же поле битвы с «крестоносцами», то есть, предположительно, с тем самым упомянутым выше «историческим врагом», в силу чего сражение 1919 года оказывается встроенным в повествовательный шаблон, уводящий в XIII век, в эпоху крестоносцев. Есть свидетельства, что такое описание введенного по инициативе государства праздника должно было придать особый вес последовательному рассказу об эстонском народе, с незапамятных времен защищавшем свою независимость от «исторического врага».
При анализе смысла, который приписывается конкретному событию, произошедшему в июне 1919 года, следует принимать во внимание, что устроенное в июне 1934 года празднование Дня победы было одним из первых мероприятий авторитарного режима, установившегося после государственного переворота, который в марте 1934 года совершил один из основателей государства Константин Пятс. Эсхатологическая предыстория, созданная для этого конкретного дня, указывает, что торжества по случаю 23 июня в авторитарной Эстонии (1934-1940) преподносили независимость и государственность как завершение прошлого в настоящем и закрепляли за государственным лидером статус вождя-исполина. Тем не менее, как я покажу далее, изначально не предполагалось, что День победы будет превозносить авторитарную диктатуру Пятса, поскольку решение об этом празднике было принято до переворота 12 марта. Как бы то ни было, празднование Дня победы в Эстонии превратилось в «преклонение перед нацией», нашедшее свое выражение в «политическом стиле, ставшем на деле секуляризированной религией», а также в ритуалах, которые позволяли привлекать людей к «активному участию в национальных таинствах».
После Первой мировой войны почитание новоизобретенной национальной истории не было в восточноевропейском контексте чем-то из ряда вон выходящим. Молодые национальные государства, получившие независимость после распада многонациональных империй, оглядывались назад в поисках нарратива, способного обосновать политическое воспроизводство этнической группы и легитимировать ее право на определенную территорию. Проекты национального строительства в этом регионе «сводились к тому, чтобы спроецировать в прошлое текущие культурные практики своей группы и ее нынешний образ себя». «Национальные дни» вводили с тем, чтобы «отмерять время» национального нарратива той или иной страны. Эти празднования предназначались для размышлений о том, «кто мы сейчас и кем мы хотим стать в будущем». Чествование унифицированной и подчищенной истории не только упрочивало позицию молодых государств на международной арене, но и демонстрировало признание этой версии истории внутри национального коллектива. «Национальные дни», то есть ежегодные государственные празднования, способствовавшие укреплению этого коллектива, являются «ключевыми маркерами в национальной биографии» и в «национальных нарративах, в формирование которых всегда вовлечены действующие политические субъекты».
В начале 1930-х годов у эстонцев, однако, все еще не было связно изложенной и официально изданной истории, поскольку местная историческая наука только начала освобождаться от немецкого влияния: ранее история бывших прибалтийских губерний Российской империи излагалась с точки зрения балтийских немцев. В их перспективе местная история являлась скорее Regionalgeschichte, чем Volksgeschichte. День победы, таким образом, символизировал не только военное торжество над «историческим врагом» - он также знаменовал и триумф эстонской версии прошлого, то есть нес с собой интеллектуальную эмансипацию от чужого правления, поскольку основывался на понятиях, выработанных движением «национального пробуждения» в конце XIX века. Чтобы исторически обосновать эстонскую государственность, первое же поколение профессиональных эстонских историков конструирует период величия. В конце 1930-х годов представители государства уже заявляют, что Эстония обладала государственностью еще до католической колонизации. Следовательно, победа в Войне за независимость теперь означала отвоевание некогда имевшейся свободы.
Как показал Марек Тамм, эстонский нарратив исходил из того, что прошлое страны «характеризовалось многовековой борьбой за свободу и против немцев». С этой точки зрения победа, одержанная в июне 1919 года над Baltische Landeswehr, Прибалтийским ландесвером, который состоял из балтийских немцев, будто бы отстаивавших свое господство над регионом, символизировала - ни больше ни меньше - завершение национальной истории. В этот день эстонцы нанесли поражение историческому врагу, который на протяжении семисот лет препятствовал реализации исторического права эстонцев на собственную государственность. Избрав 23 июня в качестве официального Дня победы, правительство явным образом проводило в жизнь господствующий нарратив, который Тамм метко назвал «Великой битвой эстонцев за свободу». Именно он был взят за основу государственной исторической политики.
Государственный праздник в национальных цветах
Национальные празднования в Эстонии не были изобретением авторитарного режима. Уже фестивали традиционной песни, проходившие с 1869 года, укореняли «национальные мифы и символы в народном сознании». 24 февраля 1918 года в Таллине на всеобщее обозрение был вывешен манифест о независимости Эстонии, подписанный в том числе Пятсом. Хотя он и провисел всего несколько часов (в силу того, что город тут же заняла немецкая армия, удерживавшая его до ноября), 12 февраля 1919 года эстонское временное правительство провозгласило этот день Днем независимости. Начиная с февраля 1919 года в ознаменование очередной годовщины рождения государства в эстонской столице ежегодно проводился военный парад. Крупнейший парад состоялся на Площади свободы в Таллине в десятую годовщину независимости в 1928 году, а небывалое количество граждан, собравшихся, чтобы посмотреть его, зримо обозначило поддержку независимости среди населения страны. Тем не менее пресса была все еще настроена критически. Ведущая независимая ежедневная газета «Päewaleht» писала, что страна еще не достигла того, о чем десять лет назад мечтали люди. В целом тон публикаций можно оценить как подчеркнуто благоприятный, однако никакого ликующего подобострастия пока не наблюдалось.
День победы был учрежден в начале 1934 года, Пятс в тот момент занимал должность государственного старейшины Эстонии. Предыдущее правительство было вынуждено уйти в отставку после того, как в октябре 1933 года праворадикальная организация ветеранов Войны за независимость («Vaps») одержала сокрушительную победу на конституционном референдуме, получив 72,7% голосов. Изменение Конституции, за которое они ратовали, касалось введения сильной всенародно избираемой президентской власти и соответствующего ограничения полномочий парламента, бывшего, по Конституции 1920 года, главным органом власти в Республике. Соответственно, в течение ста дней после референдума должна была быть принята новая Конституция. Президентские и парламентские выборы назначили на апрель 1934 года. Предчувствуя победу, «Vaps» использовала проходившие в январе 1934-го муниципальные выборы, чтобы развернуть беспрецедентную по интенсивности политическую кампанию. Однако 12 марта Пятс, пользуясь полномочиями, которые давала ему новая Конституция, и при поддержке отставного генерала Йохана Лайдонера, который как человек, руководивший армией во время Войны за независимость, пользовался огромной популярностью в народе, объявил чрезвычайное положение, арестовал лидеров ветеранской организации и отложил выборы. Пятс обосновывал свои действия необходимостью спасения демократии, оказавшейся под угрозой фашизма, и таким образом получил поддержку всех парламентских партий, опасавшихся победы «Vaps» еще больше Пятса.
Еще до переворота патриотический настрой эстонской прессы предвосхищал политическую риторику грядущего авторитаризма. К тому же в силу удивительного совпадения в феврале 1934 года Пятс и Лайдонер праздновали круглые даты. 12 февраля Лайдонер отмечал полувековой юбилей, а 23 февраля шестьдесят лет исполнялось Пятсу. В газетах об этом писали с энтузиазмом и преданностью. Уже после мартовского переворота, в июне 1934 года, состоялось торжественное шествие по случаю пятидесятилетия национального флага. Голубой, черный и белый были провозглашены «цветами, объединяющими нас всех»; Пятс и Лайдонер были, естественно, одними из главных участников этого «священного торжества».
Несколько дней спустя Лайдонер, возглавлявший эстонский Олимпийский комитет, открыл первые Эстонские игры - национальный спортивный праздник. Спортивная программа включала в себя соревнования по легкой атлетике, теннису, футболу, борьбе и народным танцам, а основным событием культурной программы стала так называемая массовая пьеса, написанная специально для этого события популярным эстонским поэтом Хенриком Виснапуу. Как писала газета «Päewaleht», это представление показало, что эстонцы с каждым годом все в большей степени становятся «народом с историей». Описывая спортивный праздник, демонстрировавший оборонительный потенциал страны и бывший в то же время и фестивалем национальной культуры, эстонские газеты готовили своих читателей к празднованию первого Дня победы. Пьеса Виснапуу создала образ эстонских викингов, которые, по преданию, в конце XII века уничтожили крупный шведский торговый город Сигтуну. В 1930-е годы мотив эстонских пиратов-властителей Балтийского моря не раз всплывал в серьезных историографических исследованиях - не в последнюю очередь для того, чтобы показать, чего на самом деле лишилась нация в ходе muistne vabadusvõitlus, так называемой Ранней войны за независимость, которую эстонцы якобы вели против датчан и немцев. День победы, отмечавшийся всего через неделю после Эстонских игр, еще раз подкрепил нарратив о том, как эстонцы, лишившиеся независимости в начале XIII века, в ходе битвы при Цесисе вернули себе право распоряжаться собственной землей. Таким образом, круг эстонской истории символически замкнулся.
Учреждение Дня победы в начале 1934 года
Когда в конце января - начале февраля 1934 года Riigikogu, эстонский парламент, обсуждал новый закон о государственных праздниках и введении Дня победы, единственным вопросом, действительно занимавшим депутатов, была погода. Битва при Цесисе, предложенная правительством в качестве повода для празднования, не вызвала у депутатов никаких возражений. Даже депутат-социалист Аугуст Сирро согласился, что в значении этой битвы сомневаться нельзя. Однако для него, как и для многих других, решающим фактором стало то, что государственный праздник, приходящийся на июнь, даст рабочим возможность хоть немного подышать свежим воздухом. Этот поразительный для рассуждений о столь высоком государственном празднике прагматизм разделял даже генерал Яаан Соотс, бывший тогда депутатом от Крестьянской партии, а в 1919 году служивший у Лайдонера начальником штаба. В июне, заявил Соотс, посевная уже закончена, поэтому крестьяне тоже могут позволить себе выходной.
Закон был принят в трех чтениях, в ходе обсуждений вопрос об историческом смысле 23 июня даже не поднимался, и никто не спрашивал, какие именно торжества должно устраивать государство, если вообще должно. Тема Войны за независимость была к этому времени сильно политизированной - не в последнюю очередь благодаря «Vaps», как раз во время обсуждения находившейся на пике своей популярности. Этот напряженный политический фон не нашел никакого отражения в дебатах о новом празднике. Вместо этого, депутаты обсуждали введение Дня реформации, который мог бы облегчить людям вторую половину года, потому что до самого Рождества никаких других праздников не было. Предложение вернуть «летнему празднику», установленному в 1922 году, его религиозное название nelipühi (Троица) и ввести третий праздник депутат от Крестьянской партии Карл Тамм раскритиковал на том основании, что праздник станет лишним поводом для «безделья и пьянства». Конец дискуссиям положил Соотс, заявивший, что нерабочее 23 июня компенсирует утрату третьего дня Троицы. «А также порадует избирателей-социалистов», - саркастически заметил Тамм. В итоге предложением о введении нового выходного дня летом оказались довольны абсолютно все. Поскольку, в соответствии с новым законом, 22 июня превращался в короткий день, а 24 июня, традиционный праздник Иванова дня, и так был выходным, удачная по времени победа Лайдонера в сражении при Цесисе давала эстонцам два с половиной выходных дня.
Историческое обоснование Дня победы
Символическим основанием монархий является возникновение правящих династий - национальным государствам для своего обоснования тоже нужен какой-то миф. Вне всяких сомнений, победоносная Война за независимость дает достаточно материала для героической истории, а организованное на государственном уровне празднование военной победы оказывается особенно эффективным, когда во главе государства стоят люди, сражавшиеся в этой войне. Если бы весной 1934 года «Vaps» сумел заручиться поддержкой Лайдонера, переиграть эту партию на выборах не смог бы никто. Тем не менее в плане политического символизма коалиция Лайдонера с Пятсом была еще эффективнее: основатель и защитник Республики теперь стояли плечом к плечу, олицетворяя собой государство, на этот раз приготовившееся к битве с внутренними врагами.
Решающие битвы в Войне за независимость велись, конечно же, на Восточном фронте против Красной армии. Эта война была частью гражданской войны в России, и ее завершением стало подписание Тартуского мира с Советской Россией 2 февраля 1920 года. Однако война на востоке стала непопулярной, как только бои переместились на чужую территорию. Хотя в соответствии с принятой Лайдонером тактикой «активной оборонительной войны» основные наступательные действия против Красной армии на территории России велись русской белой армией при поддержке западных союзников, эту Северо-Западную армию под командованием Юденича не без оснований подозревали в нежелании сражаться за независимость Эстонии, поскольку целью, к которой она стремилась, была «единая, великая и неделимая Россия». Из-за политических обстоятельств и потребности в западной помощи сотрудничество с белыми стало для Лайдонера неприятной необходимостью.
Конфликт с Ландесвером в июне 1919 года, напротив, с самого начала был определен военным руководством как финальная битва с главным историческим врагом. Чтобы мотивировать солдат вступить в боевые действия на территории Латвии, Лайдонер 18 июня прямо заявил своей армии, что в Ландесвере воюют «балтийские бароны, наши главные враги, которым мы должны противопоставить всю имеющуюся у нас мощь». Он даже провел историческую параллель с мифической «древней Войной за свободу», которую эстонцы якобы вели против немцев в начале XIII века.
Тем не менее на этой стадии войны перспективы молодой Республики нельзя было назвать особенно светлыми. В апреле латвийское правительство было свергнуто немецким фрайкором, а Эстония ожидала нападения объединенных немецко-русских сил с юга. Пятс, однако, уже рассматривал свою страну как «островок в большевистском море». Лишь после победы при Цесисе на смену этим тревогам пришел безграничный энтузиазм, о чем свидетельствуют, к примеру, письма солдат с фронта. Возникла иллюзия, что победа над историческим врагом гарантирует Эстонии ее независимость. Тем не менее стране еще полгода предстояло сражаться с частями Красной армии.
Победа при Цесисе создала нужную эмоциональную основу для реализации изначально довольно элитистского проекта эстонской государственности - политически проект был воплощен в жизнь в апреле 1919 года на выборах в эстонское Конституционное собрание. Нет никаких сомнений, что столкновение с Ландесвером на территории Латвии было инициировано эстонским военным руководством. Когда 17 июня Конституционное собрание одобрило большинством голосов отчет Лайдонера о положении на южном фронте, особый энтузиазм вызвала декларация партии революционеров-социалистов. Лидер партии Ханс Круус (в будущем один из ведущих эстонских историков и министр иностранных дел Эстонской ССР) призвал народ встать на защиту своей земли в духе Лембиту - одного из немногих эстонских полководцев начала XIII века, чье имя упоминается в средневековых хрониках. На самом деле миф о битве при Цесисе родился еще до того, как эстонская армия одержала в ней победу, и даже самые левые депутаты Конституционного собрания поддержали героизацию этих событий.
Помимо небольшой фракции балтийских немцев, единственным членом Конституционного собрания, нарушившим настроение патриотического единодушия, был бывший премьер-министр Пятс, Крестьянская партия которого потерпела сокрушительное поражение на апрельских выборах, набрав всего 6,5% голосов избирателей. В своей речи он заявил, что Эстонии не стоит таскать для латышей каштаны из огня. Однако для большинства депутатов такая позиция была равносильна капитуляции перед немцами. В результате в июне 1919 года Пятс отдалился от патриотически настроенного большинства и весь оставшийся год пребывал в оппозиции к правительству.
В 1934 году Пятс, наверняка, допускал, что его коллеги не забыли, какую позицию он занимал во время Войны за независимость, поэтому в своих высказываниях по случаю первого празднования Дня победы он неизменно делал акцент на обороне страны в январе и феврале 1919 года, то есть в тот период, когда он еще возглавлял временное правительство. Соответственно, в июне 1934 года он проводил несколько иную историческую параллель: если в июне 1919-го Эстония стояла перед вопросом «быть или не быть», то ровно та же опасность вновь угрожала стране и весной 1934-го. Другими словами, даже если Пятс не спасал Эстонию в июне 1919-го, то в марте 1934-го он свой патриотический долг выполнил. Имея своим союзником Лайдонера, Пятс в этом смысле оказался в довольно удобной ситуации.
Празднование 23 июня в период авторитаризма
День победы предоставлял прекрасную возможность для демонстрации национального единодушия, то есть того состояния, которого Эстония, как утверждалось, достигла именно к моменту сражения при Цесисе, когда «единодушие готового к битвам поколения» принесло победу над куда более могущественным противником. Эстонская пресса в основном поддерживала инициативу новых властей, и даже ежедневная газета «Postimees», никогда не отличавшаяся особой благосклонностью к Пятсу, горячо приветствовала тот факт, что важность победы при Цесисе была, наконец, утверждена на государственном уровне. На фоне широкого распространения антигерманских настроений празднование 23 июня должно было способствовать преодолению расколов в эстонском обществе - на этом сходились все представители национальной политической элиты.
Тем не менее пресса ощущала потребность в том, чтобы дать публике историческое объяснение предстоящего празднования. В связи с чем «Postimees» провозгласила День победы днем, в который в Войне за независимость была достигнута «величайшая и самая прекрасная победа». Вспоминая «самый героический период в жизни народа», газета вынуждена была сосредоточить всю историю войны в том моменте, когда армия продемонстрировала величайшее мужество и весь народ встал, как один, плечом к плечу со своими солдатами. За несколько лет до празднования, в феврале 1928 года, Лайдонер уже заявлял, что боевой настрой армии достиг своего пика именно в дни боев с Ландесвером. Тем не менее, когда его попросили назвать самые важные моменты войны, он остановился на других эпизодах. Когда в качестве критерия отбора стала фигурировать «самая прекрасная победа», решающие приграничные сражения с Красной армией конца 1919 года пришлось сразу же отбросить. Во-первых, они не были битвами с историческим врагом, а во-вторых, никакого победного ликования за этими сражениями не последовало, потому что война закончилась перемирием. Более того, возможность празднования Тартуского мира никто даже не рассматривал - просто потому, что эта дата добавила бы в праздничный календарь эстонцев еще один сумрачный февральский день.
Эстонская риторика 1934 года, в рамках которой День победы вписывался в «великую битву за свободу», отчасти напоминала боевой стиль, характерный в те годы скорее для авторитарных европейских диктатур: «Страницы нашей истории, предшествующие завоеванию независимости, политы кровью сынов отечества, отдавших за родину самое дорогое, что у них было, - собственную жизнь». Мэр Тарту, генерал Александер Тыниссон, один из армейских командиров во время Войны за независимость, заявил, что День победы был учрежден для того, чтобы воспитать эстонскую молодежь «в духе героизма». Получилось, что 23 июня прославляло нацию, ее героическое прошлое и счастливое будущее даже в большей степени, чем День независимости. В 1938 году, когда Эстония отмечала двадцатилетие своей государственности, 24 февраля было объявлено «величайшей победой в нашей политической истории», однако 23 июня, Võidupüha, страна отмечала момент, «увенчавший» эту победу, и «мощное продолжение битв за независимость в последующие годы». Таким образом государственный переворот 1934 года был интегрирован в «великую битву за свободу», а День победы стал «нашим величайшим национальным праздником». Смысл этого празднования, состоявший в «преодолении исторической катастрофы и окончательном обретении свободы», следовало донести до каждого, чтобы это событие стало столь же понятным и близким, «как и Рождество».
По словам директора Государственного агентства пропаганды Хуго Кукке, День победы был создан для того, чтобы вдохнуть новую жизнь в «героические свершения» эстонцев и дать гражданам почувствовать себя «детьми одной судьбы». Ритуальная демонстрация единодушия достигала эмоциональной кульминации вечером 23 июня: костры, которые, по традиции, всегда жгли в ночь на Ивана Купалу, превратились в «костры победы» и стали поводом для встреч молодежи и людей старшего поколения. В связи с этой церемонией, понятой как «выражение кипящей души», у театрального режиссера Лео Калмета родилась мечта об изобретении новой традиции для «новых времен независимости»: вся нация собиралась бы у костров, чтобы поделиться «большими чувствами, объединяющими массы». Калмет считал, что, соединившись с новой церемонией «победных костров», традиционные костры, которые жгли в ночь на Ивана Купалу, станут для будущих поколений «высокой, прекрасной и глубокой новой традицией».
Летом 1936 года, когда в Берлине проходили Олимпийские игры, Пятс во время официального празднования Дня победы зажег от «костра победы» специальный факел, после чего мотоциклисты из Лиги обороны провезли его по всем уездам страны. Церемония после этого повторялась ежегодно. В местах проведения официальных праздничных мероприятий по всей стране сооружались специальные «алтари победы». Где-то их возводили рядом с руинами старинных крепостей, а где-то ставили рядом с обелисками, посвященными павшим в Войне за независимость, - в любом случае они оказывались непосредственно связанными с местами памяти о «великой борьбе за свободу». Предполагалось, что пламя костров должно символизировать сплоченность и единодушие нации, пробуждать в людях чувство принадлежности к нации и олицетворять постоянство этого единства, его особой культуры и государства в прошлом, настоящем и будущем.
Массовые празднества в берлинском или московском духе нашли свое применение и в Эстонии. С каждым Днем победы праздничные церемонии становились все более стандартизированными. Каждый должен был нести флаг, людей просили надевать национальные костюмы и петь народные песни. 23 июня было днем национального единства: люди должны были обещать освободиться от «всего, чуждого эстонской душе», и славить свою «эстонскость». Представление нации, организованное режимом, постулировало общее поклонение мифу о Цесисе в качестве высшего момента единодушия в национальной истории. Естественно, отдавать дань национальному мифу, разыгранному в столь священной обстановке, следовало в условиях «идеального и рационального порядка». Соответственно, распитие алкогольных напитков строго запрещалось. День победы ни в коем случае не должен был стать лишним поводом для «безделья и пьянства».
Никакой исторической точности в связи с празднованием Дня победы не соблюдалось. В 1936 году Пятс заявил, что 23 июня является днем «национального единения эстонского народа, днем возвращения общей воли». К этому моменту он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы попросту не вспоминать о своей злосчастной речи от 17 июня 1919 года. Уже в конце 1934 года он сделал все, чтобы День победы, понятый как постоянная практика воспроизведения исторической памяти, находился под его полным контролем, заявив таким образом исключительное право своего режима на решение вопросов, касающихся исторических празднеств. Избавившись от «Vaps», явно претендовавших на то, чтобы определять национальную политику в области истории, Пятс издал 14 декабря «Закон об употреблении термина “Война за независимость”», который запрещал использовать связанные с этой войной слова и выражения в политических целях. С этого момента решающее слово в политике памяти принадлежало Министерству внутренних дел. Таким образом Пятсу удалось превратить День победы в точку идеологической сборки для собственного режима: июньская битва 1919 года была объявлена высшим выражением идеала «национального целого» - одного из ключевых понятий идеологии самого Пятса.
Культ личности со временем только усиливался: Пятс превратился в своего рода спасителя страны. В ходе официальных празднований обязательно должен был подчеркиваться вклад Пятса в победы прошлого. В нарративе памятных церемоний особо выделялась его роль: во-первых, говорилось о том, что, подобно военной победе в июне 1919-го, мартовский переворот 1934 года положил конец «внутренним битвам периода становления» и отстоял независимость; а во-вторых, новая Конституция Пятса, одобренная на референдуме 1937 года, интерпретировалась как восстановление демократического правления. Несмотря на то, что эта Конституция на самом деле не гарантировала обещанного возвращения к демократии, 23 июня 1938 года вся нация «поздравляла любимого вождя», который вопреки многочисленным трудностям дал стране «мир и процветание». Все желали ему «многих лет и верной линии» в руководстве страны. Пятс стал символическим воплощением государственности, а 23 июня в итоге превратилось в день его собственной победы.
Тем не менее слава человека, который привел нацию к победе, сохранилась за Лайдонером - вторым лицом в государстве, «великим воином, великим националистом и великим эстонцем». Андреас Хейссен напоминает о «разрыве между переживанием реального события и воспоминанием о нем, данном в репрезентации», - он считает этот разрыв «мощным стимулом культурного и художественного творчества». Двойной культ личности, который требовался для обоснования утвердившегося в Эстонии авторитарного режима, лучше всего представлен в легендах и мифах, которыми обросло со временем сражение 23 июня. В политической иконографии того времени Пятс и Лайдонер были мифическими героями, исполнившими историческое предназначение Эстонии. Лайдонер превратился в благородного рыцаря, в итоге победившего немецкого дракона, а отец нации Пятс благословлял свой народ. В качестве национального праздника День победы способствовал формализации эмоций, превращая - посредством театрализации - абстрактное понятие нации в «нацию» видимую и живую. Заявленное единодушие нации в дни сражения при Цесисе превратилось, в качестве идеального момента «национальной целостности», в символ веры, «Пятсонию», и в то же время стало апофеозом нации, воплощенным, в конечном счете, в личностях вождей - «великих сынов нашего отечества». В конце 1930-х годов День победы, превращенный в «крупнейший национальный праздник», стал чествованием единства народа, государства и вождя. В итоге 23 июня приобрело даже большую важность, чем 24 февраля, потому что такое единство никогда бы не состоялось в недееспособной демократической республике, провозглашенной в результате битвы при Цесисе.
День победы в Эстонии был прежде всего связан с «необходимостью признания нации», однако на практике признания граждан жаждал как раз новый режим. В начале 1934 года парламентские партии просто искали удобный повод, чтобы предоставить своим избирателям лишний и по возможности погожий выходной, авторитарный же режим превратил День победы в застывший во времени «момент», через который это признание кодифицировалось национальным сознанием. Этим моментом стала единственная крупная военная победа, когда-либо одержанная эстонцами. Теперь она использовалась авторитарным режимом как олицетворение национального единства. Таким образом, для Пятса битва при Цесисе стала своего рода эрзац-плебисцитом, подтверждавшим его власть над народом.
День победы был лишь одним из государственных проектов патриотической мобилизации 1930-х годов. Последние всегда упоминались в ежегодных праздничных реляциях, создавая представление о всеохватной стратегии, включавшей в себя среди прочего украшение домов и эстонификацию имен. Все это в конечном счете должно было символизировать мощь нового единства, якобы установившегося между нацией и ее лидером. Подобно эстонским деревням, украшалась и национальная история.
Карстен Брюггеманн
Создание прошлого в условиях авторитаризма: празднование Дня победы в Эстонии в 1934--1939 годы
Карстен Брюггеманн (р. 1965) - профессор Института истории Таллинского университета. Область интересов: история прибалтийских провинций Российской империи, советская история, возникновение и трансформация прибалтийских государств в межвоенный период.
23 июня 1934 года основанная в 1918 году молодая Эстонская Республика впервые отмечала День победы. В официальной брошюре, выпущенной по этому случаю, объяснялось, что именно произошло в ходе эстонской Войны за независимость за 15 лет до этого, в июне 1919 года на «полях Цесиса» (эст. Võnnu, нем. Wenden) в Латвии. Как говорится в тексте, «наши праотцы вели роковые войны с крестоносцами, […] мы в итоге нанесли поражение своему историческому врагу». Это ключевое предложение содержит целый набор сведений о прошлом, позволяющих описать конфликт 1919 года как событие, достойное особого праздника. Во-первых, окончательную победу в этом решающем сражении одерживает коллективное «мы» - эстонцы. Во-вторых, поражение терпит «исторический враг» этого коллективного «мы», то есть разрешившийся в 1919 году конфликт обнаруживает долгую предысторию. В-третьих, предки нынешнего коллективного «мы» сражались на том же поле битвы с «крестоносцами», то есть, предположительно, с тем самым упомянутым выше «историческим врагом», в силу чего сражение 1919 года оказывается встроенным в повествовательный шаблон, уводящий в XIII век, в эпоху крестоносцев. Есть свидетельства, что такое описание введенного по инициативе государства праздника должно было придать особый вес последовательному рассказу об эстонском народе, с незапамятных времен защищавшем свою независимость от «исторического врага».
При анализе смысла, который приписывается конкретному событию, произошедшему в июне 1919 года, следует принимать во внимание, что устроенное в июне 1934 года празднование Дня победы было одним из первых мероприятий авторитарного режима, установившегося после государственного переворота, который в марте 1934 года совершил один из основателей государства Константин Пятс. Эсхатологическая предыстория, созданная для этого конкретного дня, указывает, что торжества по случаю 23 июня в авторитарной Эстонии (1934-1940) преподносили независимость и государственность как завершение прошлого в настоящем и закрепляли за государственным лидером статус вождя-исполина. Тем не менее, как я покажу далее, изначально не предполагалось, что День победы будет превозносить авторитарную диктатуру Пятса, поскольку решение об этом празднике было принято до переворота 12 марта. Как бы то ни было, празднование Дня победы в Эстонии превратилось в «преклонение перед нацией», нашедшее свое выражение в «политическом стиле, ставшем на деле секуляризированной религией», а также в ритуалах, которые позволяли привлекать людей к «активному участию в национальных таинствах».
После Первой мировой войны почитание новоизобретенной национальной истории не было в восточноевропейском контексте чем-то из ряда вон выходящим. Молодые национальные государства, получившие независимость после распада многонациональных империй, оглядывались назад в поисках нарратива, способного обосновать политическое воспроизводство этнической группы и легитимировать ее право на определенную территорию. Проекты национального строительства в этом регионе «сводились к тому, чтобы спроецировать в прошлое текущие культурные практики своей группы и ее нынешний образ себя». «Национальные дни» вводили с тем, чтобы «отмерять время» национального нарратива той или иной страны. Эти празднования предназначались для размышлений о том, «кто мы сейчас и кем мы хотим стать в будущем». Чествование унифицированной и подчищенной истории не только упрочивало позицию молодых государств на международной арене, но и демонстрировало признание этой версии истории внутри национального коллектива. «Национальные дни», то есть ежегодные государственные празднования, способствовавшие укреплению этого коллектива, являются «ключевыми маркерами в национальной биографии» и в «национальных нарративах, в формирование которых всегда вовлечены действующие политические субъекты».
В начале 1930-х годов у эстонцев, однако, все еще не было связно изложенной и официально изданной истории, поскольку местная историческая наука только начала освобождаться от немецкого влияния: ранее история бывших прибалтийских губерний Российской империи излагалась с точки зрения балтийских немцев. В их перспективе местная история являлась скорее Regionalgeschichte, чем Volksgeschichte. День победы, таким образом, символизировал не только военное торжество над «историческим врагом» - он также знаменовал и триумф эстонской версии прошлого, то есть нес с собой интеллектуальную эмансипацию от чужого правления, поскольку основывался на понятиях, выработанных движением «национального пробуждения» в конце XIX века. Чтобы исторически обосновать эстонскую государственность, первое же поколение профессиональных эстонских историков конструирует период величия. В конце 1930-х годов представители государства уже заявляют, что Эстония обладала государственностью еще до католической колонизации. Следовательно, победа в Войне за независимость теперь означала отвоевание некогда имевшейся свободы.
Как показал Марек Тамм, эстонский нарратив исходил из того, что прошлое страны «характеризовалось многовековой борьбой за свободу и против немцев». С этой точки зрения победа, одержанная в июне 1919 года над Baltische Landeswehr, Прибалтийским ландесвером, который состоял из балтийских немцев, будто бы отстаивавших свое господство над регионом, символизировала - ни больше ни меньше - завершение национальной истории. В этот день эстонцы нанесли поражение историческому врагу, который на протяжении семисот лет препятствовал реализации исторического права эстонцев на собственную государственность. Избрав 23 июня в качестве официального Дня победы, правительство явным образом проводило в жизнь господствующий нарратив, который Тамм метко назвал «Великой битвой эстонцев за свободу». Именно он был взят за основу государственной исторической политики.
Государственный праздник в национальных цветах
Национальные празднования в Эстонии не были изобретением авторитарного режима. Уже фестивали традиционной песни, проходившие с 1869 года, укореняли «национальные мифы и символы в народном сознании». 24 февраля 1918 года в Таллине на всеобщее обозрение был вывешен манифест о независимости Эстонии, подписанный в том числе Пятсом. Хотя он и провисел всего несколько часов (в силу того, что город тут же заняла немецкая армия, удерживавшая его до ноября), 12 февраля 1919 года эстонское временное правительство провозгласило этот день Днем независимости. Начиная с февраля 1919 года в ознаменование очередной годовщины рождения государства в эстонской столице ежегодно проводился военный парад. Крупнейший парад состоялся на Площади свободы в Таллине в десятую годовщину независимости в 1928 году, а небывалое количество граждан, собравшихся, чтобы посмотреть его, зримо обозначило поддержку независимости среди населения страны. Тем не менее пресса была все еще настроена критически. Ведущая независимая ежедневная газета «Päewaleht» писала, что страна еще не достигла того, о чем десять лет назад мечтали люди. В целом тон публикаций можно оценить как подчеркнуто благоприятный, однако никакого ликующего подобострастия пока не наблюдалось.
День победы был учрежден в начале 1934 года, Пятс в тот момент занимал должность государственного старейшины Эстонии. Предыдущее правительство было вынуждено уйти в отставку после того, как в октябре 1933 года праворадикальная организация ветеранов Войны за независимость («Vaps») одержала сокрушительную победу на конституционном референдуме, получив 72,7% голосов. Изменение Конституции, за которое они ратовали, касалось введения сильной всенародно избираемой президентской власти и соответствующего ограничения полномочий парламента, бывшего, по Конституции 1920 года, главным органом власти в Республике. Соответственно, в течение ста дней после референдума должна была быть принята новая Конституция. Президентские и парламентские выборы назначили на апрель 1934 года. Предчувствуя победу, «Vaps» использовала проходившие в январе 1934-го муниципальные выборы, чтобы развернуть беспрецедентную по интенсивности политическую кампанию. Однако 12 марта Пятс, пользуясь полномочиями, которые давала ему новая Конституция, и при поддержке отставного генерала Йохана Лайдонера, который как человек, руководивший армией во время Войны за независимость, пользовался огромной популярностью в народе, объявил чрезвычайное положение, арестовал лидеров ветеранской организации и отложил выборы. Пятс обосновывал свои действия необходимостью спасения демократии, оказавшейся под угрозой фашизма, и таким образом получил поддержку всех парламентских партий, опасавшихся победы «Vaps» еще больше Пятса.
Еще до переворота патриотический настрой эстонской прессы предвосхищал политическую риторику грядущего авторитаризма. К тому же в силу удивительного совпадения в феврале 1934 года Пятс и Лайдонер праздновали круглые даты. 12 февраля Лайдонер отмечал полувековой юбилей, а 23 февраля шестьдесят лет исполнялось Пятсу. В газетах об этом писали с энтузиазмом и преданностью. Уже после мартовского переворота, в июне 1934 года, состоялось торжественное шествие по случаю пятидесятилетия национального флага. Голубой, черный и белый были провозглашены «цветами, объединяющими нас всех»; Пятс и Лайдонер были, естественно, одними из главных участников этого «священного торжества».
Несколько дней спустя Лайдонер, возглавлявший эстонский Олимпийский комитет, открыл первые Эстонские игры - национальный спортивный праздник. Спортивная программа включала в себя соревнования по легкой атлетике, теннису, футболу, борьбе и народным танцам, а основным событием культурной программы стала так называемая массовая пьеса, написанная специально для этого события популярным эстонским поэтом Хенриком Виснапуу. Как писала газета «Päewaleht», это представление показало, что эстонцы с каждым годом все в большей степени становятся «народом с историей». Описывая спортивный праздник, демонстрировавший оборонительный потенциал страны и бывший в то же время и фестивалем национальной культуры, эстонские газеты готовили своих читателей к празднованию первого Дня победы. Пьеса Виснапуу создала образ эстонских викингов, которые, по преданию, в конце XII века уничтожили крупный шведский торговый город Сигтуну. В 1930-е годы мотив эстонских пиратов-властителей Балтийского моря не раз всплывал в серьезных историографических исследованиях - не в последнюю очередь для того, чтобы показать, чего на самом деле лишилась нация в ходе muistne vabadusvõitlus, так называемой Ранней войны за независимость, которую эстонцы якобы вели против датчан и немцев. День победы, отмечавшийся всего через неделю после Эстонских игр, еще раз подкрепил нарратив о том, как эстонцы, лишившиеся независимости в начале XIII века, в ходе битвы при Цесисе вернули себе право распоряжаться собственной землей. Таким образом, круг эстонской истории символически замкнулся.
Учреждение Дня победы в начале 1934 года
Когда в конце января - начале февраля 1934 года Riigikogu, эстонский парламент, обсуждал новый закон о государственных праздниках и введении Дня победы, единственным вопросом, действительно занимавшим депутатов, была погода. Битва при Цесисе, предложенная правительством в качестве повода для празднования, не вызвала у депутатов никаких возражений. Даже депутат-социалист Аугуст Сирро согласился, что в значении этой битвы сомневаться нельзя. Однако для него, как и для многих других, решающим фактором стало то, что государственный праздник, приходящийся на июнь, даст рабочим возможность хоть немного подышать свежим воздухом. Этот поразительный для рассуждений о столь высоком государственном празднике прагматизм разделял даже генерал Яаан Соотс, бывший тогда депутатом от Крестьянской партии, а в 1919 году служивший у Лайдонера начальником штаба. В июне, заявил Соотс, посевная уже закончена, поэтому крестьяне тоже могут позволить себе выходной.
Закон был принят в трех чтениях, в ходе обсуждений вопрос об историческом смысле 23 июня даже не поднимался, и никто не спрашивал, какие именно торжества должно устраивать государство, если вообще должно. Тема Войны за независимость была к этому времени сильно политизированной - не в последнюю очередь благодаря «Vaps», как раз во время обсуждения находившейся на пике своей популярности. Этот напряженный политический фон не нашел никакого отражения в дебатах о новом празднике. Вместо этого, депутаты обсуждали введение Дня реформации, который мог бы облегчить людям вторую половину года, потому что до самого Рождества никаких других праздников не было. Предложение вернуть «летнему празднику», установленному в 1922 году, его религиозное название nelipühi (Троица) и ввести третий праздник депутат от Крестьянской партии Карл Тамм раскритиковал на том основании, что праздник станет лишним поводом для «безделья и пьянства». Конец дискуссиям положил Соотс, заявивший, что нерабочее 23 июня компенсирует утрату третьего дня Троицы. «А также порадует избирателей-социалистов», - саркастически заметил Тамм. В итоге предложением о введении нового выходного дня летом оказались довольны абсолютно все. Поскольку, в соответствии с новым законом, 22 июня превращался в короткий день, а 24 июня, традиционный праздник Иванова дня, и так был выходным, удачная по времени победа Лайдонера в сражении при Цесисе давала эстонцам два с половиной выходных дня.
Историческое обоснование Дня победы
Символическим основанием монархий является возникновение правящих династий - национальным государствам для своего обоснования тоже нужен какой-то миф. Вне всяких сомнений, победоносная Война за независимость дает достаточно материала для героической истории, а организованное на государственном уровне празднование военной победы оказывается особенно эффективным, когда во главе государства стоят люди, сражавшиеся в этой войне. Если бы весной 1934 года «Vaps» сумел заручиться поддержкой Лайдонера, переиграть эту партию на выборах не смог бы никто. Тем не менее в плане политического символизма коалиция Лайдонера с Пятсом была еще эффективнее: основатель и защитник Республики теперь стояли плечом к плечу, олицетворяя собой государство, на этот раз приготовившееся к битве с внутренними врагами.
Решающие битвы в Войне за независимость велись, конечно же, на Восточном фронте против Красной армии. Эта война была частью гражданской войны в России, и ее завершением стало подписание Тартуского мира с Советской Россией 2 февраля 1920 года. Однако война на востоке стала непопулярной, как только бои переместились на чужую территорию. Хотя в соответствии с принятой Лайдонером тактикой «активной оборонительной войны» основные наступательные действия против Красной армии на территории России велись русской белой армией при поддержке западных союзников, эту Северо-Западную армию под командованием Юденича не без оснований подозревали в нежелании сражаться за независимость Эстонии, поскольку целью, к которой она стремилась, была «единая, великая и неделимая Россия». Из-за политических обстоятельств и потребности в западной помощи сотрудничество с белыми стало для Лайдонера неприятной необходимостью.
Конфликт с Ландесвером в июне 1919 года, напротив, с самого начала был определен военным руководством как финальная битва с главным историческим врагом. Чтобы мотивировать солдат вступить в боевые действия на территории Латвии, Лайдонер 18 июня прямо заявил своей армии, что в Ландесвере воюют «балтийские бароны, наши главные враги, которым мы должны противопоставить всю имеющуюся у нас мощь». Он даже провел историческую параллель с мифической «древней Войной за свободу», которую эстонцы якобы вели против немцев в начале XIII века.
Тем не менее на этой стадии войны перспективы молодой Республики нельзя было назвать особенно светлыми. В апреле латвийское правительство было свергнуто немецким фрайкором, а Эстония ожидала нападения объединенных немецко-русских сил с юга. Пятс, однако, уже рассматривал свою страну как «островок в большевистском море». Лишь после победы при Цесисе на смену этим тревогам пришел безграничный энтузиазм, о чем свидетельствуют, к примеру, письма солдат с фронта. Возникла иллюзия, что победа над историческим врагом гарантирует Эстонии ее независимость. Тем не менее стране еще полгода предстояло сражаться с частями Красной армии.
Победа при Цесисе создала нужную эмоциональную основу для реализации изначально довольно элитистского проекта эстонской государственности - политически проект был воплощен в жизнь в апреле 1919 года на выборах в эстонское Конституционное собрание. Нет никаких сомнений, что столкновение с Ландесвером на территории Латвии было инициировано эстонским военным руководством. Когда 17 июня Конституционное собрание одобрило большинством голосов отчет Лайдонера о положении на южном фронте, особый энтузиазм вызвала декларация партии революционеров-социалистов. Лидер партии Ханс Круус (в будущем один из ведущих эстонских историков и министр иностранных дел Эстонской ССР) призвал народ встать на защиту своей земли в духе Лембиту - одного из немногих эстонских полководцев начала XIII века, чье имя упоминается в средневековых хрониках. На самом деле миф о битве при Цесисе родился еще до того, как эстонская армия одержала в ней победу, и даже самые левые депутаты Конституционного собрания поддержали героизацию этих событий.
Помимо небольшой фракции балтийских немцев, единственным членом Конституционного собрания, нарушившим настроение патриотического единодушия, был бывший премьер-министр Пятс, Крестьянская партия которого потерпела сокрушительное поражение на апрельских выборах, набрав всего 6,5% голосов избирателей. В своей речи он заявил, что Эстонии не стоит таскать для латышей каштаны из огня. Однако для большинства депутатов такая позиция была равносильна капитуляции перед немцами. В результате в июне 1919 года Пятс отдалился от патриотически настроенного большинства и весь оставшийся год пребывал в оппозиции к правительству.
В 1934 году Пятс, наверняка, допускал, что его коллеги не забыли, какую позицию он занимал во время Войны за независимость, поэтому в своих высказываниях по случаю первого празднования Дня победы он неизменно делал акцент на обороне страны в январе и феврале 1919 года, то есть в тот период, когда он еще возглавлял временное правительство. Соответственно, в июне 1934 года он проводил несколько иную историческую параллель: если в июне 1919-го Эстония стояла перед вопросом «быть или не быть», то ровно та же опасность вновь угрожала стране и весной 1934-го. Другими словами, даже если Пятс не спасал Эстонию в июне 1919-го, то в марте 1934-го он свой патриотический долг выполнил. Имея своим союзником Лайдонера, Пятс в этом смысле оказался в довольно удобной ситуации.
Празднование 23 июня в период авторитаризма
День победы предоставлял прекрасную возможность для демонстрации национального единодушия, то есть того состояния, которого Эстония, как утверждалось, достигла именно к моменту сражения при Цесисе, когда «единодушие готового к битвам поколения» принесло победу над куда более могущественным противником. Эстонская пресса в основном поддерживала инициативу новых властей, и даже ежедневная газета «Postimees», никогда не отличавшаяся особой благосклонностью к Пятсу, горячо приветствовала тот факт, что важность победы при Цесисе была, наконец, утверждена на государственном уровне. На фоне широкого распространения антигерманских настроений празднование 23 июня должно было способствовать преодолению расколов в эстонском обществе - на этом сходились все представители национальной политической элиты.
Тем не менее пресса ощущала потребность в том, чтобы дать публике историческое объяснение предстоящего празднования. В связи с чем «Postimees» провозгласила День победы днем, в который в Войне за независимость была достигнута «величайшая и самая прекрасная победа». Вспоминая «самый героический период в жизни народа», газета вынуждена была сосредоточить всю историю войны в том моменте, когда армия продемонстрировала величайшее мужество и весь народ встал, как один, плечом к плечу со своими солдатами. За несколько лет до празднования, в феврале 1928 года, Лайдонер уже заявлял, что боевой настрой армии достиг своего пика именно в дни боев с Ландесвером. Тем не менее, когда его попросили назвать самые важные моменты войны, он остановился на других эпизодах. Когда в качестве критерия отбора стала фигурировать «самая прекрасная победа», решающие приграничные сражения с Красной армией конца 1919 года пришлось сразу же отбросить. Во-первых, они не были битвами с историческим врагом, а во-вторых, никакого победного ликования за этими сражениями не последовало, потому что война закончилась перемирием. Более того, возможность празднования Тартуского мира никто даже не рассматривал - просто потому, что эта дата добавила бы в праздничный календарь эстонцев еще один сумрачный февральский день.
Эстонская риторика 1934 года, в рамках которой День победы вписывался в «великую битву за свободу», отчасти напоминала боевой стиль, характерный в те годы скорее для авторитарных европейских диктатур: «Страницы нашей истории, предшествующие завоеванию независимости, политы кровью сынов отечества, отдавших за родину самое дорогое, что у них было, - собственную жизнь». Мэр Тарту, генерал Александер Тыниссон, один из армейских командиров во время Войны за независимость, заявил, что День победы был учрежден для того, чтобы воспитать эстонскую молодежь «в духе героизма». Получилось, что 23 июня прославляло нацию, ее героическое прошлое и счастливое будущее даже в большей степени, чем День независимости. В 1938 году, когда Эстония отмечала двадцатилетие своей государственности, 24 февраля было объявлено «величайшей победой в нашей политической истории», однако 23 июня, Võidupüha, страна отмечала момент, «увенчавший» эту победу, и «мощное продолжение битв за независимость в последующие годы». Таким образом государственный переворот 1934 года был интегрирован в «великую битву за свободу», а День победы стал «нашим величайшим национальным праздником». Смысл этого празднования, состоявший в «преодолении исторической катастрофы и окончательном обретении свободы», следовало донести до каждого, чтобы это событие стало столь же понятным и близким, «как и Рождество».
По словам директора Государственного агентства пропаганды Хуго Кукке, День победы был создан для того, чтобы вдохнуть новую жизнь в «героические свершения» эстонцев и дать гражданам почувствовать себя «детьми одной судьбы». Ритуальная демонстрация единодушия достигала эмоциональной кульминации вечером 23 июня: костры, которые, по традиции, всегда жгли в ночь на Ивана Купалу, превратились в «костры победы» и стали поводом для встреч молодежи и людей старшего поколения. В связи с этой церемонией, понятой как «выражение кипящей души», у театрального режиссера Лео Калмета родилась мечта об изобретении новой традиции для «новых времен независимости»: вся нация собиралась бы у костров, чтобы поделиться «большими чувствами, объединяющими массы». Калмет считал, что, соединившись с новой церемонией «победных костров», традиционные костры, которые жгли в ночь на Ивана Купалу, станут для будущих поколений «высокой, прекрасной и глубокой новой традицией».
Летом 1936 года, когда в Берлине проходили Олимпийские игры, Пятс во время официального празднования Дня победы зажег от «костра победы» специальный факел, после чего мотоциклисты из Лиги обороны провезли его по всем уездам страны. Церемония после этого повторялась ежегодно. В местах проведения официальных праздничных мероприятий по всей стране сооружались специальные «алтари победы». Где-то их возводили рядом с руинами старинных крепостей, а где-то ставили рядом с обелисками, посвященными павшим в Войне за независимость, - в любом случае они оказывались непосредственно связанными с местами памяти о «великой борьбе за свободу». Предполагалось, что пламя костров должно символизировать сплоченность и единодушие нации, пробуждать в людях чувство принадлежности к нации и олицетворять постоянство этого единства, его особой культуры и государства в прошлом, настоящем и будущем.
Массовые празднества в берлинском или московском духе нашли свое применение и в Эстонии. С каждым Днем победы праздничные церемонии становились все более стандартизированными. Каждый должен был нести флаг, людей просили надевать национальные костюмы и петь народные песни. 23 июня было днем национального единства: люди должны были обещать освободиться от «всего, чуждого эстонской душе», и славить свою «эстонскость». Представление нации, организованное режимом, постулировало общее поклонение мифу о Цесисе в качестве высшего момента единодушия в национальной истории. Естественно, отдавать дань национальному мифу, разыгранному в столь священной обстановке, следовало в условиях «идеального и рационального порядка». Соответственно, распитие алкогольных напитков строго запрещалось. День победы ни в коем случае не должен был стать лишним поводом для «безделья и пьянства».
Никакой исторической точности в связи с празднованием Дня победы не соблюдалось. В 1936 году Пятс заявил, что 23 июня является днем «национального единения эстонского народа, днем возвращения общей воли». К этому моменту он чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы попросту не вспоминать о своей злосчастной речи от 17 июня 1919 года. Уже в конце 1934 года он сделал все, чтобы День победы, понятый как постоянная практика воспроизведения исторической памяти, находился под его полным контролем, заявив таким образом исключительное право своего режима на решение вопросов, касающихся исторических празднеств. Избавившись от «Vaps», явно претендовавших на то, чтобы определять национальную политику в области истории, Пятс издал 14 декабря «Закон об употреблении термина “Война за независимость”», который запрещал использовать связанные с этой войной слова и выражения в политических целях. С этого момента решающее слово в политике памяти принадлежало Министерству внутренних дел. Таким образом Пятсу удалось превратить День победы в точку идеологической сборки для собственного режима: июньская битва 1919 года была объявлена высшим выражением идеала «национального целого» - одного из ключевых понятий идеологии самого Пятса.
Культ личности со временем только усиливался: Пятс превратился в своего рода спасителя страны. В ходе официальных празднований обязательно должен был подчеркиваться вклад Пятса в победы прошлого. В нарративе памятных церемоний особо выделялась его роль: во-первых, говорилось о том, что, подобно военной победе в июне 1919-го, мартовский переворот 1934 года положил конец «внутренним битвам периода становления» и отстоял независимость; а во-вторых, новая Конституция Пятса, одобренная на референдуме 1937 года, интерпретировалась как восстановление демократического правления. Несмотря на то, что эта Конституция на самом деле не гарантировала обещанного возвращения к демократии, 23 июня 1938 года вся нация «поздравляла любимого вождя», который вопреки многочисленным трудностям дал стране «мир и процветание». Все желали ему «многих лет и верной линии» в руководстве страны. Пятс стал символическим воплощением государственности, а 23 июня в итоге превратилось в день его собственной победы.
Тем не менее слава человека, который привел нацию к победе, сохранилась за Лайдонером - вторым лицом в государстве, «великим воином, великим националистом и великим эстонцем». Андреас Хейссен напоминает о «разрыве между переживанием реального события и воспоминанием о нем, данном в репрезентации», - он считает этот разрыв «мощным стимулом культурного и художественного творчества». Двойной культ личности, который требовался для обоснования утвердившегося в Эстонии авторитарного режима, лучше всего представлен в легендах и мифах, которыми обросло со временем сражение 23 июня. В политической иконографии того времени Пятс и Лайдонер были мифическими героями, исполнившими историческое предназначение Эстонии. Лайдонер превратился в благородного рыцаря, в итоге победившего немецкого дракона, а отец нации Пятс благословлял свой народ. В качестве национального праздника День победы способствовал формализации эмоций, превращая - посредством театрализации - абстрактное понятие нации в «нацию» видимую и живую. Заявленное единодушие нации в дни сражения при Цесисе превратилось, в качестве идеального момента «национальной целостности», в символ веры, «Пятсонию», и в то же время стало апофеозом нации, воплощенным, в конечном счете, в личностях вождей - «великих сынов нашего отечества». В конце 1930-х годов День победы, превращенный в «крупнейший национальный праздник», стал чествованием единства народа, государства и вождя. В итоге 23 июня приобрело даже большую важность, чем 24 февраля, потому что такое единство никогда бы не состоялось в недееспособной демократической республике, провозглашенной в результате битвы при Цесисе.
День победы в Эстонии был прежде всего связан с «необходимостью признания нации», однако на практике признания граждан жаждал как раз новый режим. В начале 1934 года парламентские партии просто искали удобный повод, чтобы предоставить своим избирателям лишний и по возможности погожий выходной, авторитарный же режим превратил День победы в застывший во времени «момент», через который это признание кодифицировалось национальным сознанием. Этим моментом стала единственная крупная военная победа, когда-либо одержанная эстонцами. Теперь она использовалась авторитарным режимом как олицетворение национального единства. Таким образом, для Пятса битва при Цесисе стала своего рода эрзац-плебисцитом, подтверждавшим его власть над народом.
День победы был лишь одним из государственных проектов патриотической мобилизации 1930-х годов. Последние всегда упоминались в ежегодных праздничных реляциях, создавая представление о всеохватной стратегии, включавшей в себя среди прочего украшение домов и эстонификацию имен. Все это в конечном счете должно было символизировать мощь нового единства, якобы установившегося между нацией и ее лидером. Подобно эстонским деревням, украшалась и национальная история.