Ему было 18, он читал Ремарка
В электричку я обычно беру капиллярную ручку, чтобы набросать портреты рюкзачков, полок, помидоринок и, конечно, людей. Сегодня,в это жаркое сентябрьское утро, я нетипично для себя сыграла в папарацци, а, может, просто тяжело читать Гуссерля. Только феменология лежит у меня в сумке.
Я бежала за поездом на 10:40, и его легкая походка эхом откликалась на мой топот. А потом мы шли след в след, в поисках свободного кресла. У первого вагона мы, наконец, переглянулись и решили постоять в тамбуре, забаррикадировав углы.
И на этом в-общем-то и сказочке конец. Я достала свой "Голос и феномен".. Он достал Ремарка. И я вздохнула, оглядев его чудесную молодость, смешные кеды, нелепую джинсовую куртку. Мне 26, я тоже стою здесь в кедах, только кожаных, и... я не открою Ремарка, а если открою, он уже не будет главным романтиком столетия.
Старики никогда не были детьми. Бредбери прав. Мы забываем эмоции, увлекаясь настоящим. И это настоящее не менее прекрасно, но... иногда, стоя в душной электричке, так хочется написать юный портрет. Взгляните!
Я бежала за поездом на 10:40, и его легкая походка эхом откликалась на мой топот. А потом мы шли след в след, в поисках свободного кресла. У первого вагона мы, наконец, переглянулись и решили постоять в тамбуре, забаррикадировав углы.
И на этом в-общем-то и сказочке конец. Я достала свой "Голос и феномен".. Он достал Ремарка. И я вздохнула, оглядев его чудесную молодость, смешные кеды, нелепую джинсовую куртку. Мне 26, я тоже стою здесь в кедах, только кожаных, и... я не открою Ремарка, а если открою, он уже не будет главным романтиком столетия.
Старики никогда не были детьми. Бредбери прав. Мы забываем эмоции, увлекаясь настоящим. И это настоящее не менее прекрасно, но... иногда, стоя в душной электричке, так хочется написать юный портрет. Взгляните!