Срать на идеалы молодости. Исповедь разочаровавшегося левака /
В последнее время я иногда удивлялся: куда девался неистовый левак Костенко?
Оказывается, еще несколько лет назад он написал это....
Текст с сайта "Послезавтра".
Дмитрий Костенко - один из активнейших участников левого движения 1990-х годов, создатель и лидер двух российских леворадикальных организаций: «Инициатива революционных анархистов» (ИРЕАН) и «Студенческая защита», идейный вдохновитель радикальной молодежи, устроившей беспорядки в центре Москвы 12 апреля 1994 г. и 12 апреля 1995 г.Надеемся, что данный текст, написанный еще в 2009 году и представляющий собой размышления над опытом молодежного протеста в постперестроечной России, поможет нам в нашей сегодняшней деятельности.
Срать на идеалы молодости. Исповедь разочаровавшегося левака.
Из журнала «Контркультура».
Мама-миллионерша купила мурманскому анархисту Денису Пузыреву квартиру в Питере и взялась ее обустраивать. Денис долго отговаривал маму не покупать золотой унитаз, убеждая, что это дурной вкус. Злобный Фред сказал ему на это: «Пусть купит черный. Представляешь какое это наслаждение - срать на идеалы молодости».
Не люблю я антиглобалистов. Несмотря на весь размах движения какие-то они не настоящие, игрушечные.
Съездили в Прагу, в Сиэтл, в Ниццу, покидали коктейли Молотова, помахали знаменами и попели революционные песни. Долбанули российского вице-премьера плакатом по башке, но ведь не убили же. Пока не действует принцип жизнь за жизнь, кровь за кровь игра в революцию не превращается в саму революцию.
Точно такие же упреки старый пидарас и коммунист Пьер Паоло Пазолини бросал мальчикам 68-го года.
Дескать, я аплодировал полиции, когда она ногами месила вас, буржуазных сынков, возомнивших себя революционерами.
Но из некоторых мальчиков все-таки вышел толк. Походил наглый мотоциклист в коже Андреас Баадер на семинары и демонстрации, надоела ему эта брехня, пошел - сжег универмаг. Надоело преуспевающей журналистке Ульрике Майнхоф быть просто прогрессивной левой, бороться за мир во всем мире и помогать голодающим детям в Латинской Америке, взялась за пистолет - освободила Баадера.
Когда люди сначала ночи на пролет говорят о революции, а поутру берут «питон-38» и делают свое дело - это настоящее. А когда люди одну, другую, третью ночь говорят на кухне о революции, год за годом как на работу ходят на демонстрации и семинары, это, увы, нет.
Я не смог через себя переступить, я не стал террористом.
В детстве я любил смотреть фильмы про революцию. Мне всегда нравились пьяные матросы и махновцы-бандиты. Я думал, какие это замечательные люди. Я тоже хотел быть таким. В 9 лет я изготовил кучу листовок на которых фломастером нарисовал череп с костями, написал «Анархия-мать порядка!» и разбросал их из окна. За что был выпорот отцом, который работал на инофирме и из-за моих выкрутасов мог оказаться невыездным. В моей душе созрел протест и я на всю жизнь остался анархистом.
Еще в школе я читал всякие разоблачающие книжки про «новых левых» и мне это тоже нравилось. В дремучие годы Андропова и Черненко я размышлял о том, как это должно быть хорошо идти под не пойми каким знаменем на не пойми какую демонстрацию и орать не пойми что. Потом началась перестройка, пошли всякие разные там демократы…
С одной стороны, казалось бы хорошо - демонстрации, демократия, свобода, а с другой стороны - посмотришь на этих демократов - ну полные задроты. Какие-то они мелкие, плюгавые, на демонстрации ходят в основном для того, чтобы пострадать, бормочут что-то о ненасилии. То есть людям явно нравиться получать пиздюли, а не раздавать их.
Какие-же это революционеры? Нет, нужно что-то левое, радикально, революционное. И тут из передачи радио «Свобода» узнаю, что в Москве прошла анархистская демонстрация. Я конечно стал их искать, нашел и вступил. Анархисты оказались ненамного лучше демократов. Им нравилось развивать какие-то концепции, говорить о самоуправлении, а бомбы делать никто не хотел, да и запрещены были бомбы в их уставе. Плюгавостью они тоже все отличались за исключением их вождя - бабоподобного Андрея Исаева. Меня они держали сначала за здорового облома с парой извилин в башке и заставляли как самого рослого представителя Конфедерации анархо-синдикалистов таскать на демонстрации их знамя.
А в голове у меня кое-что было. Нормальная юношеская каша из Маркузе, Че Гевары, «новых левых» и мая-68 года. Прочел я об этом пару лекций - ну и заставили они меня просвещать приходящий в анархисты молодняк - полных пеньков. С ними мы изучали «новых левых», которые были чуть покруче чем официальная КАСовская программа в духе «пацифизм, мир, дружба, жвачка, синдикализм».
В Конфедерации всем заправляли толстомордый Исаев - существо неопределенного пола, внешне - полный двойник Новодворской, и молодой, но уже начинающий плешиветь Саша Шубин.
Личности хитрые и скользкие. Фактически они были не анархистами, а ушлыми комсомольскими лидерами среднего звена, которые, видя, что в демократическом движении все посты уже расхватали диссидюги и либеральные литераторы, решили занять свободную нишу и возглавить какое-нибудь движение, на волне которого можно сделать себе карьеру.
Их интерес к анархизму очень не понравился тем, для кого анархия являлась образом жизни, вроде аутентичного анархиста Пети Рауша, который уже тогда стоял на Невском у забора с черным знаменем в папахе из искусственного козла.
Но я таким безумным нонконформистом не был, хотя анархическое начальство доставало и меня. На всякое проявление самостоятельности вожди смотрели косо, воспринимая как посягательство на их святую собственность - Конфедерацию анархо-синдикалистов.
А потом в организацию пришла Буза. Самая феноменальная стерва, какие вообще редко встречаются на свете, сильная личность. Она с полтычка просекла расклады внутри федерации и стала подуськивать молодежь к самостоятельным действиям. Полем для активности стали оранжевые акции - хеппенинги в духе голландских прово и прогремевшей в те годы польской «Оранжевой Альтернативы».
У Шубина с Исаевым вскоре при виде нас начинались истерики и однажды на одном из занудных заседаний Бузу выперли из КАС за призывы к бомбовому террору. И я сказал - «Да пошли вы на хуй со своим миролюбием!» - и тоже от них вышел. А потом мне позвонил видный теоретик анархизма Вадик Дамье и сказал, что надо создавать новую организацию. Но только чур, путь в ее программе будут анархо-коммунизм Кропоткина и негативная диалектика Теодора Адорно. Я ответил: «Вадик ты хочешь негативную диалектику? Будет тебе негативная диалектика!» Так мы стали Инициативой революционных анархистов (ИРЕАН).
Первый второй и третий мир. Сегодня Россия как пьяный канатоходец раскачивается на веревке склоняясь, то в первый - благодушный, зажравшийся, самодовольный, то в третий - голодный, нищий, озлобленный. А ведь был еще и второй - общество, которое мы потеряли. Где, имея в кармане трешку, ты мог быть счастлив не задумываясь о завтрашнем дне. Где не слишком жирное и не слишком голодное существование давало людям неоцененные возможности для творчества и душевного общения. Человек не слишком напрягался в погоне за куском хлеба и в свободное от работы время мог напиваться, мог бегать за дефицитом, мог копаться в своей душе, а мог посвящать его общению с друзьями, или неподцензурному творчеству. И ведь как здорово выходило, поди это верни сейчас…
Сейчас либо ты в игре и высунув язык пашешь на работе, либо ты высунув тот же язык ищешь эту работу.
Сегодня восточные немцы, ностальгирующие по ГДР, говорят западным - мы с вами не один народ. У нас есть душа, а у вас нет. И главное никто не попытался понять, а что же там было такое, что мы безвозвратно с каждым днем теряем.
Сделать целиком правильную революцию нельзя. Нельзя получить все блага былого строя без очередей и бюрократии.
Просто надо сделать выбор к чему ты стремишься - жить в том дерьме, что есть сейчас, или в том, что было тогда.
Мы постепенно, год ха годом, шаг за шагом утрачиваем свою, обретенную благодаря реальному социализму, идентичность. Пока здесь в России это не особенно ощущается - хватает других проблем. Но вот в ГДР, которая сразу объединилась со своим самодовольным западным родственником, это почувствовали уже через пару-тройку лет.
Сейчас страны Восточной Европы наперегонки стремятся войти в объединенную Европу, а вот когда войдут почувствуют, что они потеряли. Более-менее независимая, непродажная богема там уже это чувствует. России с ее кризисами пока не до этого. Пока проявления ностальгии заметны лишь в старых песнях о главном и шествиях бабушек с красными знаменами. Но вот когда наш канатаходец окончательно раскачается и свалиться либо в одну либо в другую сторону вот тогда…
Первые годы ИРЕАНа были сплошным безумием. Дамье двигал концепцию - нужны «прямые действия», нужны самостоятельные ИРЕАНовские митинги, этим мы будем отличаться от прочих анархо-групп, которых к тому времени развелось в Москве как поганок после дождя. Буза, как пионервожатая, накручивала хвосты всем прочим ИРЕАНовцам и в результате митинг шел за митингом. Иногда по пять раз в неделю. Собирались обычно человек десять под копытом - у памятника Юрию Долгорукому и начинали орать без всякой организации и предварительного оповещения.
Народ в то время был еще любопытный и послушать, что это за придурки здесь орут, останавливалось человек 200-300.
Я тогда много драл глотку на улице. Иногда толпа встречала мои призывы одобрительным кряканьем, иногда матюгами. Но впервые почувствовать, как масса подчиняется тебе и идет за тобой мне удалось в ноябре 91-го года. 7 ноября еще толком никто не знал, что же будет. Москва еще не видела оппозиционных красных демонстраций.
«Трудовая Москва» собирала народ где-то вдалеке на Октябрьской площади, а многие по привычке пришлись на Красную. Собралось тысячи три неорганизованного народа и они потихоньку волновались - пустят их туда или не пустят. Вот в эту волнующуюся толпу вклинивается человек двадцать решительно настроенных анархистов и троцкистов, разогревающих народ через звукоусилительную технику. А толпе еще не понятно - что делать. Милиция для коммунистических бабушек пока еще своя, народная.
Первомай 93-го на Ленинском проспекте, Останкино летом 92-го, октябрь 93-го у Белого дома - все прелести разгонов еще впереди. И бабушки не понимают почему их не пускают на Красную площадь. А тут вовремя подоспевшие провокаторы объясняют почему. Толпа заволновалась, прорвала хрупкий милицейский кордон (милиция ведь она тоже была неподготовленная) и вынесла нас на Красную площадь. КАЙФ!
Главное место страны захвачено!
Хочешь - разгоняй караул у Мавзолея, хочешь - выковыривай кого-нибудь из кремлевской стены. Взгромоздились на Лобное место и орем толпе про то как нас обманывают.
Орем десять минут… двадцать… полчаса… час… охрипли.
Что делать дальше?
А народ признал в нас своих вождей и ждет инструкций.
К мегафону, конечно, рвутся ораторы, но совсем уж клиника.
Никогда не забуду якутскую старушку в ушанке, которая что-то кричала про Ленина на своем языке.
Что делать-то?
Не на ментов же обратно идти, с площади прорываться…
Повели народ шествием вокруг Кремля…
Обошли…
И уже как бы приближаемся к исходной точке, а народу все прибавляется… И слышу, как старушки рядом причитают: «Ребятки, анархисты, не бросайте нас».
Как дальше-то быть?
Вот ужас - народ за нами пошел!
Никогда я еще не чувствовал такой растерянности.
И тут на счастье по Крымскому мосту топает краснознаменная колонна.
О, говорим, вон идет Виктор Анпилов. давайте за ним.
Вряд ли когда-либо еще я был так рад его видеть…
В своих письмах трудящиеся часто спрашивают: «Что же такое антиглобализм?».
Революционный молодняк из десятка стран списывается по Интернету, приезжает на крупные буржуйские посиделки и устраивает толстосумам потасовки с участием спецназа в облаках местной «черемухи» и коктейля Молотова.
Да, конечно, мило, но… реальных последствий от этих мероприятий не больше чем от стрит-пати или парадов любви в Берлине.
Антиглобалисты всего лишь третье и дополненное издание мая 68-го года.
Первое издание - новые левые, второе - автономы, а этот молодняк - третье, адаптированное. Не могут ребятки переступить через кровь.
Нет у них твердого представления о том, как и что надо делать, а главное - для чего.
Как-то, сидя на кухне, питерский литератор Митя Чернышев стонал: «Как бы прославиться?». «Прославиться очень просто», - ответил я ему - «Убей кого-нибудь заметного». Он сразу заткнулся.
А ведь на самом деле кровь - единственный критерий, который отличает настоящего революционера от болтуна.
И получается, что настоящих революционеров в нашей стране можно пересчитать по пальцам одной руки.
Вот чечены - идеальные казалось бы партизаны, но совершенно не умеют вычислить цель.
Ведь поначалу, в 94-м им многие, очень многие сочувствовали здесь в России.
Ну, надо же было не захватывать в больницах беременных женщин, взрывать дома и вокзалы, отрезать английским инженерам головы.
Это плохо не, потому что антигуманно, а потому что нерационально.
Левый революционер никогда не оставит бомбу в вагоне поезда, потому что его настоящая цель - пропаганда с помощью организованного насилия.
Это азы из тоненькой книжки Маригеллы.
Жертвами должны быть лица служащие режиму, вызывающие отвращение.
При упоминании о которых, у простого человека блевотина подступает к горлу.
Ну грохнули бы они Чубайса.
Даже когда он был вице-премьером несмотря на всю охрану это было сделать достаточно просто: на прессухах журналистов не обыскивают, а аккредитоваться можно от любого подметного листка. Или Гайдара, или А. Н. Яковлева их вообще теперь не охраняют.
Их ликвидация вызвала бы приступ безудержной эйфории у многомиллионной армии коммунистических старушек и слегка тронутых маразмом ветеранов НКВД.
А лучше бы даже и не убивать, а похитить как Альдо Моро.
Арендовать гектаров 20 земли в колхозе «Заветы Ильича» и устроить там народный лагерь.
Пусть вкалывают по 12 часов в сутки, а в остальное время зубрят наизусть красную книжечку Мао.
А кто не выучит заданный урок - тому не давать положенной чашечки риса в день.
Отснять все это на видеопленку и на телевиденье, чтоб знали толстопузые как оно в жизни может повернуться.
Вот это я понимаю - пропаганда действием.
Тогда бы государство узнало, что самый страшный террор не тот которого население пугается, а тот которому сочувствует.
И пошли бы, поковыляли бы бабушки в террор.
Коммунистических бабушек я люблю как дважды защитник Белого дома - в них наша надежда и сила. А молодежь то у нас дрянь, особенно студенческая. Это я вам говорю как председатель профсоюза «Студенческая защита».
Это было весной 94 года.
Официальные хомуты из студенческих профкомов что-то там должны были подписывать с вице-премьером.
Под это дело свезли к Белому Дому из московских институтов и вузов ближних к Москве областей тысяч пять студенческого молодняка на автобусах.
Народ пил пиво, грелся на солнышке и оттягивался.
Тут пришел я с мегафоном и комсомольский лидер Игорь Маляров.
Маляров тогда был не то, что теперь.
Не заплывший жиром и отупевший от пьянства боров, а герой баррикад 93 года, только что вернувшийся из Минской эмиграции, задумчивым внешним видом напоминавший европейского интеллектуала-троцкиста.
«Давай, - говорю я ему, - призовем народ к революции».
«Побьют», - опасливо поежился Маляров.
«Да не побьют. А позовут ментов - переночуем в каталажке».
И понеслось.
«Те, кто за этим забором не хотят нас слышать, но они нас услышат. Вся власть студентам!». Народ, видя такое шоу, одобрительно, похрюкивал пиво и солнце делали свое дело.
Когда дело дошло до лозунга «Пусть министр живет на одну стипендию!» за ограду полетели пустые пивные бутылки.
Мы взгромоздились на строительный вагончик турецких рабочих, ремонтировавших Белый дом после расстрела.
Внизу у наших ног бушевала уже достаточно заведенная толпа.
«Чего дальше делать», - спросил я Малярова.
Я был всерьез растерян и снова не знал, что делать с революционной массой, которая признала тебя за вождя.
Как тогда в ноябре 91-го года на Красной площади.
Маляров знал.
В октябре 93-го он построил немало баррикад.
Выскочит эдак посреди улицы с мегафоном, заведет народ, народ перевернет троллейбус, налетит милиция, а Маляров уже далеко, в другом месте баррикаду строит.
Маляров говорит: «Строим народ в колонну, перекрываем движение на Калининском проспекте». Тут уже мне в голову пришло, что побьют.
Но что же я, революционный анархист меньше революционер, чем комсомольский вожак.
А народ потек, потек, бутылки летят уже в витрины…
На перекрытии народ не остановился.
Все-таки не цепочка из 20 человек, а пять тысяч.
Колона потекла по середине Калининского проспекта к центру, к Кремлю.
Где-то у кинотеатра «Октябрь» меня как заводилу, державшего мегафон, свинтили менты. И ночь я провел в клоповнике на нарах страшно довольный собой.
На следующий день мне сказали: «Видели тебя по телевизору - весь такой революционный - вылитый Кон-Бендит».
Через несколько дней я и стал официально Кон-Бендитом - лидером созданного профсоюза «Студенческая защита».
Ненавижу когда меня предают.
Меня предали дважды.
Один раз идея в которую я верил. Другой - человек, которого считал другом и учителем.
Май 68-го - вот идея, которой я восхищался.
Я собирал о нем сведения по всем доступным, гнусным советским книжкам.
Я зубрил имена студенческих вожаков, рисовал карту Латинского квартала, расспрашивал знакомых иностранцев.
Я хотел повторить и у меня был шанс.
И поначалу все было хорошо: беспорядки в апреле 94 года, создание профсоюза, студенческий лагерь-попойка перед университетом, и дальше десятки и десятки акций, о которых писали газеты и снимало ТВ.
Но несмотря на все титанические усилия, вопреки тому что я прочитал в книжках профессора Маркузе, студенчество не оказалось авангардом.
Не собиралось оно на наши акции, не велось.
Даже, блин, подписи против призыва в армию студентов и то ставили неохотно и это-то в разгар первой чеченской.
Оказалось студенчество не авангардом, а говном.
По крайней мере, здесь, сейчас, в нашем веке.
Нелюбовь к маю 68-го, понимание, что восторгаться там особо нечем пришли после того как французский кинодокументалист Лена Шателен, повидавшая у себя в доме всех от черных пантер до ИРА, рассказала такую историю.
Молодые рабочие тогда, в 68-м наслушавшись телег студентов-гошистов о близости революции, необходимости насилия и уничтожения общества зрелищ, подложили бомбу на какой-то не то стадион, не то ипподром…
Всех повязали, судили, дали изрядные срока.
Позже один из них в тюремной больнице встретил девицу из тех, что читали ему книжки про революцию.
Он ей - «Ну как там наши, на воле, борьба продолжается?»
А она - «Ах май, ах 68-й! Какой милой игрой все это было. Ах праздник, ах карнавал!».
Ну ни хуя себе!
Для нее это игрушечки, а у человека жизнь покалечена.
Если кого звать так и за базар отвечать надо.
Недаром одна из книжек Кон-Бендита так и называлась «Большой базар».
Сразу после успеха первых акций «Студенческой защиты» гулянки бунтующих студентов обрели некоторую популярность.
Бабушки на почте узнавали: «А мы вас, молодой человек, по телевизору видели».
Прохожие на улице оборачивались.
В общем не поп-звезда, но кое-что.
Захотели с нами пообщаться и в редакции «Московского комсомольца».
От анархистов пошел я как председатель, а от комсомола послали редактора их печатного органа «Бумбараша» Пашку Былевского.
Кто б мне сказал так в году 88 или в 90-м что в числе моих приятелей будут комсомольские функционеры, а сам я буду печататься в их печатном органе - я б наплевал тому в глаза…
А сегодня уже лучшие из анархов - те что в тюрьме ждут суда по статье терроризм - вступают в организацию с чудовищным названием «комсомол».
В редакции нас долго мурыжили прежде чем начать беседу и мы потихонечку накачивались в баре баночками крепостью не более пяти градусов.
Понемножечку, понемножечку, медленно, но верно.
И тут я узнал каким может быть настоящий комсомольский вожак.
Пашка повел себя как диверсант заброшенный в тыл врага.
В редакции он разрисовал все стены хуями, а где не мог нарисовать хуй там рисовал серп и молот.
Украл из стола у журналистки и громко чавкая сожрал коробку шоколадных конфет.
Поочередно врывался во все кабинеты и пугал редакционных девиц радостным возгласом «Хайль, Гитлер!».
А под конец распахнув настежь окно поссал из него на стоявших внизу конкретных жлобов в кожаных куртках с криком «Я ссу на вас из редакции „Московского комсомольца. Да здравствует революция“.
На половине фразы вошла журналистка, которая решила что летящие в окна кирпичи - реакция на революционный призыв.
Я вернулся домой в состоянии культурного шока.
Представить себе, что такое может делать преподаватель института культуры, отец как минимум троих детей, депутат Пролетарского райсовета и кандидат философских наук, защитивший свою диссертацию по гегелевской диалектике, я не мог.
Этот феноменальный человек в конце восьмидесятых умудрился состоять одновременно в маразматическо-сталинистких тусовках „За ленинизм и коммунистические идеалы“ и быть на подпевках в панк-группе „Тупые“.
Через год после первых беспорядков волнения повторились в полном объеме, но опять лишь благодаря тому, что профкомовские недоумки свезли студентов в тот же день на то же место. Больше они нам такого подарка не сделали.
О тех волнениях я ничего не пишу, потому что меня узнали в лицо, свинтили в самом начале и всю революцию я провел в каталажке.
Но что-то наш май 68-го оказался для такой здоровой страны не то чтоб вялым, а каким-то камерным.
На пике популярности профсоюза организации возникали во многих городах, но все это были старые, знакомые лица.
Те же самые политические радикалы ради кратковременной моды перекрасившиеся в студенческий союз.
Ни UNEF, ни SDS, а те же, там же, но под новой вывеской.
Все развалилось к концу 95-го когда все активисты ушли работать на выборы, а газеты перестали писать про любую политику не связанную предвыборной борьбой.
Плюс внутренняя грызня.
Кто-то сумел снять сливки, кто-то не успел. Обидно. А закончилось все как и полагается. После разочарования наиболее крутые из околостудзащитной публики подались в террористы.
Но как-то бестолково со взрывами памятников вместо отстрела элиты.
У меня по этим делам ФСБ устроила обыск, но даже в свидетели записывать не стала.
А вот Былевский оказался последовательней.
Он чудом избежал срока.
Да и левацкий террор у нас получился какой-то камерный.
Главные персонажи - булочник-террорист Андрей Соколов и мавроди-террорист Игорь Губкин - это вам не Баадер-Майнхоф и не Курчо-Каголь.
Новый русский-новый левый террор.
Все попытки моих друзей взяться за бомбу остались как в XIX веке героическими жестами одиночек.
В отличии от чеченского террора в нашей среде не нашлось топ-менеджеров, людей с деловой хваткой, которые могли бы превратить бросание бомб в самофинансируемое предприятие.
Если спасение есть, то оно в третьем мире.
Там-то уж точно все настоящее.
И в этом были правы и профессор Маркузе и люди 68-го года.
Самые лучшие из них те, кто в 70-е взялись за „питон“ 38 калибра, вообще считали себя Западно-Европейским фронтом революции третьего мира.
Ошибка в другом - сам по себе третий мир - периферия, экзотика.
Далекие страны, в которых с равной вероятностью могут жить слоны, магараджи, птицы киви, а могут бегать по лесам партизаны.
На периферии можно допустить и великую победоносную Джамахирию, и бессмертные идеи чучхе, и революционную риторику Фиделя.
Все этот где-то там, между магараджами и Тадж-Махалами, для любознательных туристов.
Вот великий и могучий был реальностью, сверхдержавой.
Которая одним своим существованием давала возможность и побеждать партизанам в своих лимонново-банановых республиках и подпитывать убежденностью вооруженное сопротивление на западе.
Плохой, бюрократический, неказистый Советский Союз помогал им. Просто тем, что показывал альтернативу, реальность существования Иного.
Конечно в третьем мире все упрощено до предела: богатые и бедные, труд и капитал, партизаны и полиция, грабь награбленное, бедность и богатство.
И там все настоящее, настоящее до предела: усатые курды обливают себя и своих подруг бензином и подносят спичку, людоеды из УНИТА меняют необработаные алмазы на „стингеры“, колумбийские партизаны спускаются из сьерры в пампу через сельву.
Вот надо чтобы и у нас так.
Чтобы через сельву да прямо в пампу.
Чтобы борьба обрела смысл.
Два раза в одну реку войти невозможно, но если бы здесь у нас в великом и могучем заварилась бы настоящая кровавая каша на Западе бы это аукнулось не антиглобалистской чехардой с полицией а чем-то нутряным, кровавым, подлинным. Резистансом с „калашниковым“ наперевес. Как тогда в старые, добрые свинцовые 70-е.
Второй раз меня предал друг и учитель.
Человек от которого я много узнал. Ну откуда бы я например знал что такое трагедия альменде и прочая тому подобная лабуда, если бы мне об этом не рассказал Вадим Дамье.
И вот, когда волна стихии вынесла меня наверх, а ему не то чтобы стало завидно, а неуютно.
Человек привык играть роль авторитета для узкого круга в 20, 30, 40 человек в десятке стран мира.
Узок этот круг но в нем он корифей.
Мелкое болото, но в нем он главная лягушка.
А тут хоть спровоцированные, но беспорядки.
Хоть полувиртуальная студенческая организация, но зато о ней трубят газеты.
И стало ему как-то неуютно.
С одной стороны он не у дел, а с другой вся эта кутерьма не соответствует строгому анархо-синдикалистскому символу веры.
Собираюсь я в Берлин на конгресс в поддержку мексиканских сапатистов и узнаю, что туда пришла телега от моего лучшего друга Вадика с описанием всех моих существующих и несуществующих прегрешений.
А главное подзаголовком: „Костенку - не приглашать“.
Там ее распечатали и на улицах демонстрантам раздавали, чтоб кто-нибудь часом не ошибся и меня заграницу не пригласил.
Спасибо тебе, Вадик, за рекламу.
Я вынес тебя на себе из сраной Польши когда тебя скрутил геморой, я держал тебя за ноги, когда ты блевал из окна вагона поезда на Кенигсберг и после этого ты со мной так.
Ну и оставайся вожаком тихой тусовки университетских мальчиков из пяти человек.
Про меня написано в справочнике „Политический экстремизм“, а про тебя нет.
Наверняка мое досье в ФСБ толще твоего.
Я тебя ненавижу Вадим Дамье.
Соси хуй, Вадик!
Все эти годы ультрареволюционеры анархисты, троцкисты, радикальные экологи образовывали свою субкультуру, свою закрытую касту.
Деятельность которой мало зависела от событий в большом мире.
Я потратил несколько лет своей жизни усиленно подогревая жизнедеятельность в этой колбе, не давая левой сцене опустеть.
Журнал „Черная звезда“ прикалывал молодняк.
Злобный бюллетень „Новый Нестор“ провоцировал врагов на ответные действия, закипавшая ненависть мешала многим уйти из движения.
Вообще сегодня леворадикальная сцена здесь в России представлена в двух ипостасях.
Этот либо догматические секты, готовые за аз единый, за любую запятую в трудах Маркса, Троцкого, Бакунина, Мао порвать глотку конкурентам, либо аморфная экологически-анархисткая тусовка, разъезжающая каждое лето по лагерям протеста.
И те и другие в изрядной степени завязаны на Запад.
И те и другие экспортируют западные клише, копируя все в точности до мелочей.
Я сам виноват.
В значительной мере я принес в движение в начале 90-х моду на тогда еще мало известный автономизм.
Я сам дудел в эту дуду.
Говорил: „Вот какие мы серые, темные, непросвещенные.
А там на Западе все так здорово, так налажено.
Смотрите - живут в захваченных домах, создают автономные зоны, устанавливают связи (Vernetzung)“.
И внес лепту в то, что политический радикализм в России стал провинциальным по отношению к западному.
Вот они приезжают в Москву, эти учителя, менторы, просвещать нас темных и неразумных дикарей. Что-то не едут они учить латиноамериканских левых и американских негров, понимают, что если сунуться наставлять их на путь истинный, сразу припечатают клеймом империалистов и расистов. А здесь все сходит.
Вот и едут миссионеры учить нас политкорректности.
Оригинал и окончание этого весьма показательного для прежде ярких разуверившихся леваков здесь:
Срать на идеалы молодости. Исповедь разочаровавшегося левака / Свидетельство / Послезавтра
Оказывается, еще несколько лет назад он написал это....
Текст с сайта "Послезавтра".
Дмитрий Костенко - один из активнейших участников левого движения 1990-х годов, создатель и лидер двух российских леворадикальных организаций: «Инициатива революционных анархистов» (ИРЕАН) и «Студенческая защита», идейный вдохновитель радикальной молодежи, устроившей беспорядки в центре Москвы 12 апреля 1994 г. и 12 апреля 1995 г.Надеемся, что данный текст, написанный еще в 2009 году и представляющий собой размышления над опытом молодежного протеста в постперестроечной России, поможет нам в нашей сегодняшней деятельности.
Срать на идеалы молодости. Исповедь разочаровавшегося левака.
Из журнала «Контркультура».
Мама-миллионерша купила мурманскому анархисту Денису Пузыреву квартиру в Питере и взялась ее обустраивать. Денис долго отговаривал маму не покупать золотой унитаз, убеждая, что это дурной вкус. Злобный Фред сказал ему на это: «Пусть купит черный. Представляешь какое это наслаждение - срать на идеалы молодости».
Не люблю я антиглобалистов. Несмотря на весь размах движения какие-то они не настоящие, игрушечные.
Съездили в Прагу, в Сиэтл, в Ниццу, покидали коктейли Молотова, помахали знаменами и попели революционные песни. Долбанули российского вице-премьера плакатом по башке, но ведь не убили же. Пока не действует принцип жизнь за жизнь, кровь за кровь игра в революцию не превращается в саму революцию.
Точно такие же упреки старый пидарас и коммунист Пьер Паоло Пазолини бросал мальчикам 68-го года.
Дескать, я аплодировал полиции, когда она ногами месила вас, буржуазных сынков, возомнивших себя революционерами.
Но из некоторых мальчиков все-таки вышел толк. Походил наглый мотоциклист в коже Андреас Баадер на семинары и демонстрации, надоела ему эта брехня, пошел - сжег универмаг. Надоело преуспевающей журналистке Ульрике Майнхоф быть просто прогрессивной левой, бороться за мир во всем мире и помогать голодающим детям в Латинской Америке, взялась за пистолет - освободила Баадера.
Когда люди сначала ночи на пролет говорят о революции, а поутру берут «питон-38» и делают свое дело - это настоящее. А когда люди одну, другую, третью ночь говорят на кухне о революции, год за годом как на работу ходят на демонстрации и семинары, это, увы, нет.
Я не смог через себя переступить, я не стал террористом.
В детстве я любил смотреть фильмы про революцию. Мне всегда нравились пьяные матросы и махновцы-бандиты. Я думал, какие это замечательные люди. Я тоже хотел быть таким. В 9 лет я изготовил кучу листовок на которых фломастером нарисовал череп с костями, написал «Анархия-мать порядка!» и разбросал их из окна. За что был выпорот отцом, который работал на инофирме и из-за моих выкрутасов мог оказаться невыездным. В моей душе созрел протест и я на всю жизнь остался анархистом.
Еще в школе я читал всякие разоблачающие книжки про «новых левых» и мне это тоже нравилось. В дремучие годы Андропова и Черненко я размышлял о том, как это должно быть хорошо идти под не пойми каким знаменем на не пойми какую демонстрацию и орать не пойми что. Потом началась перестройка, пошли всякие разные там демократы…
С одной стороны, казалось бы хорошо - демонстрации, демократия, свобода, а с другой стороны - посмотришь на этих демократов - ну полные задроты. Какие-то они мелкие, плюгавые, на демонстрации ходят в основном для того, чтобы пострадать, бормочут что-то о ненасилии. То есть людям явно нравиться получать пиздюли, а не раздавать их.
Какие-же это революционеры? Нет, нужно что-то левое, радикально, революционное. И тут из передачи радио «Свобода» узнаю, что в Москве прошла анархистская демонстрация. Я конечно стал их искать, нашел и вступил. Анархисты оказались ненамного лучше демократов. Им нравилось развивать какие-то концепции, говорить о самоуправлении, а бомбы делать никто не хотел, да и запрещены были бомбы в их уставе. Плюгавостью они тоже все отличались за исключением их вождя - бабоподобного Андрея Исаева. Меня они держали сначала за здорового облома с парой извилин в башке и заставляли как самого рослого представителя Конфедерации анархо-синдикалистов таскать на демонстрации их знамя.
А в голове у меня кое-что было. Нормальная юношеская каша из Маркузе, Че Гевары, «новых левых» и мая-68 года. Прочел я об этом пару лекций - ну и заставили они меня просвещать приходящий в анархисты молодняк - полных пеньков. С ними мы изучали «новых левых», которые были чуть покруче чем официальная КАСовская программа в духе «пацифизм, мир, дружба, жвачка, синдикализм».
В Конфедерации всем заправляли толстомордый Исаев - существо неопределенного пола, внешне - полный двойник Новодворской, и молодой, но уже начинающий плешиветь Саша Шубин.
Личности хитрые и скользкие. Фактически они были не анархистами, а ушлыми комсомольскими лидерами среднего звена, которые, видя, что в демократическом движении все посты уже расхватали диссидюги и либеральные литераторы, решили занять свободную нишу и возглавить какое-нибудь движение, на волне которого можно сделать себе карьеру.
Их интерес к анархизму очень не понравился тем, для кого анархия являлась образом жизни, вроде аутентичного анархиста Пети Рауша, который уже тогда стоял на Невском у забора с черным знаменем в папахе из искусственного козла.
Но я таким безумным нонконформистом не был, хотя анархическое начальство доставало и меня. На всякое проявление самостоятельности вожди смотрели косо, воспринимая как посягательство на их святую собственность - Конфедерацию анархо-синдикалистов.
А потом в организацию пришла Буза. Самая феноменальная стерва, какие вообще редко встречаются на свете, сильная личность. Она с полтычка просекла расклады внутри федерации и стала подуськивать молодежь к самостоятельным действиям. Полем для активности стали оранжевые акции - хеппенинги в духе голландских прово и прогремевшей в те годы польской «Оранжевой Альтернативы».
У Шубина с Исаевым вскоре при виде нас начинались истерики и однажды на одном из занудных заседаний Бузу выперли из КАС за призывы к бомбовому террору. И я сказал - «Да пошли вы на хуй со своим миролюбием!» - и тоже от них вышел. А потом мне позвонил видный теоретик анархизма Вадик Дамье и сказал, что надо создавать новую организацию. Но только чур, путь в ее программе будут анархо-коммунизм Кропоткина и негативная диалектика Теодора Адорно. Я ответил: «Вадик ты хочешь негативную диалектику? Будет тебе негативная диалектика!» Так мы стали Инициативой революционных анархистов (ИРЕАН).
Первый второй и третий мир. Сегодня Россия как пьяный канатоходец раскачивается на веревке склоняясь, то в первый - благодушный, зажравшийся, самодовольный, то в третий - голодный, нищий, озлобленный. А ведь был еще и второй - общество, которое мы потеряли. Где, имея в кармане трешку, ты мог быть счастлив не задумываясь о завтрашнем дне. Где не слишком жирное и не слишком голодное существование давало людям неоцененные возможности для творчества и душевного общения. Человек не слишком напрягался в погоне за куском хлеба и в свободное от работы время мог напиваться, мог бегать за дефицитом, мог копаться в своей душе, а мог посвящать его общению с друзьями, или неподцензурному творчеству. И ведь как здорово выходило, поди это верни сейчас…
Сейчас либо ты в игре и высунув язык пашешь на работе, либо ты высунув тот же язык ищешь эту работу.
Сегодня восточные немцы, ностальгирующие по ГДР, говорят западным - мы с вами не один народ. У нас есть душа, а у вас нет. И главное никто не попытался понять, а что же там было такое, что мы безвозвратно с каждым днем теряем.
Сделать целиком правильную революцию нельзя. Нельзя получить все блага былого строя без очередей и бюрократии.
Просто надо сделать выбор к чему ты стремишься - жить в том дерьме, что есть сейчас, или в том, что было тогда.
Мы постепенно, год ха годом, шаг за шагом утрачиваем свою, обретенную благодаря реальному социализму, идентичность. Пока здесь в России это не особенно ощущается - хватает других проблем. Но вот в ГДР, которая сразу объединилась со своим самодовольным западным родственником, это почувствовали уже через пару-тройку лет.
Сейчас страны Восточной Европы наперегонки стремятся войти в объединенную Европу, а вот когда войдут почувствуют, что они потеряли. Более-менее независимая, непродажная богема там уже это чувствует. России с ее кризисами пока не до этого. Пока проявления ностальгии заметны лишь в старых песнях о главном и шествиях бабушек с красными знаменами. Но вот когда наш канатаходец окончательно раскачается и свалиться либо в одну либо в другую сторону вот тогда…
Первые годы ИРЕАНа были сплошным безумием. Дамье двигал концепцию - нужны «прямые действия», нужны самостоятельные ИРЕАНовские митинги, этим мы будем отличаться от прочих анархо-групп, которых к тому времени развелось в Москве как поганок после дождя. Буза, как пионервожатая, накручивала хвосты всем прочим ИРЕАНовцам и в результате митинг шел за митингом. Иногда по пять раз в неделю. Собирались обычно человек десять под копытом - у памятника Юрию Долгорукому и начинали орать без всякой организации и предварительного оповещения.
Народ в то время был еще любопытный и послушать, что это за придурки здесь орут, останавливалось человек 200-300.
Я тогда много драл глотку на улице. Иногда толпа встречала мои призывы одобрительным кряканьем, иногда матюгами. Но впервые почувствовать, как масса подчиняется тебе и идет за тобой мне удалось в ноябре 91-го года. 7 ноября еще толком никто не знал, что же будет. Москва еще не видела оппозиционных красных демонстраций.
«Трудовая Москва» собирала народ где-то вдалеке на Октябрьской площади, а многие по привычке пришлись на Красную. Собралось тысячи три неорганизованного народа и они потихоньку волновались - пустят их туда или не пустят. Вот в эту волнующуюся толпу вклинивается человек двадцать решительно настроенных анархистов и троцкистов, разогревающих народ через звукоусилительную технику. А толпе еще не понятно - что делать. Милиция для коммунистических бабушек пока еще своя, народная.
Первомай 93-го на Ленинском проспекте, Останкино летом 92-го, октябрь 93-го у Белого дома - все прелести разгонов еще впереди. И бабушки не понимают почему их не пускают на Красную площадь. А тут вовремя подоспевшие провокаторы объясняют почему. Толпа заволновалась, прорвала хрупкий милицейский кордон (милиция ведь она тоже была неподготовленная) и вынесла нас на Красную площадь. КАЙФ!
Главное место страны захвачено!
Хочешь - разгоняй караул у Мавзолея, хочешь - выковыривай кого-нибудь из кремлевской стены. Взгромоздились на Лобное место и орем толпе про то как нас обманывают.
Орем десять минут… двадцать… полчаса… час… охрипли.
Что делать дальше?
А народ признал в нас своих вождей и ждет инструкций.
К мегафону, конечно, рвутся ораторы, но совсем уж клиника.
Никогда не забуду якутскую старушку в ушанке, которая что-то кричала про Ленина на своем языке.
Что делать-то?
Не на ментов же обратно идти, с площади прорываться…
Повели народ шествием вокруг Кремля…
Обошли…
И уже как бы приближаемся к исходной точке, а народу все прибавляется… И слышу, как старушки рядом причитают: «Ребятки, анархисты, не бросайте нас».
Как дальше-то быть?
Вот ужас - народ за нами пошел!
Никогда я еще не чувствовал такой растерянности.
И тут на счастье по Крымскому мосту топает краснознаменная колонна.
О, говорим, вон идет Виктор Анпилов. давайте за ним.
Вряд ли когда-либо еще я был так рад его видеть…
В своих письмах трудящиеся часто спрашивают: «Что же такое антиглобализм?».
Революционный молодняк из десятка стран списывается по Интернету, приезжает на крупные буржуйские посиделки и устраивает толстосумам потасовки с участием спецназа в облаках местной «черемухи» и коктейля Молотова.
Да, конечно, мило, но… реальных последствий от этих мероприятий не больше чем от стрит-пати или парадов любви в Берлине.
Антиглобалисты всего лишь третье и дополненное издание мая 68-го года.
Первое издание - новые левые, второе - автономы, а этот молодняк - третье, адаптированное. Не могут ребятки переступить через кровь.
Нет у них твердого представления о том, как и что надо делать, а главное - для чего.
Как-то, сидя на кухне, питерский литератор Митя Чернышев стонал: «Как бы прославиться?». «Прославиться очень просто», - ответил я ему - «Убей кого-нибудь заметного». Он сразу заткнулся.
А ведь на самом деле кровь - единственный критерий, который отличает настоящего революционера от болтуна.
И получается, что настоящих революционеров в нашей стране можно пересчитать по пальцам одной руки.
Вот чечены - идеальные казалось бы партизаны, но совершенно не умеют вычислить цель.
Ведь поначалу, в 94-м им многие, очень многие сочувствовали здесь в России.
Ну, надо же было не захватывать в больницах беременных женщин, взрывать дома и вокзалы, отрезать английским инженерам головы.
Это плохо не, потому что антигуманно, а потому что нерационально.
Левый революционер никогда не оставит бомбу в вагоне поезда, потому что его настоящая цель - пропаганда с помощью организованного насилия.
Это азы из тоненькой книжки Маригеллы.
Жертвами должны быть лица служащие режиму, вызывающие отвращение.
При упоминании о которых, у простого человека блевотина подступает к горлу.
Ну грохнули бы они Чубайса.
Даже когда он был вице-премьером несмотря на всю охрану это было сделать достаточно просто: на прессухах журналистов не обыскивают, а аккредитоваться можно от любого подметного листка. Или Гайдара, или А. Н. Яковлева их вообще теперь не охраняют.
Их ликвидация вызвала бы приступ безудержной эйфории у многомиллионной армии коммунистических старушек и слегка тронутых маразмом ветеранов НКВД.
А лучше бы даже и не убивать, а похитить как Альдо Моро.
Арендовать гектаров 20 земли в колхозе «Заветы Ильича» и устроить там народный лагерь.
Пусть вкалывают по 12 часов в сутки, а в остальное время зубрят наизусть красную книжечку Мао.
А кто не выучит заданный урок - тому не давать положенной чашечки риса в день.
Отснять все это на видеопленку и на телевиденье, чтоб знали толстопузые как оно в жизни может повернуться.
Вот это я понимаю - пропаганда действием.
Тогда бы государство узнало, что самый страшный террор не тот которого население пугается, а тот которому сочувствует.
И пошли бы, поковыляли бы бабушки в террор.
Коммунистических бабушек я люблю как дважды защитник Белого дома - в них наша надежда и сила. А молодежь то у нас дрянь, особенно студенческая. Это я вам говорю как председатель профсоюза «Студенческая защита».
Это было весной 94 года.
Официальные хомуты из студенческих профкомов что-то там должны были подписывать с вице-премьером.
Под это дело свезли к Белому Дому из московских институтов и вузов ближних к Москве областей тысяч пять студенческого молодняка на автобусах.
Народ пил пиво, грелся на солнышке и оттягивался.
Тут пришел я с мегафоном и комсомольский лидер Игорь Маляров.
Маляров тогда был не то, что теперь.
Не заплывший жиром и отупевший от пьянства боров, а герой баррикад 93 года, только что вернувшийся из Минской эмиграции, задумчивым внешним видом напоминавший европейского интеллектуала-троцкиста.
«Давай, - говорю я ему, - призовем народ к революции».
«Побьют», - опасливо поежился Маляров.
«Да не побьют. А позовут ментов - переночуем в каталажке».
И понеслось.
«Те, кто за этим забором не хотят нас слышать, но они нас услышат. Вся власть студентам!». Народ, видя такое шоу, одобрительно, похрюкивал пиво и солнце делали свое дело.
Когда дело дошло до лозунга «Пусть министр живет на одну стипендию!» за ограду полетели пустые пивные бутылки.
Мы взгромоздились на строительный вагончик турецких рабочих, ремонтировавших Белый дом после расстрела.
Внизу у наших ног бушевала уже достаточно заведенная толпа.
«Чего дальше делать», - спросил я Малярова.
Я был всерьез растерян и снова не знал, что делать с революционной массой, которая признала тебя за вождя.
Как тогда в ноябре 91-го года на Красной площади.
Маляров знал.
В октябре 93-го он построил немало баррикад.
Выскочит эдак посреди улицы с мегафоном, заведет народ, народ перевернет троллейбус, налетит милиция, а Маляров уже далеко, в другом месте баррикаду строит.
Маляров говорит: «Строим народ в колонну, перекрываем движение на Калининском проспекте». Тут уже мне в голову пришло, что побьют.
Но что же я, революционный анархист меньше революционер, чем комсомольский вожак.
А народ потек, потек, бутылки летят уже в витрины…
На перекрытии народ не остановился.
Все-таки не цепочка из 20 человек, а пять тысяч.
Колона потекла по середине Калининского проспекта к центру, к Кремлю.
Где-то у кинотеатра «Октябрь» меня как заводилу, державшего мегафон, свинтили менты. И ночь я провел в клоповнике на нарах страшно довольный собой.
На следующий день мне сказали: «Видели тебя по телевизору - весь такой революционный - вылитый Кон-Бендит».
Через несколько дней я и стал официально Кон-Бендитом - лидером созданного профсоюза «Студенческая защита».
Ненавижу когда меня предают.
Меня предали дважды.
Один раз идея в которую я верил. Другой - человек, которого считал другом и учителем.
Май 68-го - вот идея, которой я восхищался.
Я собирал о нем сведения по всем доступным, гнусным советским книжкам.
Я зубрил имена студенческих вожаков, рисовал карту Латинского квартала, расспрашивал знакомых иностранцев.
Я хотел повторить и у меня был шанс.
И поначалу все было хорошо: беспорядки в апреле 94 года, создание профсоюза, студенческий лагерь-попойка перед университетом, и дальше десятки и десятки акций, о которых писали газеты и снимало ТВ.
Но несмотря на все титанические усилия, вопреки тому что я прочитал в книжках профессора Маркузе, студенчество не оказалось авангардом.
Не собиралось оно на наши акции, не велось.
Даже, блин, подписи против призыва в армию студентов и то ставили неохотно и это-то в разгар первой чеченской.
Оказалось студенчество не авангардом, а говном.
По крайней мере, здесь, сейчас, в нашем веке.
Нелюбовь к маю 68-го, понимание, что восторгаться там особо нечем пришли после того как французский кинодокументалист Лена Шателен, повидавшая у себя в доме всех от черных пантер до ИРА, рассказала такую историю.
Молодые рабочие тогда, в 68-м наслушавшись телег студентов-гошистов о близости революции, необходимости насилия и уничтожения общества зрелищ, подложили бомбу на какой-то не то стадион, не то ипподром…
Всех повязали, судили, дали изрядные срока.
Позже один из них в тюремной больнице встретил девицу из тех, что читали ему книжки про революцию.
Он ей - «Ну как там наши, на воле, борьба продолжается?»
А она - «Ах май, ах 68-й! Какой милой игрой все это было. Ах праздник, ах карнавал!».
Ну ни хуя себе!
Для нее это игрушечки, а у человека жизнь покалечена.
Если кого звать так и за базар отвечать надо.
Недаром одна из книжек Кон-Бендита так и называлась «Большой базар».
Сразу после успеха первых акций «Студенческой защиты» гулянки бунтующих студентов обрели некоторую популярность.
Бабушки на почте узнавали: «А мы вас, молодой человек, по телевизору видели».
Прохожие на улице оборачивались.
В общем не поп-звезда, но кое-что.
Захотели с нами пообщаться и в редакции «Московского комсомольца».
От анархистов пошел я как председатель, а от комсомола послали редактора их печатного органа «Бумбараша» Пашку Былевского.
Кто б мне сказал так в году 88 или в 90-м что в числе моих приятелей будут комсомольские функционеры, а сам я буду печататься в их печатном органе - я б наплевал тому в глаза…
А сегодня уже лучшие из анархов - те что в тюрьме ждут суда по статье терроризм - вступают в организацию с чудовищным названием «комсомол».
В редакции нас долго мурыжили прежде чем начать беседу и мы потихонечку накачивались в баре баночками крепостью не более пяти градусов.
Понемножечку, понемножечку, медленно, но верно.
И тут я узнал каким может быть настоящий комсомольский вожак.
Пашка повел себя как диверсант заброшенный в тыл врага.
В редакции он разрисовал все стены хуями, а где не мог нарисовать хуй там рисовал серп и молот.
Украл из стола у журналистки и громко чавкая сожрал коробку шоколадных конфет.
Поочередно врывался во все кабинеты и пугал редакционных девиц радостным возгласом «Хайль, Гитлер!».
А под конец распахнув настежь окно поссал из него на стоявших внизу конкретных жлобов в кожаных куртках с криком «Я ссу на вас из редакции „Московского комсомольца. Да здравствует революция“.
На половине фразы вошла журналистка, которая решила что летящие в окна кирпичи - реакция на революционный призыв.
Я вернулся домой в состоянии культурного шока.
Представить себе, что такое может делать преподаватель института культуры, отец как минимум троих детей, депутат Пролетарского райсовета и кандидат философских наук, защитивший свою диссертацию по гегелевской диалектике, я не мог.
Этот феноменальный человек в конце восьмидесятых умудрился состоять одновременно в маразматическо-сталинистких тусовках „За ленинизм и коммунистические идеалы“ и быть на подпевках в панк-группе „Тупые“.
Через год после первых беспорядков волнения повторились в полном объеме, но опять лишь благодаря тому, что профкомовские недоумки свезли студентов в тот же день на то же место. Больше они нам такого подарка не сделали.
О тех волнениях я ничего не пишу, потому что меня узнали в лицо, свинтили в самом начале и всю революцию я провел в каталажке.
Но что-то наш май 68-го оказался для такой здоровой страны не то чтоб вялым, а каким-то камерным.
На пике популярности профсоюза организации возникали во многих городах, но все это были старые, знакомые лица.
Те же самые политические радикалы ради кратковременной моды перекрасившиеся в студенческий союз.
Ни UNEF, ни SDS, а те же, там же, но под новой вывеской.
Все развалилось к концу 95-го когда все активисты ушли работать на выборы, а газеты перестали писать про любую политику не связанную предвыборной борьбой.
Плюс внутренняя грызня.
Кто-то сумел снять сливки, кто-то не успел. Обидно. А закончилось все как и полагается. После разочарования наиболее крутые из околостудзащитной публики подались в террористы.
Но как-то бестолково со взрывами памятников вместо отстрела элиты.
У меня по этим делам ФСБ устроила обыск, но даже в свидетели записывать не стала.
А вот Былевский оказался последовательней.
Он чудом избежал срока.
Да и левацкий террор у нас получился какой-то камерный.
Главные персонажи - булочник-террорист Андрей Соколов и мавроди-террорист Игорь Губкин - это вам не Баадер-Майнхоф и не Курчо-Каголь.
Новый русский-новый левый террор.
Все попытки моих друзей взяться за бомбу остались как в XIX веке героическими жестами одиночек.
В отличии от чеченского террора в нашей среде не нашлось топ-менеджеров, людей с деловой хваткой, которые могли бы превратить бросание бомб в самофинансируемое предприятие.
Если спасение есть, то оно в третьем мире.
Там-то уж точно все настоящее.
И в этом были правы и профессор Маркузе и люди 68-го года.
Самые лучшие из них те, кто в 70-е взялись за „питон“ 38 калибра, вообще считали себя Западно-Европейским фронтом революции третьего мира.
Ошибка в другом - сам по себе третий мир - периферия, экзотика.
Далекие страны, в которых с равной вероятностью могут жить слоны, магараджи, птицы киви, а могут бегать по лесам партизаны.
На периферии можно допустить и великую победоносную Джамахирию, и бессмертные идеи чучхе, и революционную риторику Фиделя.
Все этот где-то там, между магараджами и Тадж-Махалами, для любознательных туристов.
Вот великий и могучий был реальностью, сверхдержавой.
Которая одним своим существованием давала возможность и побеждать партизанам в своих лимонново-банановых республиках и подпитывать убежденностью вооруженное сопротивление на западе.
Плохой, бюрократический, неказистый Советский Союз помогал им. Просто тем, что показывал альтернативу, реальность существования Иного.
Конечно в третьем мире все упрощено до предела: богатые и бедные, труд и капитал, партизаны и полиция, грабь награбленное, бедность и богатство.
И там все настоящее, настоящее до предела: усатые курды обливают себя и своих подруг бензином и подносят спичку, людоеды из УНИТА меняют необработаные алмазы на „стингеры“, колумбийские партизаны спускаются из сьерры в пампу через сельву.
Вот надо чтобы и у нас так.
Чтобы через сельву да прямо в пампу.
Чтобы борьба обрела смысл.
Два раза в одну реку войти невозможно, но если бы здесь у нас в великом и могучем заварилась бы настоящая кровавая каша на Западе бы это аукнулось не антиглобалистской чехардой с полицией а чем-то нутряным, кровавым, подлинным. Резистансом с „калашниковым“ наперевес. Как тогда в старые, добрые свинцовые 70-е.
Второй раз меня предал друг и учитель.
Человек от которого я много узнал. Ну откуда бы я например знал что такое трагедия альменде и прочая тому подобная лабуда, если бы мне об этом не рассказал Вадим Дамье.
И вот, когда волна стихии вынесла меня наверх, а ему не то чтобы стало завидно, а неуютно.
Человек привык играть роль авторитета для узкого круга в 20, 30, 40 человек в десятке стран мира.
Узок этот круг но в нем он корифей.
Мелкое болото, но в нем он главная лягушка.
А тут хоть спровоцированные, но беспорядки.
Хоть полувиртуальная студенческая организация, но зато о ней трубят газеты.
И стало ему как-то неуютно.
С одной стороны он не у дел, а с другой вся эта кутерьма не соответствует строгому анархо-синдикалистскому символу веры.
Собираюсь я в Берлин на конгресс в поддержку мексиканских сапатистов и узнаю, что туда пришла телега от моего лучшего друга Вадика с описанием всех моих существующих и несуществующих прегрешений.
А главное подзаголовком: „Костенку - не приглашать“.
Там ее распечатали и на улицах демонстрантам раздавали, чтоб кто-нибудь часом не ошибся и меня заграницу не пригласил.
Спасибо тебе, Вадик, за рекламу.
Я вынес тебя на себе из сраной Польши когда тебя скрутил геморой, я держал тебя за ноги, когда ты блевал из окна вагона поезда на Кенигсберг и после этого ты со мной так.
Ну и оставайся вожаком тихой тусовки университетских мальчиков из пяти человек.
Про меня написано в справочнике „Политический экстремизм“, а про тебя нет.
Наверняка мое досье в ФСБ толще твоего.
Я тебя ненавижу Вадим Дамье.
Соси хуй, Вадик!
Все эти годы ультрареволюционеры анархисты, троцкисты, радикальные экологи образовывали свою субкультуру, свою закрытую касту.
Деятельность которой мало зависела от событий в большом мире.
Я потратил несколько лет своей жизни усиленно подогревая жизнедеятельность в этой колбе, не давая левой сцене опустеть.
Журнал „Черная звезда“ прикалывал молодняк.
Злобный бюллетень „Новый Нестор“ провоцировал врагов на ответные действия, закипавшая ненависть мешала многим уйти из движения.
Вообще сегодня леворадикальная сцена здесь в России представлена в двух ипостасях.
Этот либо догматические секты, готовые за аз единый, за любую запятую в трудах Маркса, Троцкого, Бакунина, Мао порвать глотку конкурентам, либо аморфная экологически-анархисткая тусовка, разъезжающая каждое лето по лагерям протеста.
И те и другие в изрядной степени завязаны на Запад.
И те и другие экспортируют западные клише, копируя все в точности до мелочей.
Я сам виноват.
В значительной мере я принес в движение в начале 90-х моду на тогда еще мало известный автономизм.
Я сам дудел в эту дуду.
Говорил: „Вот какие мы серые, темные, непросвещенные.
А там на Западе все так здорово, так налажено.
Смотрите - живут в захваченных домах, создают автономные зоны, устанавливают связи (Vernetzung)“.
И внес лепту в то, что политический радикализм в России стал провинциальным по отношению к западному.
Вот они приезжают в Москву, эти учителя, менторы, просвещать нас темных и неразумных дикарей. Что-то не едут они учить латиноамериканских левых и американских негров, понимают, что если сунуться наставлять их на путь истинный, сразу припечатают клеймом империалистов и расистов. А здесь все сходит.
Вот и едут миссионеры учить нас политкорректности.
Оригинал и окончание этого весьма показательного для прежде ярких разуверившихся леваков здесь:
Срать на идеалы молодости. Исповедь разочаровавшегося левака / Свидетельство / Послезавтра