Петр Оцуп о Григории Распутине.
Оригинал взят у a_kuryatkov в Петр Оцуп о Григории Распутине.
Снимок Г.Е. Распутина, на паспорту К.К. Буллы, Невский проспект, д. 54.
фото из журнала sergey_v_fomin
(Отрывок из воспоминаний)
Сразу же после объявления империалистической войны 1914 года я выехал на Западный фронт в качестве корреспондента полдюжины; журналов: «Огонька», «Нивы», «Солнца России», «Нашего вестника», французского «L’Illustration» и др.
L’Illustration 13.11.1915
L'EMPEREUR NICOLAS II ET LE TSAREVITCH
L'auguste généralissime des Armées russes et son jeune fils, qui l'a accompagné au Grand Quartier Impérial,
portent l'uniforme des Cosaques de l'escorte de Sa Majesté.
Phot. G. H. Mewes. - Droits réservés.
Верховный Главнокомандующий русской армии с сыном, сопровождающим его в Ставку, в форме казаков кнвоя Его Величества.
За три года войны я объехал все фронты, сделав несколько тысяч снимков. Много тяжелого и постыдного пришлось видеть: окопную жизнь, лазареты, эвакуации городов, трагические фигуры беженцев и глупейшие церемонии, на которых попы кропили святой водой солдат, шедших в наступление с двумя патронами. Уже разгром самсоновской армии в августе 1914 года показал беспомощность и продажность бездарного верховного командования. Солдаты, уцелевшие после боев у Танненберга и Мазурских озер, рассказывали, что их гнали в бой безоружными, в то время как противник буквально поливал их огнем...
26-30 авг. 1914 8-я герм. армия (12 дивизий при 800 орудиях) под командованием генерала Гинденбурга одержала крупную победу над 2-й русской армией генерала Самсонова.
Возмущение царской политикой охватывало широкие слои общества. Скандальное влияние Распутина на царскую семью вызвало недовольство даже в ближайшем окружении Николая II
В заграничных журналах помещалось множество карикатур на Распутина. В один из приездов в Петербург я получил, задание из Парижа от редакции журнала -«L’Illustration» сфотографировать Распутина. Я знал, что это очень трудно, но от таких заданий мне не позволяло отказаться профессиональное самолюбие. После нескольких дней «охоты» за старцем мне удалось его подкараулить на вокзале. Я подошел к нему, но не успел изложить своей просьбы, как меня оттерли от него, а сам Распутин недовольно бросил: «Дома принимаю».
Узнав его адрес (он жил на Гороховской), я на другой же день отправился туда. Какой-то монах приоткрыл дверь, и, не снимая цепочки, долго расспрашивал, зачем я и откуда. Наконец меня впустили в приемную. Вышел Распутин, покосился на мою клаппкамеру и, перебивая меня, заговорил:
- Снимать пришел... Вижу. Снимешь, а потом... рожки подставите!
Тут он резко поднял руку к голове и наставил рога.
- Погоди,- сильно окая, буркнул Распутин и скрылся в кабинет. Через несколько минут он вышел и, протягивая мне новенькую пятирублевку, сказал: - Возьми вот на чай и пошел вон!
Григорий Распутин Российский Государственный исторический архив (С.-Петербург).
Я был раздосадован неудачей. Мне было совестно признаться, что я не сумел выполнить задания. Я решил продолжать «охоту», стал бывать на всех церемониях, где можно было ожидать Распутина. Во время крестного хода в Александро-Невской лавре я проник с помощью одного из прислужников в покои митрополита, и втиснувшись в какой-то угол, снял Распутина вместе с митрополитом Питиримом и другим мракобесом, иеромонахом Илиодором. В «L’Illustration» по этой фотографии сделали карикатуру.
Митр. Питирим (Окнов) Иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов)
Корреспондентская работа на фронте окончательно открыта мне глаза на сущность самодержавия. Огромный механизм работал еще по заведенному, но все чувствовали растерянность, полную ненужность, бессмысленность тех жертв, которых ежедневно требовала война.
Мое дело как фоторепортера - говорить о тех моментах, которые наиболее динамично выражали настроение масс. Никогда не забуду первое братание, которое мне пришлось снять. Это было на Западном фронте, под Колкунами. Сперва встретились делегации русских и немцев из нескольких человек, а затем из окопов вышли все солдаты и с поднятыми руками пошли навстречу друг другу. Немцы несли плакаты с надписью по-русски «Мир». Невозможно передать словами выражение лиц, с которым шли солдаты, чтобы пожать друг другу руки после долгих месяцев сидения в окопах.
Последние мои снимки с фронта империалистической войны не имели ничего общего с обычными «военными корреспонденциями». Выборы в Советы солдатских депутатов, чтение газет сходки солдат, - вот что было характерными сюжетами моих съемок в феврале 1917 года.
27 февраля я был у Октябрьского вокзала. Сплошной стеной стояли атаманский и лейбказачий полки. Казаки держали пики наготове. Они казались темной, слепой силой, готовой ринуться по приказу начальства на революционный народ. Демонстрация путиловцев, балтийцев, обуховцев медленно двигалась навстречу этой силе. С замиранием сердца ждал я, когда эти две массы придут в соприкосновение... Вот рабочие подошли совсем близко... Хорунжий отдал приказ стрелять. В это же время высокий женский голос крикнул: «Да здравствуют казаки!». Демонстранты запели марсельезу. И я увидел впервые в жизни, как войско расступилось перед народом. Казаки пошли за демонстрацией, ликование народа было безгранично.
29 февраля с революционными массами народа я очутился в Таврическом дворце. В большом зале, окруженные солдатами революции, сидели арестованные царские сановники: Фредерикс, Маклаков, Штюрмер. Вместе с ними были крупные жандармские чины, попы и прочие «столпы самодержавия». Многих из этих слуг последнего Романова я знал в лицо.
Борис Владимирович Штюрмер.
Каким трусливым и жалким казался сейчас Штюрмер! Вспоминаю эпизод. Мне поручили сфотографировать председателя совета министров Штюрмера. Я уже приготовился к съемке, как Штюрмер пристально посмотрел на меня и сказал: «А ты кто такой?» Не поняв его сразу, я ответил: «Фотограф». «Нет, ты жид, а хватаешься за икону» (перед этим я передвинул икону, подаренную, между прочим, Штюрмеру Распутиным, милостями которого он оказался на посту премьер-министра). Снимок мне тогда сделать не пришлось, но я об этом не жалею. Мне довелось сфотографировать Штюрмера в обстановке, гораздо более приятной для меня, чем для него.
Снимок Г.Е. Распутина, на паспорту К.К. Буллы, Невский проспект, д. 54.
фото из журнала sergey_v_fomin
(Отрывок из воспоминаний)
Сразу же после объявления империалистической войны 1914 года я выехал на Западный фронт в качестве корреспондента полдюжины; журналов: «Огонька», «Нивы», «Солнца России», «Нашего вестника», французского «L’Illustration» и др.
L’Illustration 13.11.1915
L'EMPEREUR NICOLAS II ET LE TSAREVITCH
L'auguste généralissime des Armées russes et son jeune fils, qui l'a accompagné au Grand Quartier Impérial,
portent l'uniforme des Cosaques de l'escorte de Sa Majesté.
Phot. G. H. Mewes. - Droits réservés.
Верховный Главнокомандующий русской армии с сыном, сопровождающим его в Ставку, в форме казаков кнвоя Его Величества.
За три года войны я объехал все фронты, сделав несколько тысяч снимков. Много тяжелого и постыдного пришлось видеть: окопную жизнь, лазареты, эвакуации городов, трагические фигуры беженцев и глупейшие церемонии, на которых попы кропили святой водой солдат, шедших в наступление с двумя патронами. Уже разгром самсоновской армии в августе 1914 года показал беспомощность и продажность бездарного верховного командования. Солдаты, уцелевшие после боев у Танненберга и Мазурских озер, рассказывали, что их гнали в бой безоружными, в то время как противник буквально поливал их огнем...
26-30 авг. 1914 8-я герм. армия (12 дивизий при 800 орудиях) под командованием генерала Гинденбурга одержала крупную победу над 2-й русской армией генерала Самсонова.
Возмущение царской политикой охватывало широкие слои общества. Скандальное влияние Распутина на царскую семью вызвало недовольство даже в ближайшем окружении Николая II
В заграничных журналах помещалось множество карикатур на Распутина. В один из приездов в Петербург я получил, задание из Парижа от редакции журнала -«L’Illustration» сфотографировать Распутина. Я знал, что это очень трудно, но от таких заданий мне не позволяло отказаться профессиональное самолюбие. После нескольких дней «охоты» за старцем мне удалось его подкараулить на вокзале. Я подошел к нему, но не успел изложить своей просьбы, как меня оттерли от него, а сам Распутин недовольно бросил: «Дома принимаю».
Узнав его адрес (он жил на Гороховской), я на другой же день отправился туда. Какой-то монах приоткрыл дверь, и, не снимая цепочки, долго расспрашивал, зачем я и откуда. Наконец меня впустили в приемную. Вышел Распутин, покосился на мою клаппкамеру и, перебивая меня, заговорил:
- Снимать пришел... Вижу. Снимешь, а потом... рожки подставите!
Тут он резко поднял руку к голове и наставил рога.
- Погоди,- сильно окая, буркнул Распутин и скрылся в кабинет. Через несколько минут он вышел и, протягивая мне новенькую пятирублевку, сказал: - Возьми вот на чай и пошел вон!
Григорий Распутин Российский Государственный исторический архив (С.-Петербург).
Я был раздосадован неудачей. Мне было совестно признаться, что я не сумел выполнить задания. Я решил продолжать «охоту», стал бывать на всех церемониях, где можно было ожидать Распутина. Во время крестного хода в Александро-Невской лавре я проник с помощью одного из прислужников в покои митрополита, и втиснувшись в какой-то угол, снял Распутина вместе с митрополитом Питиримом и другим мракобесом, иеромонахом Илиодором. В «L’Illustration» по этой фотографии сделали карикатуру.
Митр. Питирим (Окнов) Иеромонах Илиодор (Сергей Труфанов)
Корреспондентская работа на фронте окончательно открыта мне глаза на сущность самодержавия. Огромный механизм работал еще по заведенному, но все чувствовали растерянность, полную ненужность, бессмысленность тех жертв, которых ежедневно требовала война.
Мое дело как фоторепортера - говорить о тех моментах, которые наиболее динамично выражали настроение масс. Никогда не забуду первое братание, которое мне пришлось снять. Это было на Западном фронте, под Колкунами. Сперва встретились делегации русских и немцев из нескольких человек, а затем из окопов вышли все солдаты и с поднятыми руками пошли навстречу друг другу. Немцы несли плакаты с надписью по-русски «Мир». Невозможно передать словами выражение лиц, с которым шли солдаты, чтобы пожать друг другу руки после долгих месяцев сидения в окопах.
Последние мои снимки с фронта империалистической войны не имели ничего общего с обычными «военными корреспонденциями». Выборы в Советы солдатских депутатов, чтение газет сходки солдат, - вот что было характерными сюжетами моих съемок в феврале 1917 года.
27 февраля я был у Октябрьского вокзала. Сплошной стеной стояли атаманский и лейбказачий полки. Казаки держали пики наготове. Они казались темной, слепой силой, готовой ринуться по приказу начальства на революционный народ. Демонстрация путиловцев, балтийцев, обуховцев медленно двигалась навстречу этой силе. С замиранием сердца ждал я, когда эти две массы придут в соприкосновение... Вот рабочие подошли совсем близко... Хорунжий отдал приказ стрелять. В это же время высокий женский голос крикнул: «Да здравствуют казаки!». Демонстранты запели марсельезу. И я увидел впервые в жизни, как войско расступилось перед народом. Казаки пошли за демонстрацией, ликование народа было безгранично.
29 февраля с революционными массами народа я очутился в Таврическом дворце. В большом зале, окруженные солдатами революции, сидели арестованные царские сановники: Фредерикс, Маклаков, Штюрмер. Вместе с ними были крупные жандармские чины, попы и прочие «столпы самодержавия». Многих из этих слуг последнего Романова я знал в лицо.
Борис Владимирович Штюрмер.
Каким трусливым и жалким казался сейчас Штюрмер! Вспоминаю эпизод. Мне поручили сфотографировать председателя совета министров Штюрмера. Я уже приготовился к съемке, как Штюрмер пристально посмотрел на меня и сказал: «А ты кто такой?» Не поняв его сразу, я ответил: «Фотограф». «Нет, ты жид, а хватаешься за икону» (перед этим я передвинул икону, подаренную, между прочим, Штюрмеру Распутиным, милостями которого он оказался на посту премьер-министра). Снимок мне тогда сделать не пришлось, но я об этом не жалею. Мне довелось сфотографировать Штюрмера в обстановке, гораздо более приятной для меня, чем для него.