Тебе придется меня съесть
Вот так сидишь, сидишь, а оно как вылезет. Не самый радостный ужин inside.
Эта картофелина была ужасно невкусной. Её зеленоватый, словно светящийся цвет смутил меня, только я посмотрела на тарелку. Так и получилось, что из всех половинок и четвертинок отваренной и обжаренной затем слегка картошки эта, гнусная и противная, осталась мне напоследок.
В серой кухне, которую уже полностью тёмный полярный вечер прибрал к рукам (серым, тёмным и сумрачным), небольшая лампа дневного света из последних сил старалась хоть немного этого света дать. В причудливых тенях от шторок на окне и посуды картофелина росла и увеличивалась в размерах, пугала своей неотвратимостью: «Тебе придется меня съесть».
Мы уставились друг на друга: чья возьмет верх? Но я заранее знала, что проиграю, она же - была уверена в своей победе. «Тебе придется меня съесть». С животным страхом, угнездившимся где-то в желудке, я попробовала кусочек. Рецепторы резануло острым металлическим привкусом, переходящим в прогорклое и кислое, вызывающим спазм горла с неизбежным искривлением губ: буэ. Но я и слов-то таких тогда ещё не знала.
Съем её и умру. Точно умру. Не может быть хорошая еда такого вкуса. Она испорчена, она порочна в основе своей, она отвратительна.
Образ хозяйки, приготовившей такую картошку, начал обрамляться пугающими чертами. Всё в тех же мрачных тенях её руки стали корявее, голос страшнее, а в тихости старушечьего разговора ощущалось тайно-опасное, угрожающее.
Вот я сейчас возьму её и незаметно кину в раковину. Возьму и кину. И никто не заметит.
Но круглый стол с советско-липкой клеенкой стоял слишком далеко от мойки, а вокруг были эти локти, эти плечи, эти тела: взрослые, тяжёлые, большие тела. Грузные и стесняющие, устрашающие.
Картошка знала это. Она ухмылялась, зная, что у меня нет пути назад.
Зажмурившись, я положила её в рот, стукнув зубами по зубчикам вилки. Всего несколько движений, чтобы прожевать, -- и, Боже, дай спрятать язык подальше. Проглотить. И запить кефиром. И надеяться, что всё будет хорошо.
Ведь я воспитанный ребёнок, я не могу отказаться от угощения.
Хорошие манеры закаляют характер.
Эта картофелина была ужасно невкусной. Её зеленоватый, словно светящийся цвет смутил меня, только я посмотрела на тарелку. Так и получилось, что из всех половинок и четвертинок отваренной и обжаренной затем слегка картошки эта, гнусная и противная, осталась мне напоследок.
В серой кухне, которую уже полностью тёмный полярный вечер прибрал к рукам (серым, тёмным и сумрачным), небольшая лампа дневного света из последних сил старалась хоть немного этого света дать. В причудливых тенях от шторок на окне и посуды картофелина росла и увеличивалась в размерах, пугала своей неотвратимостью: «Тебе придется меня съесть».
Мы уставились друг на друга: чья возьмет верх? Но я заранее знала, что проиграю, она же - была уверена в своей победе. «Тебе придется меня съесть». С животным страхом, угнездившимся где-то в желудке, я попробовала кусочек. Рецепторы резануло острым металлическим привкусом, переходящим в прогорклое и кислое, вызывающим спазм горла с неизбежным искривлением губ: буэ. Но я и слов-то таких тогда ещё не знала.
Съем её и умру. Точно умру. Не может быть хорошая еда такого вкуса. Она испорчена, она порочна в основе своей, она отвратительна.
Образ хозяйки, приготовившей такую картошку, начал обрамляться пугающими чертами. Всё в тех же мрачных тенях её руки стали корявее, голос страшнее, а в тихости старушечьего разговора ощущалось тайно-опасное, угрожающее.
Вот я сейчас возьму её и незаметно кину в раковину. Возьму и кину. И никто не заметит.
Но круглый стол с советско-липкой клеенкой стоял слишком далеко от мойки, а вокруг были эти локти, эти плечи, эти тела: взрослые, тяжёлые, большие тела. Грузные и стесняющие, устрашающие.
Картошка знала это. Она ухмылялась, зная, что у меня нет пути назад.
Зажмурившись, я положила её в рот, стукнув зубами по зубчикам вилки. Всего несколько движений, чтобы прожевать, -- и, Боже, дай спрятать язык подальше. Проглотить. И запить кефиром. И надеяться, что всё будет хорошо.
Ведь я воспитанный ребёнок, я не могу отказаться от угощения.
Хорошие манеры закаляют характер.