(no subject)
Ну вот. Его бабушка приехала вместе с ним отдыхать туда, и там ей стало очень-очень плохо. Ничего непонятно, неизвестно, беготня теперь и так далее. Бабушка вроде как всем там испортила праздник, сначала заставив всех пересдавать билеты на полёт туда, чтобы лететь вместе с ними, что сразу не предполагалось, но она стала бояться вдруг потеряться в аэропортах, и на что ушла большая сумма денег при обмене билетов, и вот теперь собрала всю семью вокруг себя на курорте, но на неё все обозлённые, кроме И., вот она и загнулась в фокусе такого пристального негативного внимания - таковы мои предположения. Я ничего из них не озвучиваю, со вчерашнего вечера я и не звоню. Сам я в такой ситуации не оказывался никогда, только наблюдал, как у других умирают близкие, но, помнится, старался не мешать. Помню, был когда-то инсульт у сестры мачехи моей матери. Дом был всегда открыт, приходили разные люди, приносили всё самое вкусное, была, кажется, ранняя осень, варилось варенье, до меня никому не было дела, хрипела старая умирающая бабка в комнате со шторкой вместо двери, и о которой я почему-то иногда думал, что это моя бабушка, которая, впрочем, умерла ещё когда моей матери было шестнадцать лет. Я оставался дома следить за этим чужим мне полутрупом и бегал к соседке оповещать, когда она издавала звуки, а та бегала к единственному на всю учхозную округу телефону-автомату за скорой помощью или звонить к родственникам, я смотрел телевизор, с экрана я помню фильм про Афоню с завода и много выступлений Андропова, а вообще было жарко и хотелось бегать вниз на речку, но я объедался сладким, рассматривал умирающую в упор, из её комнаты пахло старухой, и весьма так это смертоносно пахло как-то, и я думал почему-то чаще про ракеты "Першинги", а не о лекарствах, которые там стояли. Моя сестрёнка не сидела со мной дома, Юля (мою сестру зовут Юля) была всегда домовита, и она, шестилетняя девочка, ходила по окрестным полянам Учхоза и собирала землянику, сухую, регулярно принося домой. Я помню, как завязывал ей косынку, белую-пребелую, я сначала её гладил утюгом зачем-то, стирая с вечера, впр., как и всю нашу одежду, которой почему-то тогда оказался с нами именно один комплект. А воды там в доме никогда не было, и теперь тоже, т.е. канализации и водопровода, мы носили воду с колонки, и вообще я постоянно был гоняем за водой. Но вёдра слива и помоев я не выносил, не нагружали. Вечером я купал сестру, мылся сам, воду я оставлял в ванне, утром её уже кто-то выносил, а я утром гладил нашу одежду, собирал сестрёнку гулять, т.е., за земляникой. А я потом дома варил из неё варенье в крохотной кастрюльке, и его же и ел самолично на кухне и у телевизора и вообще весь день. Мы потом с тёткой ходили на почту и посылали банки к нам домой на север в Игарку. Я варил на газовой плитке и иногда думал, что вот о чём идёт речь у Марины Цветаевой про кладбищенскую землянику, а также про то, что из трупов растут самые сладкие ягоды. У меня был двухтомник поэзии "Путешествие в страну Поэзия", от Ломоносова до Заболоцкого, его мне подарили в школе за какие-то литературные достижения, но я читал больше газеты, больше про инопланетян, а также внюхивался в полумёртвую старушку, приехавшую из деревни с большими сумками сала и кур и всего-всего в подарок родственникам-горожанам и слёгшую от жары и цветения черёмухи и однажды принесённых кем-то домой тигровых лилий, и также я внюхивался в землянику, которую я ещё и подсушивал на подоконнике, разгоняя мух и прорывавшихся через марлю птиц, нюхал и разваливающийся сырой дом, потому что меня отпускала там аллергия в горячем воздухе кухни с постоянно варящимся вареньем, и нос не был заложен, с чердака ползли мокрицы ("мокруши") и пауки, а также там, на чердаке вечерами, мы играли в папу и маму с девочкой Яной, а потому я плохо следил за старушкой, которая померла через неделю или две, и все начали бегать так быстро, что мы перебрались на чердак дома Яны.